Ударила стрела и в Вихря, чуть пониже шеи, оставив на теле верного жеребца глубокую, широкую рану! Как же жалобно заржал скакун, любимец дочерей… Покуда, правда, устоял — но кто бы знал, как же горько стало Коловрату от боли верного друга! И от его преданной стойкости, что редко когда встретишь и у людей… Едва ли не на холку Вихря лег Евпатий, на самое ухо взмолился животному так, словно бы конь мог его понять:
— Пожалуйста, еще чуть-чуть! Давай же, немного до поганых осталось — а уж там слезу!
А Вихрь словно услышал своего хозяина, разогнавшись в тяжелом галопе насколько возможно быстро — впервые в жизни он так скачет! И с каждым ударом сердца приближается строй тургаудов, а припорошенная снегом земля под копытами коня сливается в белое полотно… Не своим голосом вскричал Евпатий, силясь дозваться до конных лучников:
— Стрелами — БЕЙ!
Да уж те и сами видят, что ворог близко, что еще чуть-чуть — и гриди с рогатинами на острие клина столкнутся с ощетинившимися чжидами монголами! Крик боярина лишь немного опередил залп русичей — и десятка три бронебойных стрел стегнули по тургаудам, выбив не менее полутора дюжин поганых! Но уже и на дружинников вновь обрушился град срезней, отправленных в полет ханскими гвардейцами…
Не менее сотни ратников унесла «оперенная смерть», разя числом, да на близком расстоянии. Еще полсотни воев потеряли жеребцов — но продолжили бег пешими… Но оставшиеся вои доскакали до ворога, ведомые Коловратом!
— БЕ-Е-Е-ЕЙ!!!
На мгновение перекликнул шум битвы яростный рев Евпатия — а ударом сердца спустя ошалевший Вихрь, словно и не видя опасности, налетел грудью на наконечники чжид… Пробили они кольчужную защиту, впились в тело верного жеребца, будто бы сознательно пошедшего на смерть! Будто бы понявшего, что конец от полученной раны итак близок — чего же цепляться за жизнь?!
Едва ли не с плачем выпрыгнул из седла его хозяин, с яростной силой метнувший топор в лицо ближнего поганого, да вырвавший из ножен меч! Особый меч, из харалужной стали едва ли не белого цвета, подаренный когда-то отцом… Сейчас он молнией сверкнул в руке боярина, буквально срезав верхнюю треть поставленной блоком сабли тургауда — да перечеркнул тому шею, подбросив голову монгола в воздух! А следующим взмахом Коловрат перебил древка у самых наконечников тянущихся к нему чжид… И прыгнул к ближнему противнику, размашисто да очень быстро рубанул сверху вниз, отсекая руку и часть грудины нукера от его тела! Харалуг словно бы и не почувствовал встречи со стальными пластинами хуяга…
Шарахнулись назад монголы, охваченные суеверным ужасом перед неистовым орусутом и его зачарованным клинком! А ведь не только Евпатий столь неистово, словно не боясь гибели, бьется с ворогом — вся сотня дружинников сражается с необыкновенным мужеством и яростью!
И вся бы она легла в схватке с шестикратно превосходящими их числом тургаудами…
Слишком поздно заметил новую опасность Кадан, неотрывно следящий за сечей с небольшого возвышения, да завороженный тем, как неудержимо прет вперед малая горстка орусутов! Словно тигры они прорываются сквозь ряды его верных нукеров, презрев смерть! Или нет, скорее все же дикие, неудержимые медведи, особенно страшные зимой, коли поднять шатуна из берлоги… Да, это было бы лучшим сравнением!
Впрочем, и джагуны лучников, и прочих гвардейцев, полукольцом охватившие небольшой холм, на вершине которого гордо стоит внук Чингис-хана (а подле его испуганно мнутся китайские инженеры), также проглядели врага! Правда, сотни обтекающих возвышенность орусутстких витязей до поры до времени скрывали опустевшие юрты гвардейцев, окружившие шатер темника…
Коловрат дал пронским гридям необходимое время, чтобы обойти поганых — и собраться в клинья. А ударили русичи практически одновременно — четыре сотни ратников Всеволода Михайловича, да три сотни воев личной дружины княжича Михаила! Но если Всеволод и примкнувший к его воям Ратмир нацелились во фланг тургаудам, стремясь выручить Евпатия и уцелевших витязей, то сын сумел зайти чуть вперед… И сейчас его вои, на скаку разойдясь полукольцом, едва не с тыла летели к шатру Кадуна, к заверещавшим от испуга китайцам, да собственно темнику!
