С генералом Шварценбергом, представителем Австрии, он повел речь о его талантах полководца, заверив, что они ему известны и он их ценит.

Барону фон Гермелинфельду, явившемуся засвидетельствовать почтение от имени короля Пруссии, он сказал, что наука не признает границ между странами и что умы, подобные его собеседнику, самым своим существованием служат сближению людей и народов.

Когда же ему назвали имя посланника герцога Саксен-Веймарского, он с живостью устремился ему навстречу, отвел его в сторонку, несколько минут тихо беседовал с ним, а прощаясь, произнес:

– Господин Гёте, вы человек в полном значении этого слова.

Аудиенция подошла к концу, и князь-примас предложил императору пожаловать в пиршественную залу.

– Соблаговолите проводить туда императрицу, – сказал Наполеон. – Я сейчас присоединюсь к вам. Мне надо лишь отдать кое-какие распоряжения. Ах, да! Где же мой студент?

Трихтер, успевший несколько прийти в себя в то время как внимание императора было устремлено на других, почувствовал, что проклятое смятение снова овладевает им. Кто-то подтолкнул его, и он вошел в кабинет, куда император направился в сопровождении всего-навсего одного секретаря и двух адъютантов.

Наполеон присел к столу.

– Итак, мой друг, – обратился он к Трихтеру, – о чем вы хотели меня просить?

– Сир, моя мать… или, вернее, мой дядя… Да, сир, храбрый солдат вашего величества… – коснеющим языком попытался вымолвить Трихтер.

– Да придите же в себя, – сказал император. – Где ваше прошение? А, вот оно.

И он протянул его Трихтеру:

– Вот, возьмите. Если не можете говорить, читайте.

Студент взял прошение, распечатал и трясущимися руками развернул. Но едва лишь он бросил взгляд на него, как побледнел и зашатался.

– Ну же! Что там еще? – спросил император.

Трихтер рухнул на пол, бездыханный, скорченный.

Адъютанты бросились к нему.

– Не приближайтесь, господа! – крикнул император, вставая с места. – Здесь что-то кроется.

– Не сходить ли за доктором? – спросил адъютант.

– Нет, – отвечал император, вглядываясь в распростертого Трихтера. – Ступайте за бароном фон Гермелинфельдом. Но не поднимайте шума: никаких скандалов, ни слова. Пусть барон придет один.

Минуту спустя вошел барон.

Император обратился к нему:

– Господин барон, вот человек, который только что упал, будто сраженный молнией, взявшись прочесть эту бумагу. Посмотрите, она здесь, на полу. Не прикасайтесь к ней: он рухнул, едва успев ее развернуть.

Барон приблизился к Трихтеру.

– Этот человек мертв, – сказал он.

Потом он подошел к камину, взял каминные щипцы и с их помощью подержал бумагу над дымом, не позволяя ей вспыхнуть.

С особенным вниманием он при этом следил, как дым, касаясь бумаги, мети цвет.

Затем, спустя минуту, он с большими предосторожностями взял бумагу, неторопливо рассмотрел ее, пощупал, понюхал.

И вдруг побледнел так, что это ни от кого не укрылось.

Он узнал ядовитую смесь, рецепт которой, найденный в средние века, во всем современном мире был известен лишь двоим: ему самому и Самуилу.

– Вы побледнели, – заметил император.

– Это ничего, – отвечал барон. – Должно быть, остаточные испарения яда…

– Так вы узнали этот яд? – спросил Наполеон. – Может ли он навести нас на след убийцы?

Барон фон Гермелинфельд на миг заколебался, охваченный смятением. Ведь жизнь Самуила Гельба вдруг оказалась в его руках.

После секундного замешательства он произнес:

– Сир, пока я не могу ответить на вопрос вашего величества. Мне надо прежде подвергнуть эту бумагу анализу. Возможно, я смогу обнаружить какой-либо признак, указывающий на преступника.

– Хорошо, – сказал император. – Я полностью доверяю и вашим знаниям, и вашей преданности, господин барон. Но прежде всего вот что: нас здесь пятеро. Вы отвечаете своей честью, господин барон, а вы, – он повернулся к секретарю и адъютантам, – вы, господа, своей жизнью, если тайна того, что здесь произошло, будет разглашена. Я требую полнейшего, нерушимого молчания. Предать гласности покушение Фридриха Штапса, покидая пределы страны, – это еще куда ни шло, но вступая в нее, допускать подобное немыслимо.

