Да, попробовать точно стоит…
Годжур улыбнулся, подставив свое лицо лучам солнца — а после выехал вперед, представ перед построившейся на штурм тумене:
— Мои верные нукеры, славные батыры монгольских степей! Сегодня настал ваш час!
— ХУРРАГ!
Бодрый боевой клич был темнику ответом — и, приободрившись сам, он продолжил:
— Сегодня хабуту собьют ворога со стены тучей срезней, сегодня вы подниметесь на невысокий тын, приставив к нему десятки лестниц — и в схватке покажете, что ваши сердца не ведают страха!
— ХУРРАГ!
— А когда вы возьмете крепость, вам достанется ВСЕ! Я отдам город на разграбление своим славным нукерам, и добычи мы разделим равными долями КАЖДОМУ — даже я получу долю простого нукера, будь он монгол, мордукан или кипчак!
— ХУРРАГ!
— Вы насладитесь вкусом свежего мяса и хмельных медов орусутов, вдоволь насладитесь телами их белокожих, сладко пахнущих женщин — сегодня они познают настоящих мужчин, доблестных нукеров Бату-хана!
— ХУРРАГ!
— Так идите же — и возьмите этот град! Он — ВАШ!!!
— ХУРРАГ!!!
Тьма стронулась с места, набирая ход и спеша к внешнему рву крепости, уже едва не целиком заваленного вязанками хвороста. Последний штурм начался — и Годжур, встретившись глазами с деревянным идолом Тенгри, чьи губы были измазаны жертвенной кровью, вдруг словно почувствовал его немое одобрение…
В этот миг кюган понял — они точно победят!
Светает.
За внешним валом загремело людское море — тумена пошла на штурм. Еще сильнее побледнели лица окружающих меня воев, еще сильнее стиснули они древка луков… А я приник к новому стреломету, построенному пронскими мастерами за ночь. Они очень старались, но успели изготовить за ночь всего три штуки вместо обещанных пяти — и это с учетом того, что я помогал им, пока уже не провалился в глубокий сон от невероятной усталости… Теперь же кузнецы и плотники сами встали к «скорпионам», немного пристрелявшись в сумерках под моим началом. Все три «орудия» размещены на боевой галерее, защищающей ворота, прикрывая наиболее очевидную цель вражеской катапульты… Прямо передо мной у передней стенки стоят в ряд не менее трех десятков сулиц, чьи наконечники и древка поверху окунуты в расплавленную серу — теперь, поджигая их, нам нечего бояться, что дротики потухнут в полете.
И вдвое большое число их разложено у дальней стены — эти уже бить по людям.
…Вчерашний бой дался тяжело всем нам — особенно тем, кто вместе со мной прорывался из городен, превратившихся вдруг в огненную ловушку. Сзади летели стрелы, впереди уже горела башня, лезли по лестницам татары, периодически пробиваясь наверх и пытаясь преградить нам дорогу… Их сметали по пути, но теряя при этом драгоценное время. А еще поганые начали поджигать стену и перед нами — но огонь только-только ложился на настил, бревенчатые стенки, и еще не успевал превратиться в непреодолимую для нас преграду.
И все же было страшно… Как же страшно бежать, зная, что смерть и сзади, и впереди поджидает тебя, и что только от скорости твоего бега зависит, успеешь ты вырваться из огненного капкана, или нет!
Я успел. Успел и Микула, и большинство ельчан с самострелами, и многие другие… А многие не успели. Не менее сотни ратников погибло вчера в яростной схватке на стене, от густо летящих вражеских срезней, под рухнувшими во время пожара перекрытиями, в огне — и уже отрезанные пламенем, под клинками наседающих на них гулямов…
С учетом отправленного к нам на помощь подкрепления и потерь защитников еще надвратной башни, раненых и убитых полсотни ратников набралось и у Кречета, десятка два воев недосчитались вставшие на внутреннем тыне прончане. Это уже результат обстрела ворога с внешней стены… Татары, к слову, лишились под четыре сотни нукеров — вот только тяжесть этих потерь несоизмеримы с нашими! Но, пожалуй, самым страшным было целиком потерять первый рубеж обороны за один единственный день штурма. Да, часть городней мы сожгли сами — вынужденно, но моральный ущерб от этого меньшим не становится.
