Неккарштейнахская дорога была черна от затопившей ее толпы. Облака пыли, поднятой этим шествием, мешали его как следует разглядеть. Слышались только крики, какое-то пение – невнятные звуки, то приносимые, то заглушаемые порывами ветра. Пока можно было понять лишь одно: в этом людском скоплении было не менее пяти, а то и шести сотен человек.

Толпа быстро приближалась.

Вдруг Юлиус радостно забил в ладоши.

– А-а! – крикнул он. – Самуил держит слово!

– Что ты хочешь сказать? – спросила Христиана.

– Я говорю, – торжествовал Юлиус, – что Гейдельберг и в самом деле пришел в Ландек. Самуил тебе это обещал, а он всегда исполняет свои обещания. И как быстро! Ну да, так и есть, это они, мои университетские однокашники! Они уже так близко, что я даже различаю лица. Слышишь, поют «Виваллера»? Ах, что за славный сюрприз!

И глаза Юлиуса, только что подернутые дремотной дымкой скуки, ликующе заблестели. Христиана призадумалась.

Дорога проходила примерно в тысяче шагов от подножия той скалы, на которой стояли Юлиус и Христиана. Студенты шагали легко и проворно, так что вскоре Юлиусу даже удалось рассмотреть Самуила, выступавшего во главе шествия. Он ехал верхом, важный, как генерал, предводительствующий своей армией.

Позади него несли университетское знамя.

Студенты подошли совсем близко, толпа оказалась у самой скалы.

Поравнявшись с Юлиусом и Христианой, Самуил поднял глаза, заметил их и поклонился.

Его сподвижники тотчас узнали Юлиуса. Все фуражки приветственно взлетели в воздух, все глотки хором грянули самый оглушительный припев из всех, когда-либо терзавших людские уши.

– Христиана, моя милая крошка, – сказал Юлиус, – теперь, полагаю, мне следует пойти к ним навстречу, как подобает радушному хозяину здешних мест, принимающему у себя дорогих гостей. А поскольку мы в двух шагах от замка, ты вполне можешь вернуться туда без меня. Должен признаться, мне не терпится повидать старых друзей, да и любопытство разбирает узнать, что все это значит. А потом я не замедлю возвратиться к тебе.

– Иди, – обронила Христиана, сама не вполне понимая, что ее так опечалило.

Юлиус не заставил ее повторять это разрешение дважды. Он поцеловал жену в лоб и тотчас удалился. До поворота тропинки он шел спокойно, притворяясь, будто не слишком торопится, но едва скрывшись с глаз Христианы, помчался вперед со всех ног, так что две минуты спустя уже смог присоединиться к толпе.

От Христианы не укрылись все эти маневры.

Глядя вслед мужу, она сказала себе:

«Стоит Самуилу появиться здесь, и он бежит к нему».

Смахнув слезу, она повернула к замку, но тут песок за ее спиной захрустел под чьими-то шагами.

Она обернулась и увидела пастушку.

– Гретхен! Да что это с тобой?

Маленькая отшельница и в самом деле страшно изменилась со вчерашнего дня. Бледная, измученная, со спутанными волосами и темными кругами у глаз, она, казалось, постарела на десять лет. Ее обычное оживление уступило место угрюмой рассеянности. От всей ее фигуры веяло чем-то мрачным, роковым.

– Что с тобой? – повторила Христиана. – Откуда ты появилась?

– Из дому.

– Мы же тебя звали, почему ты не выходила?

– Потому что здесь был господин виконт, а я больше не хочу показываться на людях. Нет, теперь уж меня никто не увидит, и говорить не стану ни с кем, кроме вас. Мне стыдно. Но вас-то я люблю, и потом, мне обязательно надо вам сказать одну вещь. Берегитесь! Самуил Гельб – он, видите ли, не лжет. Он как скажет, так и сделает. Когда он кому грозит, он нанесет удар. Оно уж так, это в нем такая сила, вам с ней не сладить, да, может, и ему самому тоже. Послушайте, мне больно про это говорить, но надо, чтобы вас спасти. Вы только отвернитесь, не глядите на меня, пожалуйста, и я вам все скажу. Не смотрите же на меня! Ну вот, так лучше. А теперь слушайте. Самуил Гельб говорил, что я ему буду принадлежать. Ну вот, он меня опоил каким-то зельем, приготовленным из его адских чар и моих цветов… Вот и вышло, что я принадлежу ему. Будьте осторожны! Прощайте.