В тот самый час, когда в Ашаффенбурге происходили описанные выше события, Самуил в подземных покоях замка объяснял совету Семи, в чем состояла его попытка и какие средства он использовал.

– Сейчас начало одиннадцатого, – говорил Самуил. – В эти минуты, господа, Наполеон уже мертв, Империя рухнула, Германия свободна.

Семеро безмолвствовали.

– Вы молчите? – продолжал Самуил. – Это что же, неодобрение? Вы осуждаете то, что я сделал?

– Фридрих Штапс пожертвовал собой, – заметил один из Семи.

– Мелочная щепетильность! – усмехнулся Самуил, пожимая плечами. – Генерал сам не палит из ружья. К тому же мне сдается, что ваше возлюбленное Провидение действует теми же методами, что и я, распоряжаясь нами всеми так же, как я распорядился Трихтером. Оно нас использует для осуществления своих предначертаний и убивает без малейшего сомнения, если наша смерть может послужить его замыслам. Разве я не так же поступил? Я пожертвовал Трихтером, моим другом. Он был пьяницей, а я из него сделал мученика. Не думаю, что он много проиграл при таком превращении. Ну, полно, покончим с ребяческими сантиментами! Вы мною довольны?

– Средства, тобой избранные, – заговорил наконец предводитель, – касаются только тебя и твоей совести. Если ты в самом деле освободил Германию, мы закроем глаза на все прочее и будем принимать во внимание только достигнутый результат: твои заслуги будут признаны отечеством и Союзом Добродетели. Когда же мы получим известия?

– Неккарский странник уже в дороге. Подождем.

Они стали ждать, охваченные глубочайшей тревогой.

В час пополудни колокольчик зазвонил.

– Это он, – сказал Самуил.

И пошел отворять.

Неккарский странник вошел медленным шагом, с суровым видом.

– Ну, что? – спросили все в один голос.

– Вот что я видел, – начал тайный вестник. – Я скрупулезно выполнил все указания Самуила Гельба, переданные мне от вашего имени. Я не оставлял Трихтера до той минуты, когда он вручил Наполеону свое прошение. Император приказал ему последовать за ним во дворец князя-примаса.

– Отлично! – сказал Самуил.

– Подождите, – остановил его Роймер. – Поскольку я не заметил, чтобы Трихтер оттуда вышел, я стал бродить вокруг дворца, в поисках способа проникнуть внутрь. Прокрадываясь мимо черного хода, я заметил двух людей, которые вышли оттуда с крытыми носилками и направились в сторону больницы. Я последовал за ними. Занавеска носилок на мгновение отошла в сторону. Мелькнула рука. Я заметил перчатку, похожую на те, что носил Трихтер. Тогда я расспросил больничного привратника. Тот сказал мне, что занес в журнал поступление неизвестного покойника, который должен быть погребен сегодня же вечером.

– Это Трихтер! – пробормотал Самуил, бледнея.

Вестник продолжал:

– Я вновь приблизился ко дворцу. Подойдя к нему, я увидел императора: он вместе с императрицей как раз садился в экипаж, чтобы отбыть в Вюрцбург под ликующие и полные восторга вопли черни.

Долгое молчание было ответом на эти слова, не оставлявшие ни малейшего сомнения, никакой надежды.

– Хорошо, – выговорил наконец предводитель, обращаясь к неккарскому страннику. – Ты можешь идти.

Тот отвесил поклон и удалился.

– Самуил Гельб, – заговорил тогда предводитель, – Бог сильнее тебя. Ты добился лишь того, что убил друга. Единственный совет, какой мы можем тебе дать, это как можно скорее скрыться отсюда, найдя более безопасное убежище.

И, повернувшись к своим собратьям, чьи лица по-прежнему были скрыты масками, он прибавил:

– Господа, осторожность велит покинуть это место. Разъезжаемся.

И Семеро удалились, оставив застывшего, безгласного, словно пораженного громом Самуила.