— Можем оставлять охрану из четырёх человек и чередовать их, — предложил Бернард, — но я согласен с вами обоими сеньоры, что-то надо делать, это дорога убьёт мою жопу.

— Пойду с ним поговорю, — я показал Алонсо, чтобы снова меня перебросил к себе за спину.

— Брат Иаков, — обратился я к старику, который без посоха уже не так бодро шагал, как раньше, — где мы остановимся на ночлег?

Старик посмотрел на солнце, затем ответил.

— В Колонне есть монастырь францисканцев, думаю мы успеем туда до темна.

— Тогда вы не против, если мы поедем туда первыми, оставив вам охрану?

— Господь охраняет меня, — ответил он, перекрестившись, — а ты поступай как считаешь правильным.

Вернувшись в повозку, я передал Бернарду ответ монаха, на что тот хмыкнул и подозвал к повозке своих солдат. Все были не сильно рады оставаться с монахом, так что добровольцев не нашлось, пришлось капитану тянуть жребий для всех, чтобы поделить у кого какая смена будет. Найдя тому, кому не повезло на сегодня, остальные приободрились, и мы поехали вперёд уже без остановок.

Придуманный нами вариант стал нравиться всем, кроме тех бедолаг, что остались с монахом, особенно когда мы прибыли к монастырю и солнце уже начинало опускаться за горизонт, а это значило, что брат Иаков прибудет сюда точно затемно.

— Просите ночлега, но не говорите, что мы представители папы, — сказал я Бернарду, — пусть будем простыми путниками, чтобы не нарушать их покой.

Он отправился к воротам, стуча в них словно таран и спустя минут десять препирательств, нас наконец впустили внутрь.

— Не хотели пускать ироды, — возмущённый капитан вернулся ко мне в повозку, — пришло пригрозить, что тогда возьмём монастырь штурмом.

— Ты уверен, что мы одолели бы эти стены? — удивился я.

— Ворота бы подожгли, рва же нет, — показал он мне на ветхие деревянные ставни.

— Ну да, — хмыкнул я, — они решили, что их восстановление будет дороже, чем пустить нас.

Мы въехали внутрь, когда к нам подошёл упитанный глава монастыря, одетый в приличного вида коричневую робу, подпоясанной весьма такой красивой новой верёвкой.

— Синьоры, к сожалению, монастырь может предоставить вам только кров над головой, — сложив молитвенно руки заверил он нас, — еда у нас рассчитана только на братьев.

— «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки», — процитировал я, — вы позабыли Священное Писание отче?

Лицо монаха превратилось в гневную гримасу, было видно, что он с трудом сдержался, чтобы не ответить мне гадость и то сдержался явно только потому, что вокруг были вооружённые наёмники.

— Мы дадим вам хлеб и воду, — бросил он и ушёл, а вскоре кто-то из монахов принёс какой-то замызганный мешок, в котором лежали два каменных куска хлеба и кожаный бурдюк с вонючим вином, больше похожим на уксус.

Постучав куском хлеба по стене бревенчатого сооружения, по виду хлева, где держат скот, а теперь поселили и нас, Бернард собрался выкинуть его, но я приказал положить хлеб обратно в мешок, с гаденькой улыбкой прокомментировав.

— Оставим для нашего брата Иакова.

На лицах моих со провожатых появились такие же улыбки.

— Будем есть, привезённое с собой, — распорядился я, — в следующей деревне купим продуктов. Когда прибудут наёмники, охраняющие монаха, покормим их нормальной едой. Ему же оставим то, чем нас угостили. Мы по его милости страдаем, путь и он наслаждается.

Так всё и произошло, вот только если я думал, что это хоть как-то на него повлияет, то ошибся. Брат Иаков, прибывший поздно ночью, занял отведённый ему угол, взял этот каменный хлеб. размочил его в том подобии вина, что нам дали и поел. Затем долго молился и наконец уснул.

Утром я проснувшись, отправился с Алонсо умываться к колодцу, увидев там женщин, которые стирали вещи священников, таких же францисканцев, как и мой спутник.