И тотчас, отскочив прочь, она кинулась к своей хижине и там заперлась.

Христиана осталась стоять, оледенев от страха. Потом принялась звать:

– Гретхен! Гретхен!

Все было напрасно. Гретхен не появлялась.

«О, – думала Христиана, охваченная трепетом, – это правда! Он делает все, о чем говорит. Вот и Гейдельберг пришел в Ландек! И Гретхен он погубил, теперь она покинула меня, да и муж тоже. Я совсем одна! О, как страшно! Остается одно: написать барону, позвать его на помощь».

Студенты шагали, распевая во все горло:

За поворотом дороги путникам внезапно открылась деревня. Все ее обитатели – мужчины, женщины, дети, – привлеченные шумом, высыпали на улицу и озадаченно таращили глаза при виде столь необъяснимого вторжения.

Самуил уже не возглавлял этого каравана. Он отошел в арьергард, чтобы поговорить с Юлиусом.

Студент, который теперь шел впереди, обратился к одному из жителей:

– Эй, мужлан! Это что за деревня?

– Ландек.

И тотчас из всех глоток вырвались ликующие вопли:

– О-го-го! Ха-ха! Гип-гип-ура! Лисы, зяблики, а ну-ка стой! Вот и Ландек!

Все кричали – каждый по-своему:

– Привет Ландеку!

– Авентинскому холму от нашего студенческого Рима привет!

– О, жуткое скопище жалких лачуг, привет!

– Привет тебе, захолустье, отныне причастное истории, божественная деревушка, бессмертная дыра!

Трихтер сказал Фрессвансту:

– Я не прочь промочить горло.

Кто-то из зябликов подскочил к парню, шедшему за плугом:

– Эй ты, филистер, мужлан, туземец здешних мест, ты, подобие человека, чего пялишься на меня своими рыбьими гляделками? Посмотрим, хватит ли у тебя мозгов, чтобы растолковать мне, где тут у вас гостиница «Ворон»?

– В Ландеке нет гостиницы «Ворон», – растерянно отвечал поселянин.

– Тогда мне нужна гостиница «Золотой лев».

– В Ландеке нет гостиницы «Золотой лев».

– Так скажи, дубина ты этакая, где самая лучшая гостиница здешних мест?

– В Ландеке вовсе нет никакой гостиницы.

При таком ответе студенты разразились возмущенными криками.

– Слыхали, что говорит этот землепашец? – завопил зяблик. – У них в Ландеке нет гостиницы!

– Где же мне хранить мои шляпные картонки? – страдальчески спросил один студиозус.

– Куда я дену моего пса? – простонал какой-то лис.

– Где мне держать мою трубку? – заревел в бешенстве кто-то из замшелых твердынь.

– А я, – кричал кто-то, – куда дену теперь зеницу моих очей, розу моей весны, возлюбленную моего сердца?

Фрессванст сказал Трихтеру:

– Мне бы выпить.

И все на похоронный манер затянули второй куплет знаменитой латинской песенки, игривые слова которой более чем противоречили унылому завыванию поющих:

Иные уже не на шутку стали приходить в дурное расположение духа. Веселье, вызванное исходом из Гейдельберга, на глазах оборачивалось озлоблением. Полные желчи, студенты топтались в толпе, ворча и затевая перебранки.

– Ты что это, Мейер, – набросился на своего соседа рослый здоровенный лис, – ты же своей спиной ударил меня в локоть, скотина!

– Болван! – огрызнулся Мейер.

– Болван?! Превосходно! Через четверть часа встречаемся на горе Кайзерштуль… Ах ты черт, ну где здесь возьмется гора Кайзерштуль?