– Странно! – заметил барон. – А вот я не больше получаса нахожусь в Эбербахе, но Гретхен первой подошла ко мне и долго со мной беседовала.

– И что же она вам сказала?

– Все. Рассказала о злодействе Самуила, о его замыслах, его бесстыдной наглости. Он построил этот замок и может проникнуть сюда в любой час. Вы, Христиана, встречались с ним не вне дома, а именно здесь.

– Так что же, отец?

– Да то, что вы, Христиана, не сказали мне всей правды.

Усмешка, полная скорбного достоинства, тронула губы Христианы. Но оправдываться она не стала.

Барон встал и большими шагами заходил по комнате, охваченный сильнейшим волнением.

– Я увижу Самуила, – заявил он, – и поговорю с ним. Пусть поостережется. На сей раз я не ограничусь одними увещеваниями. Как только я переговорю с Юлиусом, без промедления отправлюсь в путь и сегодня же вечером буду в Гейдельберге.

– Простите, отец, – возразила Христиана, – но я прошу вас очень серьезно подумать, прежде чем поступить так. Как я вам сказала, прошло уже два месяца с тех пор, как этот человек оставил нас в покое. Будет ли осмотрительно раздражать его, побуждая к действию? Признаться, мне сейчас стало так же страшно, как если бы вы сказали, что собираетесь ударить спящего тигра.

– По-моему, у вас, Христиана, есть какие-то свои, особые причины опасаться подобного шага.

Глубоко задетая, Христиана покраснела.

– Мужчины со своей странной подозрительностью, – заметила она вполголоса, будто говоря сама с собой, – понятия не имеют о том, что такое стыдливость женщины. Они не знают, что, чем безупречнее гладь озера, тем легче на ней возникает рябь даже при самом слабом дуновении ветра. Господин барон, если вы желаете видеть Самуила Гельба, для этого нет нужды ни спешить в Гейдельберг, ни ждать вечера, когда вы туда прибудете.

– Что такое? – спросил барон.

Христиана двинулась прямо к тому резному деревянному панно на стене, которое ей показывал некогда Самуил, и приложила палец к державе в руках императора, соединенной с потайным звонком.

– Что вы собираетесь делать, Христиана? – воскликнул барон.

– Я же говорила вам, отец, – отвечала молодая женщина, – что Самуил Гельб поклялся не показываться мне прежде, чем я вызову его этим сигналом. Что ж, коль скоро вы настаиваете на своем желании его видеть, я его немедленно позову, вот и все.

И тотчас, вся трепеща от страха и оскорбленной гордости, она надавила пальцем на державу деревянного барельефа.

Та подалась, потом вдруг с громким щелчком заняла прежнее положение раньше, чем Христиана успела отнять руку. Неожиданный толчок заставил ее вздрогнуть и отшатнуться, побледнев от испуга, словно бы Самуил в это же мгновение внезапно предстал перед ней.

Она с трепетом глядела на резьбу деревянной обшивки, не зная, откуда он должен возникнуть. Ей казалось, будто он смотрит изо всех углов одновременно. Было ощущение, что незримый враг окружает ее, и даже казалось, словно из-за дубовой обшивки стен доносятся тысячи приближающихся шагов.

Однако же стена оставалась немой и неподвижной.

– Никто не идет, – сказал барон, подождав минуты две-три.

– Потерпите немного! – произнесла Христиана.

Она подошла к креслу и опустилась в него, тяжело дыша и не спуская остановившегося взгляда с резного панно. Но прошло еще минут пятнадцать, а панно все не двигалось.

– Христиана, вы во власти наваждения, или этот человек вам просто налгал, – сказал барон.

Молодая женщина встала с просветлевшим лицом и глубоко, облегченно вздохнула.

– Ах, вы правы, отец! – воскликнула она. – Видно, страх совсем лишил меня разума. Что за безумие – поверить, будто Самуил пройдет сквозь стену! Нет, конечно же, он не явится. Он сказал мне это, чтобы поразить мое воображение, чтобы внушить мне, будто он без моего ведома постоянно находится рядом и подстерегает меня. Наверно, он хотел, чтобы я без конца представляла его свидетелем всех моих поступков и потому думала о нем ежечасно. Он рассчитывал, что я никогда не притронусь к этому рычажку. Но случаю было угодно, чтобы я это сделала и обнаружила его ложь. Боже, благодарю тебя! Спасибо и вам, отец: если бы не вы, я бы не решилась на такую дерзость.

