Выхватываю очередную сулицу — и засовываю ее наконечник в огонь, положив древко у самого люка. Сам резко встаю к скорпиону и спешно натягиваю ворот. Готово! Еще один удар в ворота — но я уже немного привык, и башня пока еще держится…. Выжидаю десяток-другой секунд — а после подхватываю весело горящий у острия дротик, да обжигаясь, закрываю деревянный люк. Вкладываю снаряд в желоб, ощущая, как становится горячо левой ноге, опирающейся на деревянную заслонку — она вскоре вспыхнет прямо под стопой… Абстрагируюсь от всего, четко понимая — это мой последний выстрел… Тщательно прицеливаюсь… Жму на спуск.
Хлопок!
— Да-а-а-а!!!
Не в силах сдерживаться, я завопил от радости! Так и не потухшая в полете сулица впилась в тросы катапульты у самого рычага, где они и крепятся! Впилась, не упала вниз — и прямо на моих глазах огонь перекинулся на веревки: есть чему радоваться!
Но тут же под левой ногой хрустнуло — и, вскрикнув от невыносимой боли, я каким-то чудом вырвал стопу из обугленного пролома в люке; следом взметнулся язычок пламени. Вновь удар тарана, потрясший башню — и что-то внизу с грохотом рухнуло, а тесаное дерево под ногами зашаталось еще сильнее… С отчаянием оглядываюсь назад, свесившись через парапет сторожи, и тут же начинаю ругаться на самого себя — ругаться от радости и злости на собственную дурость! Спешно перелезаю через парапет, достаю нож из ножен — и со следующим толчком прыгаю вниз, успев крикнуть:
— Господи, спаси!
Пролетев меньше метра, я приземлюсь сперва ногами, а после больно бьюсь задницей о наклонную крышу шатра, молясь, чтобы она выдержала — и она выдерживает! Съезжаю по ней, словно по горке (благо, внизу ледок еще не весь потаял) — и вновь прыжок, только теперь уже на двухскатную кровлю, венчающую городню, примыкающую к надвратной башне! И ожидаемо падаю, не удержавшись на ногах, съезжаю по кровле вниз, в сторону углубленного внизу перибола… Куда лететь по прежнему несколько метров, и не избежать мне серьезных травм! Облачен ведь и в панцирь, и в кольчугу — мягкого приземления с ними точно не выйдет…
Но в последний миг я все же успеваю вонзить нож в крышу — и повиснуть ногами над провалом! Клинок тут же ломается, но отчаянным усилием мне удается схватиться пальцами за доски кровли, вновь задержать падение — хотя и понятно, что провисеть удастся считанные секунды… Невероятным напряжением всех мышц пытаюсь закинуть ноги на внутренний парапет городни; пятки скользят по нему — и тут же срываются…
— А-а-а-а-а-а!!!
Я кричу от боли в немеющих пальцах, и ярости, и страха, понимая, что вот-вот сорвусь… Но в этот же миг мои соскользнувшие с парапета ноги кто-то хватает и тянет к себе! Держаться становится легче — а снизу раздается такой родной и знакомый голос:
— Давай, отпускай! Подхватываем!
И у меня на глазах наворачиваются слезы признания и счастья — Микула, друг, не бросил… Чуть отклонившись назад и качнувшись, я попытался рывком нырнуть вперед, помочь соратникам — и уже в момент падения правую руку подхватывает чья-то крепкая кисть! В ответ я что есть мочи стискиваю предплечье своего спасителя, и меня наконец-то затягивают наверх! Уже оказавшись над парапетом и осознав, что спасен, я с безмерным удивлением понимаю, что северянину помогал Еруслан, как раз и поймавший мою руку…
Вот это да!
— Ну, спасибо вам, братцы! Выручили!
Микула довольно хохотнул, а старший дружинник лишь молча кивнул — но тут же заметил:
— Сейчас каждый меч на счету. Воевода Кречет остался по правую руку от надвратной башни, здесь же только два сотника. И помощь нам теперь быстро не поспеет, сходни срублены! Да и поганые уже лезут по лестницам… Так что командуй, тысяцкий голова!
Последнее было произнесено уже с едкой усмешкой, на которую я, впрочем, не обратил особого внимания. Сейчас оно отвлечено на замеченный мной пролом во внешней стенке облама, всего в шести метрах впереди нас. Да на зацепившиеся за края бреши крючья штурмовой лестницы — и пытающихся проникнуть внутрь городни татар!