А уж сколько усилий всем нам стоило залить огонь, перекидывающийся с башен на соседние, еще целые участки стены?! Несколько часов ведь боролись с пламенем, бросая в него снег, выливая передаваемую по живой цепочке воду в деревянных ведрах и кадках… Хорошо хоть, что и враг не рискнул штурмовать горящую крепость сквозь единственные ворота — впрочем, этот штурм кончился бы для татар, прижатых с одной стороны огнем, а с другой валом и тыном, лишь потерями без шансов победить! Хотя ведь могли поганые сорвать тушение, и неизвестно, что осталось бы тогда от крепости по окончанию пожара…
Единственная хорошая новость — умничка Ждан УЖЕ привел подкрепление из Ижеславца! Чуть более тысячи побывавших в сече ратников во главе с опытным воеводой Ратибором, сумевшим отразить все штурмы града, что велись все тем же врагом! И главное — враг ведь ушел из-под стен его крепости несолоно хлебавши, пусть у Бурундая и не было пороков, пусть мы всерьез ударили по осаждающим, лишив их большей части скота…
После недолгих колебаний князь уступил воеводе возможность организовать оборону — и последний принялся за дело со всем пылом. Во-первых, в особый отряд лучников он свел всех ратников, имеющих составные биокомпозиты — а с учетом обеих дружин, вышло практически пять сотен дружинников и ополченцев. Все они встали строго за тыном и вблизи его — так, чтобы пущенные ворогом срезни не достали воев, перелетая через стену. И наоборот, чтобы отправленные ратниками едва ли не в вертикальный полет стрелы благополучно взмыли над частоколом — и отвесно обрушились на приблизившегося к тыну ворога… Сейчас «особый стрелковый» замер на своей позиции, и каждый лучник воткнул в землю перед собой под четыре десятка срезней, а также стрел с гранеными и долотовидными наконечниками. Есть, чем встретить татар!
Во-вторых, частокол, к слову, халатно не обустроенный заборолами, теперь увешан ростовыми каплевидными или круглыми щитами, словно борта драккара (ну, или древнерусской ладьи). Защитникам тына теперь есть где укрыться от вражеского обстрела — но при этом в настоящий момент стену заняли только ополченцы с простыми однодревковыми луками. В том числе и вои из числа прончан, пришедших с воеводой Ратибором — они знают, за что, а вернее за кого сражаются…
Да собственно, мы все знаем.
Утром, перед самым рассветом, когда солнце еще не взошло, но небо уже посерело, все мы видели, как покидают избы дети, ведомые матерями. Дети — испуганно и тоскливо смотрящие в сторону стены. Дети, издалека кричащие, отчаянно зовущие: «тятя, тятя, тятечка!»… И сколько же сильной, искренней любви было в их тонких, звенящих голосах… Кто-то из ратников откликался, кричал: «эгегей!», «мамку слушайся!», «не бойся!»… А один из мальчишек годов шести и вовсе прорвался к самым телегам, и там уже бегал, лихорадочно звал отца — а тот все никак не откликался… И не откликнется уже никогда — из разговоров местных ратников я понял, что родитель мальчишки погиб вчера, а мать ему, по всей видимости, так и не призналась…
Тяжелое зрелище.
Матери сбивали малых в одну большую колонну — и провожали их до самых врат, связующих Пронск с детинцем. Нашим последним рубежом обороны, столь малым, что смогли в нем укрыть лишь детей… А потом матери, отведшие зареванных малышей, отчаянно кричащих теперь уже «мама, мама!» и не понимающих, почему их бросают родители, почему оставляют одних, на наших глазах возвращались в свои дома — также тоскливо голосящие, все в слезах… Возвращались принять ту участь, что уготовила всем им судьба — без шансов на спасение, коли враг прорвется через частокол.
И как-то вдруг стало отчетливо понятно, что пока мы живы — враг не прорвется…
Не знаю, случайно ли это получилось, или воевода Ратибор напоследок специально показал воям, за кого, повторюсь, им умирать — но никто из ополченцев, вставших на частоколе, не возроптал. Хоть и понимают мужики, что в первую линию воевода определил едва ли не смертников… Впрочем, тын хорошо подготовлен к обороне — тут и заготовленные валуны, и вымоченные в воде, покрывшиеся на морозе льдом деревянные чурбаны, и толстые бревна, что могут ломать лестницы, коли сбросить их сверху, и даже деревянные ухваты — как раз, чтобы не дать лестницы приставить. Вот оттолкнуть их из-за железных крючьев уже не получится… Колчаны со свежеизготовленными стрелами и целые вязанки сулиц — ратники должны хорошенько потрепать ворога, прежде чем он поднимется на стену! Отдельно стоят также и чаны с уже разогревающимся кипятком — масло решили не лить, чтобы не позволить сгореть уже второму рубежу обороны…