Ее радостный порыв был так простодушен, так чистосердечен, что барон почувствовал себя не только растроганным, но и освобожденным от всех подозрений.

– Ты чистое и достойное создание, дитя мое, – сказал он, беря ее руки в свои. – Если, сам того не желая, я оскорбил тебя, прости.

– О! Отец!.. – вскричала Христиана.

В это время вернулись слуги, посланные на поиски Юлиуса. Они доложили, что тщетно метались по всему лесу, напрасно кричали, зовя своего господина: его нигде не было.

– В котором же часу Юлиус имеет обыкновение возвращаться с охоты? – осведомился барон.

– Мой Бог! Затемно, часов в шесть, – отвечала Христиана.

– Еще два, а то и три часа ожидания! – вздохнул барон. – Ну вот! Целый день потерян… Эти задержки, будь они неладны… Впрочем, даже их надобно использовать. Дорогая моя девочка, сделай одолжение, достань мне все, что требуется для письма. А как только Юлиус вернется, тотчас дай мне знать.

Христиана предложила свекру расположиться в библиотеке Юлиуса и оставила его там наедине с пером и бумагой.

Время шло, наступили сумерки, но Юлиуса все еще не было, и барон направился в покои Христианы.

Она была там. Но они не проговорили и минуты, как вдруг пронзительный крик вырвался из уст Христианы. Стенное панно сдвинулось со своего места, поползло вбок и медленно повернулось, пропуская в комнату Самуила Гельба.

Он сначала заметил лишь белое платье Христианы, не различив в сумерках фигуру барона, сидевшего в темном углу.

Посетитель двинулся прямо к Христиане и приветствовал ее с холодной изысканной учтивостью.

– Прошу прощения, сударыня, что не смог раньше явиться за ваш зов, – начал он. – Я ведь, наверное, сильно опоздал – на несколько часов, а то и на целый день? Это все потому, что я был в Гейдельберге. Вернувшись в Ландек, я по положению колокольчика понял, что вы звонили, и тотчас примчался сюда. В каком же деле я буду иметь счастье пригодиться вам? Впрочем, в каком бы то ни было, все равно я сначала хочу поблагодарить вас за то, что вы позвали меня.

– Вас позвала не Христиана, сударь, – произнес барон вставая со своего места. – Это был я.

От неожиданности Самуил все-таки вздрогнул, однако это было не более чем непроизвольное движение тела: его мощный дух почти мгновенно справился с волнением.

– Господин барон фон Гермелинфельд! – воскликнул он. – Что ж, превосходно. Честь имею приветствовать вас, господин барон.

Затем, приняв свой обычный иронический тон, он повернулся к Христиане и продолжал с язвительной усмешкой:

– Ах, так вам вздумалось шутить со мной такие шутки? Значит, вы расставили мне сеть? Что ж, сударыня, отлично! Посмотрим, кто угодит в эту ловушку: волк или охотник.

– Вы все еще смеете угрожать? – в негодовании вскричал барон.

– Почему бы и нет? – бесстрастно осведомился Самуил. – Или, по-вашему, я утратил все свои преимущества оттого, что с такой открытой душой явился сюда? Я же, говоря между нами, считаю, что все как раз наоборот.

– В самом деле? – насмешливо улыбнулся барон.

– Но это же очевидно, – продолжал Самуил. – Начать с того, что мужчина против женщины – не самая завидная позиция. Могло бы показаться, что я злоупотребляю своей силой и пользуюсь ее слабостью. А теперь вас двое против одного – так-то лучше! К тому же, как мне представляется, я совершенно оставил виконтессу в покое, не докучал ей, не нападал на нее. Кто же из нас нарушил перемирие, она или я? Кто снова развязал войну? Полагаю, что после этого я могу оставить всякую щепетильность. Моя роль теперь куда выигрышнее, так что я вам признателен за ваше нападение.

Христиана взглянула на барона, будто хотела сказать: «Что я вам говорила?»