В тот самый день, когда крупнейшие ежедневные газеты Кейптауна возвестили о «приезде чехословацких автомобилистов, проехавших через всю Африку в Кейптаун», было опубликовано сообщение о том, что новый председатель совета министров Малан распорядился освободить всех политических заключенных, которые при режиме Сметса были осуждены за государственную измену как гитлеровские шпионы. Приговоренные к пожизненному заключению, они были теперь сразу освобождены. Малан от лица государства организовал для южноафриканских нацистов банкет и пригласил их к микрофону «поговорить с народом».

Это был первый шаг на пути к отказу от остатков принципов демократии и равноправия, предпринятый правительством, которое опирается менее чем на десятую часть населения Южно-Африканского Союза.

Дурбан — самый большой, хотя и не главный город Наталя. Это, пожалуй, единственный курорт в Южно-Африканском Союзе, действующий в течение круглого года.

Море, муссоны и близость тропика — вот тот таинственный рецепт, который придает дурбанскому воздуху как раз столько тепла, чтобы он грел, но не изнурял. Солнечные пляжи окаймлены непрерывным рядом купален, клубов и роскошных отелей. Окрестности города вклинились в поросшие лесом высокие склоны.

При этом вас поражает, что чарующие гребни валов, которые океан катит навстречу тысячам посетителей пляжа, достаются всем даром. Нигде здесь не берут платы за вход. Только если вы захотите отдохнуть, любуясь вечно меняющимся очарованием моря, бесконечной сменой красок и форм и любовными играми волн и треугольных парусников, вам придется заплатить меньше одной чешской кроны за получасовое пользование удобным шезлонгом. Но мягкий песок пляжа также приятен и имеет еще то преимущество, что в него можно зарыться, пересыпать его из одной кучки в другую, рисовать на нем свои еще не сбывшиеся грезы, контуры неизведанных земель и частей света, а затем все это стереть и начать сначала или вспоминать о том, что только два дня тому назад вы мерзли высоко в горах Базутоленда и вытащили там из багажа все одеяла. На дурбанскую погоду не влияют никакие смены времен года.

Но для экономики Южно-Африканского Союза другой, более будничный облик моря гораздо важней, чем мягкие пляжи и прохладные волны прилива.

Дурбанский порт уже много лет назад отнял у Кейптауна пальму первенства по тоннажу грузов и оказался победителем даже в пассажирских перевозках. Протяженность причалов составляет здесь около девяти тысяч метров. В 1947 году здесь было погружено свыше пяти с половиной миллионов тонн. Огромная емкость элеваторов позволяет хранить 42 тысячи тонн зерна. Механическое оборудование угольного причала обеспечивает погрузку 2300 тонн угля в час.

Дурбан — первый современный порт Южно-Африканского Союза. