— Складно-то складно, только вот переживательно очень! Я сам белоэмигрантам сочувствовать уже начал, только слушая! А как тебе их понять надо было, чтоб песню-то сложить, да ещё враз?! Удивительно! Если б тебя не знал, подумал бы, что сам бывший белогвардеец поёт!

— Ну-ну, ты давай, не фантазируй, — усмехнулся я снисходительно. — Это просто в воздухе витает, надо лишь выхватить, а дальше само идёт. И, знаешь что? — переменил я тему. — Пожалуй, наш-то концерт получше, чем в театре РККА будет! А чтоб вообще никаких сомнений не осталось, я вам «Бесаме мучо» спою!

— Так ты испанский знаешь! — удивился Кузнецов, послушав меня.

— Верите или нет, но не владею, — улыбнулся я.

— Как такое может быть?! — воскликнул нарком.

— Легко. Вот ты испанский знаешь, Бойко, Касатонов, Крылов. В воздухе витает.

— Не верю!

В ответ я, благодаря дурацкой особенности своей памяти вылавливать в мельчайших деталях из прошлого жизненного опыта до пришествия в этот мир лишь стишки и песенки, лихо сбацал «Десперадо», подражая Бандеросу.

— И что, даже не представляешь, о чём поёшь?

— Ну так, в общих чертах… Первая песня что-то вроде «целуй меня крепче, как будто эта ночь последняя», так сказать, вертикальное выражение горизонтальных желаний. А вторая про настоящего мужика и его предпочтения. В общем, улавливаю ваше, «испанское» настроение, — рассмеялся я, подмигнув покрасневшей Лиде.

— Неправда! — хором воскликнули ветераны войны на Пиренеях.

— Ага, отпираться мне ещё будете!

— А вот мы проверим! — подначил Поппель. — Лида у нас по-польски говорит. Давай-ка покажи, какое у неё настроение!

Я усмехнулся и спел «Джешче неспокойны».

— Ерунда какая-то, — откликнулась Лида. — Всё правильно по-польски, но причём здесь четыре танкиста с собакой, которые воюют два года?

— Ах так? Ну смотри, я специально не стал тебя в краску вгонять! Теперь держись! — под влиянием алкоголя «тормоза» держали слабо, поэтому я без сомнения выдал «Песню радиотелегафистки» из того же сериала, спросив напоследок. — Ну-ка, где у нас тут радист? А вот он, орёл, сидит! А о чём он мечтает! Ага! — подмигнув Бойко с аккордеоном я запел «Моя наймилейша».

— Ну, допустим, ты угадал, — глядя на смущённых, но уже наученных и не возражающих Грачика с Лидой, рассмеялся Поппель. — А вот я? Я тоже польский неплохо выучить успел. У меня что на уме?

Пришлось ответить песней «Пжед нами Одра», поменяв название этой реки на «Висла» и полностью исчерпав сериал «Четыре танкиста и собака».

— С Берлином ты, конечно, перебрал, но в целом-то верно. Мы с товарищем Бойко только и думаем, как отбиваться, в случае чего, будем. И уверенности в успехе хватает, — кивнул Поппель и подвёл итог. — Чудеса! И концерт и цирк одновременно!

— Ага, а при мне Семён по-итальянски пел, когда товарищ Бартини на аэродроме был! — вспомнил Чкалов.

— Семейка с чертовщинкой, — усмехнулся Косов. — Тёмные люди Полину за глаза ведьмой зовут, да и Семён, вижу, недалёк от такой характеристики. Недаром товарищ Берия себя изводит подозрениями, что что-то с вами нечисто. Только вот не знает в какую сторону думать, а в мистику, как настоящий большевик, не верит!

— Это, знаешь ли, его проблемы. Хочешь до истины докопаться — старания мало. Копать надо там, где нужно! Иначе лоб расшибёшь, что с твоим наркомом регулярно и случается! Ладно, чего уж там… Вроде неплохо посидели. Чайку с пирогами напоследок? А перед чаем, говорят, даже нищим наливают! А Поля? — взглянул я на жену, но ответила мне Лида.

— Не надо бы вам налегать, Семён Петрович, — сказала она. — Я с утра карты разложила и выпал вам казённый дом с двумя красными королями и дальняя дорога.

— Ну вот, и эта туда же! — заржал генерал-адмирал. — Да уж, с вами враждовать никому бы не посоветовал. Одни провидцы подобрались!

— Это ещё, может, и не сбудется! Какой может быть казённый дом в выходные? — возразил я.

И ошибся.

Коварство Сталина велико! Пусть он и не снискал в этом мире славы кровавого диктатора, устроившего массовые репрессии среди «своих же» коммунистов, но природного дара ничего не забывать это не отменяло! Это ж надо додуматься, созывать совещание в полдень 24-го февраля! В Субботу! В заслуженный выходной день! Сидя за столом, как всегда на галёрке, я чувствовал на себе сердитые взгляды некоторых «красных королей», догадывавшихся, видимо, что именно мне обязаны тем, что сидят здесь с больной головой. Впрочем, большинство здесь гражданские, которые прячут, глядя на наотмечавшихся накануне вояк, злорадные ухмылки. Нет бы предупредили заранее. А то в девять утра позвонил Поскрёбышев и (вот садист) поинтересовался самочувствием и не помешает ли мне больная нога прибыть к 12–00 в Кремль. Нога не помешает! А вот голова…

— Товарищи, вижу, что некоторым из вас хотелось бы ы субботу отдохнуть, но нам с вами предстоит решить совершенно неотложный и очень важный вопрос, — открыл совещание Сталин. — Как вы знаете, недавно, 14 февраля товарищ Молотов подписал в Берлине советско-германское торговое соглашение на текущий 1940-й год. По нему мы обязаны поставить в Германию товаров на сумму 500 миллионов немецких марок до середины февраля следующего года. Германская сторона, взаимно, товаров на такую же сумму, но до середины мая следующего года. Мы вынуждены были пойти на такую уступку, так как наш пакет заказов, в отличие от немецкого, не сформирован. С немцами всё понятно, они хотят миллион тонн зерна, миллион тонн нефти, сто тысяч тонн хлопка, полмиллиона тонн фосфатов, сто тысяч тонн хромовых руд, полмиллиона тонн железных руд. И ещё они требовали триста тысяч тонн лома чёрных металлов, но нам удалось сторговаться на железные окатыши Медвежьегорского комбината в объёме триста пятьдесят тысяч тонн. Кроме этого, двенадцать тысяч тонн меди, семь тысяч тонн никеля, тысячу тонн цинка, по пятьсот тонн вольфрама и молибдена, сорок тонн кобальта и две с половиной тонны платины, но до августа 1941 года. Всё это сырьё, безусловно, пригодилось бы нашей собственной промышленности. Но в ответ немцы обязались поставлять нам промышленное оборудование и военную технику. Всё самое новое и современное. И двадцать тысяч тонн алюминия, выпуск которого мы никак не можем нарастить из-за недостаточной ресурсной и всё ещё недостаточной энергетической базы. К сожалению, закупочная комиссия товарища Тевосяна, работавшая в Германии в сентябре 1939 года, не дала нам всей полноты знаний о возможностях германской промышленности. Мы не можем сейчас чётко ответить на запросы наших наркоматов, которым требуется то или иное оборудование, приборы, станки, производятся ли они вообще в Германии, удовлетворяют ли нас их характеристики, какова их цена. Этот негативный момент уже вылился для нас в убытки по прежнему торговому соглашению, когда мы или не могли реализовать свои финансовые лимиты, или получали не совсем то, что нам нужно. Какие будут мнения?

Какие будут мнения? Никаких не будет! Сидят наркомы, все как один, смотрят преданными глазами, ждут. Видно уже что-то знают. А я здесь вообще, что делаю? Тем более — когда голова раскалывается!

— Поставлять немцам никель, хром, молибден, другие легирующие металлы, а особенно, вольфрам — большая ошибка! Если уж подписали такое соглашение, то оттяните их поставки под самый конец, отправляйте с конца июня 41-го, — кипя от злости на всё вокруг, подал я голос.

— Вы считаете, что мы ошиблись, подписав договор? Объясните почему, — потребовал Сталин.

Что ж, объясним.

— Немцы имеют скудную собственную ресурсную базу. Антанта, как и в Мировую войну, пытается блокировать Германию, чтобы пресечь поступление недостающих ресурсов извне и взять немцев измором. Конечно, сейчас мы находимся в выгодном положении, являясь основным, но не единственным, замечу, источником дефицитных ресурсов для немцев. Кое-что они могут получать через Швецию, или, например, Италию, Румынию и Венгрию. Что из этого следует? Во-первых, Антанта будет стремиться расширить блокаду, ещё более изолировать Германию, значит, пространство войны будет расширяться…