Впрочем, внук Чингис-хана не собирался глупо и напрасно погибать. Хоть большинство лошадей и паслись на выпасах, сотня избранных телохранителей всегда держала своих жеребцов под рукой, а сам чингизид располагал десятком самых быстроногих, чистокровных арабских скакунов. Воинское ремесло он впитал с молоком матери, умел сохранить ясность рассудка в схватке — и сейчас, поняв, что гвардия однозначно проигрывает, все же не растерялся. По одному мановению его руки сотня конных тургаудов бросилась навстречу гридям княжича, в расчете даже не победить, а просто задержать их! Следующий же приказ Кадун отдал лучникам — стрелять в приближающихся воев Всеволода, замедлить их, сколько возможно, пока нукеры разворачивают чжиды к новой опасности… После чего темник легко впрыгнул в седло подведенного к нему белоснежного скакуна (в отличие от Батыя он еще не успел утратить былую легкость и сноровку!) — и всего с десятком телохранителей покинул холм. Чингизид отправился к левой оконечности своего лагеря, надеясь, что кипчаки уже справились с отрядом орусутов, напавшим на выпасы, и что вскоре он вернется с многочисленной половецкой конницей!
А вот у китайцев, замерших у шатра, да равнодушно брошенных, лошадей не было. Но, завидев, что Кадун покидает их, мастера осадного дела побежали следом за ним и его охраной… И невольно оказались на пути княжича, ринувшегося с сотней воев вслед темнику! Ох, как же хотел Михаил догнать его, да сразить вражеского военачальника собственной рукой! Но вместо этого пришлось ему рубить верещащих от страха умельцев из далекой восточной страны… И мог ли княжич знать, что каждый павший от его меча опасен для русичей большего любого из чингизидов?!
Захар Глебович, еще недавно с трудом державшийся в седле, но на свой страх и риск возглавивший сотню во время атаки на выпасы, сейчас будто бы и забыл о полученной четыре дня назад ране. Его рука вновь была тверда в схватке, решения молниеносны, о приступах слабости тела и головокружении он забыл напрочь! Что может быть милее мужскому сердцу, после нескольких дней вынужденных ограничений и потаенного страха сверзиться с верного жеребца прямо на землю?!
…Удар его конных гридей был стремителен, беспощаден и страшен для ворога. Закованные в прочные панцири дружинники оказались практически неуязвимы для половецких срезней — а вперед выдвинулись вои, чьи скакуны защищены кольчужными нагрудниками, или даже дощатой броней! Между тем, половецкие сторожи, стерегущие выпасы, насчитывали каждая всего по десятку нукеров — и первые пять ратники буквально втоптали в землю, практически не заметив!
Остальные кипчаки, правда, успели забраться в седла — но боя они не приняли, обстреливая дружинников на безопасном для себя расстоянии. Ну что же, излюбленный прием кочевников, ничего не поделаешь! Однако тысяцкий голова был прекрасно знаком с повадками врага. И потому сотня даже не пыталась преследовать конных лучников, а по его приказу стала заворачивать к лесу, отсекая примерно четвертую часть табунов тумены… После чего погнала животных прямо перед собой, на лед!
Половцы же из охранения скота, коих было чуть менее тысячи, в большинстве своем уже верховых и готовых к бою, поспешили за дружинниками, довольно быстро настигая их. За потерю животных с них бы спросили сурово…
Все чаще свистели их срезни совсем рядом с русичами, раня порой незащищенные крупы их лошадей да задние копыта… Впрочем, старались степняки достать именно гридей — но те специально повесили щиты за спины, надежно защитившись от стрел. А не менее трех дюжин дружинников еще и отвечали ворогу из крепких составных луков, разворачиваясь к противнику в седле!
И все же не менее десятка воев погибло — ибо как только падал конь, подгребая собой всадника, того ждала уже неминуемая смерть под копытами половецких жеребцов, да разящими сверху саблями… Таковой была цена рывка до реки, по льду которой русичи погнали перед собой вражеский табун — ровно до места, где оба берега Прони закрыл лес. Скакать пришлось недолго, сотни четыре шагов, не больше… Два десятка замыкающих отряд дружинников еще и специально замедлились, закрыв от глаз кипчаков оставшихся воев, проскакавших чуть вперед — а после замерших на месте, перестраиваясь клином. За эту обманку гриди заплатили жизнями еще семерых соратников…