— М-м-м, — я показал ему на них, — я конечно не очень знаком с жизнью монастырей, но разве так можно?

— Видимо да, синьор Иньиго, — хмыкнул тот, — надо спросить у нашего монаха.

Я так и сделал, когда он проснулся. Старик, посмотрев на меня спокойным взглядом заметил.

— Они не видят, что творят сын мой, и бог их за это накажет.

— Вы не хотите им ничего сказать? — удивился я, — они же из вашего ордена.

— Они из ветви ордена братьев меньших конвентуальных, — ответил монах, — живут монашескими общинами, хоть и соблюдают правила нашего ордена.

— Женщины в монастыре тоже разрешены правилами? — ехидно поинтересовался я у него.

— Бог им судья, — перекрестился он, и вернулся к своим утренним молитвам.

Завтрак нам также не дали, пришлось есть своё и поблагодарив монахов за кров, мы выдвинулись в путь, заменив охрану у Иакова, чтобы страдала уже следующая четвёрка. Договорившись с монахом, где мы его будем ждать, мы двинулись вперёд и вскоре остановились в деревне, в доме старосты, чтобы пообедать и подождать священника, а заодно наметить, где мы будем ночевать.

Мой внешний вид очень смущал старосту, поэтому он старался не смотреть на меня, всё время опускал взгляд в пол.

— Поспрашивай людей в деревне, у нас есть серебро, — распорядился ему я, — купим яйца, колбасу и прочее, что может долго храниться. Кто захочет, пусть подходит к сеньору Алонсо.

— Слушаюсь синьор, — несколько раз кланялся он, — конечно люди захотят заработать, денег у нас давно не видели.

— Пусть твоя жена обед накроет на нас всех, — продолжит я, — в помощь позовёт кого, не переживай, я заплачу тебе.

Я показал Алонсо, тот достал десять сольдо и протянул их старосте, который быстро их убрал себе в кулак.

— Слушаюсь синьор, конечно всё будет сделано.

Неожиданно за стеной криком закричал ребёнок, а староста, извинившись сказал.

— Извините синьор, младшенький мой, второй день в лихорадке, травница говорит не выживет.

— Здоровья ему, — что ещё мог я ему пожелать.

Староста, поклонившись, ушёл выполнять мои приказы, а я греться рядом с печью, которую для меня натопили очень жарко.

Монах дошёл до деревни спустя три часа, и его сразу же жители провели в дом старосты. Едва он зашёл в дом, как повернулся к кланяющемуся ему крестьянину.

— Я чувствую запах болезни. Дома кто-то болен?

Тут удивился даже я, поскольку ничего не чувствовал, а староста так и вообще сначала растерялся, но затем стал ещё быстрее кланяться.

— Младшенький, упал в воду и занемог, уже несколько дней чахнет отче.

— Отведи меня к нему, — попросил Иаков и я показал Алонсо, чтобы он отнёс меня туда же, куда пошли они.

Вот уже запах внутри комнаты, где лежал больной был сильный, запах немытого тела, человеческих выделений и спёртого воздуха ударил в нос и я поморщился. Священник же сел на кровать к десятилетнему мальчику, который был весь белым и в поту, взял его руку в свою и стал молиться.

— Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix:

nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus:

sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta.

Бормотал он десять минут, мне стало скучно и я показал Алонсо, что мы возвращаемся обратно в свою комнату. Брат Иаков остался с больным и не выходил от него, пока я не уснул. Разумеется, о продолжении пути речи уже не шло, так что решили тут же и заночевать.

Утром, когда я проснулся, монаха также не было нигде рядом.

— И где он? — поинтересовался я у Алонсо, который давно проснулся.

— Сеньор Иньиго, — он выпучил на меня глаза, — отче не спал всю ночь, находясь с мальчиком с того самого момента, как вошёл в этот дом.

— Не думаю, что его бдение как-то поможет от лихорадки, — логично заметил я, но тут вбежал староста, весь в слезах.