— Не наказание? — удивился я его фразе.

— Церковь не наказывает брат, лишь пытается вернуть заблудшую овцу обратно в своё стадо, — ответил мне отец Стефан.

— Зачем же её тогда отправили в тюрьму? — поинтересовался я, — можно было её отправить домой, она ведь сама пришла на допрос.

— В большинстве простых случаев да, мы так обычно и поступаем брат Иньиго, — согласился со мной отец Иаков, — но ты создал нам идеальные условия для работы, когда тюрьма рядом, места в ней свободные есть, власти готовы сотрудничать, так что ты даже не представляешь себе, как меняется человек, всего после одного дня заключения. Завтра ты сам всё увидишь.

— То есть теперь мне нужно позвать тех, кто против неё свидетельствовал? — спросил я.

— Верно брат Иньиго, — кивнул отец Стефан, — и мы продолжим это дело, пока его полностью не разберём.

Вспомнив сколько фамилий у нас в списке, я понял, что процесс будет ещё более долгим, чем мне казалось вначале.

Нужно ли говорить, что многоопытные инквизиторы оказались правы. Вчера предварительно было опрошены ещё несколько человек, которых из-за недостаточности сведений или же лёгкости обвинения, отправили домой под расписку о том, что они завтра прибудут на допрос. Люди охотно давали обещания, так как не хотели попасть в тюрьму, даже на один день. И приведённая оттуда на второй допрос Элизабетта Галиотта, показала мне почему.

Всклокоченная, зарёванная и вся трясущаяся, она, едва попав в комнату с инквизиторами стала умолять её простить, сыпать сведениями и именами, которые хотели знать инквизиторы. От вчерашней уверенной в начале допроса женщины не осталось ни следа, притом, что её никто и пальцем не трогал, она просто одну ночь провела в одиночной камере.

Когда все непонятные моменты инквизиторы узнали, отец Иаков вместе с остальной комиссией подписал документ и огласил результат расследования.

— Комиссия инквизиторов под предводительством отца Стефана обнаружила и подтвердила, что акушерка Элизабетта Галиотта положила 2 января 1455 года от Рождества Христова плаценту неродившегося дитя молочницы Велии под алтарь в церкви Сан-Доменико Маджоре и над ней провели 9 служб. Целью данного поступка было желание упомянутой Элизабетты Галиотты, чтобы следующий ребёнок у молочницы Велии родился живым.

— Поскольку ты не созналась в этом грехе сама, — он посмотрел на женщину, — то мы отпускаем тебя домой, с обязательством в день объявленного Sermo Generalis явиться к центральному собору, чтобы выслушать вынесенный церковью вердикт по твоему делу. Я говорю тебе заранее, что это будет епитимья в виде ношении двух зачёркнутых крестов на одежде в течение года.

Я поднял руку, поскольку собирался добавить к епитимье своё новшество. Ради этого пришлось показать бумагу, выданную мне королём и договариваться за проценты от подобных сделок с архиепископом, главой города и управляющим местным филиалом банка Медичи. Всё потому, что я посчитал, сколько денег мы заработали за время добровольных покупок индульгенций и понял, что такими темпами, мы точно пятьдесят флоринов здесь не заработаем.

— Да брат Иньиго? — поинтересовался у меня отец Иаков.

— И обязательство до времени дня аутодафе оплатить выданную индульгенцию за богохульство, стоимостью два флорина, — добавил я, доставая сам документ и расписку, где нужно было поставить только имя и приложить большой палец заёмщика.

— Но у меня нет таких денег брат! — изумилась женщина.

— Тогда ты выйдешь отсюда вместе со стражей и также представителем банка Медичи, которые опишут и оценят всё твоё имущество или имущество твоей семьи или родных по его рыночной стоимости, — улыбнулся я ей, — если в срок обязательство перед церковью не будет погашено, дело о займе будет передано светским властям.

Лицо женщины изменилось, она обратилась к инквизиторам.

— Вы должны ведь просто назначить мне епитимью, а не вгонять мою семью в долги.

Лица священников посуровели.

— Дочь моя, ты отказываешься от своих показаний? — голос отца Стефана похолодел.