Одного, уже поднимающегося по верхним перекладинам, встретил точный укол рогатины с тяжелым, массивным наконечником. Гулям закрылся щитом, но сильный удар пробил доски защиты, и сбросил отчаянного завопившего нукера с лестницы! Однако не стих еще его крик, как в пролом залетело сразу три срезня — и один рассек бедро смелого русича, а второй ударил в кольчугу в районе плеча. Стрела, пущенная в полет тугим составным луком, пробила стальные звенья, пусть и неглубоко впившись в плоть — и ратник упал на спину, коротко вскрикнув от боли…
— Помочь раненому — и отойти от бреши, сомкнуть щиты! Первый ряд — с копьями и топорами, второй с луками! Нечего под срезни подставляться, к пролому не подходить! Тех, кто показался на лестнице, сбиваем стрелами, кто сумеет подняться — колем и рубим, не пуская внутрь городни. Брешей будет не столь и много, а поганые смогут вести штурм только сквозь них — здесь и сломаем выродкам хребет!
У каждой боевой секции стены примерно по пять-шесть бойниц — от ворот же до «глухой», угловой башни десять городней, каждую из которых защищало до двадцати ратников. Китайцы пока сделали только по одному пролому в двух секциях-городнях; сейчас ломают третью… Увы, сколько-то воев уже убито и ранено за время перестрелки с лучниками татар, ударов глыб, пущенных катапультами, в попытках остановить штурмующих, поднимающихся по лестницам к брешам. Но все же на нашей секции облама уцелело двенадцать ратников, спешно строящихся поперек галереи в две равные группы — по два лучника, и четыре щитоносца, вооруженных топорами и копьями. И на моих глазах показавшегося в проломе поганого сбило сразу двумя угодившими в его грудь стрелами!
Развернувшись к соратникам, я обратился к обоим членам теперь уже бывшего расчета:
— Микула, ты идешь до края стены и предупреждаешь всех, как встречать ворога. А ты, Еруслан, поспеши ко второму пролому, берешь его на себя! Я же покуда здесь останусь… И что с Твердиславом Михайловичем?
Твердислав Михайлович был поставлен оборонять ворота, с ним в башне встало два десятка уцелевших елецких арбалетчиков. Столько же воев с самострелами усилили гарнизон угловой, так называемой «глухой» башни по левую от нас руку — стоящей напротив ворот уже внутреннего тына. Если что, арбалетчики ударят в спину тем, кто попытается разбить их створки, атакуя по периболу… Так вот, когда мы забегали в надвратное укрепление, я не разглядел Твердислава — теперь же оно целиком охвачено пламенем… А ведь судьба храброго воеводы мне далеко не безразлична!
Северянин, к моей вящей скорби, отрицательно мотнул головой:
— Крепко обожгло его, унесли вместе с еще пятью пострадавшими ратниками. Остальные разделились, пытаются добить до катапульт.
Я облегченно выдохнул — думал, что уже погиб земляк! — а после раздраженно мотнул головой:
— Не добьют они, только зря подставляются! Собери их, Микула, держи подле себя. Чую, еще пригодятся нам в бою самострелы… Ну все, братцы, поспешите!
Оба гридя побежали вперед, по коридору-раскату, пригнувшись и успешно миновав пролом — а я встал плечом к плечу к воям, замершим в ожидании у бреши. Спустя всего пару секунд показалась голова очередного ворога — и тут же в лицо его ударил точно пущенный срезень! Не скрывая своего ликования, я громко, обрадовано воскликнул, обращаясь к меткому лучнику:
— Молодец, так держать! Так мы только стрелами их перещелкаем!
Увы, стоило мне лишь произнести подобное вслух, как следующий же ворог, поднимаясь по венчающим лестницу перекладинам, заранее закрылся щитом. А поднявшись до пояса, после короткой паузы он буквально впрыгнул внутрь городни! И тут же вскочил с досок настила, кинувшись к воям…
Два срезня ударили нукера в спину, швырнув на ратников, но не пробив прочного ламяллярного панциря. Впрочем, равновесие поганый потерял — а секундой спустя был сбит с ног стремительным уколом рогатины, ударившей в его горло! Татарин как раз немного опустил щит из-за толчка в спину… А я с удивлением понял, что поднявшийся наверх есть не монгол-тургауд, а одевший его доспехи воин мокши! И тут же забыл об этом: пока мы возились с одним поганым, в пролом успел нырнуть еще один бронированный чужак! А за спиной его показался и третий, все еще счастливо избегающий встречи с русской стрелой…