— Нет, — акушерка опустила голову, — нет отец Стефан.

Я проследил чтобы она подписала расписку, вручил ей индульгенцию и передал дальше в руки стражи и представителя банка. Когда её увели, все инквизиторы посмотрели на меня, явно требуя объяснений.

— Нам приказ был озвучен предельно чёткий, — спокойно ответил я, — папе нужно пятьдесят тысяч флоринов на борьбу с османами.

Я показал сумку на боку Алонсо, в которой лежала гигантская пачка индульгенций, которые я все забрал у архиепископа, с пустой графой греха и суммы оплаты за него, он с радостью отдал мне их под расписку о реализации и вручение ему потом части от прибыли.

— Так что к вашим обычным наложениям покаяния мы добавим ещё и небольшие финансовые обязательства для грешников. Ведь никто из нас не сомневается в том, что если бы они хотели, то сами могли прийти и покаяться в дни прощений, на которые у них было выделено целых две недели.

Вопросов ни у кого не возникло, так что инквизиторы со мной согласились. Ещё бы, попробовали бы они отказаться, если таково было желание Святого престола, даже отец Иаков промолчал, когда я это озвучил, хотя он явно был недоволен моим поступком.

Закончив с акушеркой и ещё пятью незначительных дел такой же тяжести, мы в следующий нечётный день приступили к следующему делу. Обвиняемым оказался дворянин, который зашёл в комнату и опустился на стул с таким видом, будто делал нам всем этим одолжение.

— Синьор Франческо Морозини? — начал допрос отец Стефан.

— Видимо да отец, если вызвали повесткой меня и пришёл я, — улыбнулся он.

— Так это вы или нет? — уточнил монах.

— Возможно, — ответил тот.

— Брат, если мы не можем удостовериться в личности пришедшего, — мирно заметил брат Иаков, — думаю стоит отложить допрос, пока мы не убедимся в том, что перед нами именно этот человек.

Брат Стефан согласился.

— Думаю это будет справедливо брат Иаков, а пока мы выясняем его личность этот незнакомец посидит в тюрьме.

— Эй, хорошо, я и есть Франческо Морозини, — быстро согласился допрашиваемый, услышав о тюрьме.

Дальше инквизиторы стали задавать стандартные вопросы, которые я уже слышал в деле с акушеркой и остальных допрашиваемых, позволявшие определить, есть ли у обвиняемого враги и не было ли у него с ними ссор последнее время. Сверяя потом эти имена с тем, кто донёс на человека, инквизиторы хотя бы могли понять причины, почему человек был ими оговорён. Никаких перекрёстных допросов тут не было и в помине, имена доносчиков и свидетелей были скрыты от обвиняемого, чтобы он не мог им потом отомстить.

— Есть ли за вами грехи синьор Франческо? — закончив с предварительными вопросами в дело вступил отец Иаков.

— Наверно есть, как за любым человеком, — ответил тот, явно будучи уверенным в себе.

— Вы можете предположить, какой из них стал причиной вызова вас на допрос?

— Господи, да я думал, что это вы назовёте мне причину ареста, — удивился тот в ответ.

Этот человек своим наглым поведением и ответами начал меня бесить, но как же хорошо, что допрос вели очень опытные люди! Все инквизиторы велели себя крайне доброжелательно и спокойно, будто их ничуть не трогало поведение допрашиваемого. Я просто позавидовал их невозмутимости и профессионализму, мне до такого было ещё очень далеко!

— Она касается веры, — мягко улыбнулся отец Иаков, — в кого вы верите, синьор Франческо?

— Во всё, во что должен верить добрый христианин отец, — с наглой ухмылкой ответил тот.

— А кого вы считаете добрым христианином? — поинтересовался монах.

— Странные вы вопросы задаёте отец, — пожал плечами дворянин, — но видимо добрый христианин — этот тот, кто верит в то, чему учит Святая Церковь.

— А что такое для вас — Святая Церковь, синьор Франческо? — поинтересовался отец Иаков, хотя даже мне стало понятно, что человек просто над нами издевается, либо не отвечая прямо на задаваемые вопросы, либо отвечает вопросом на вопрос.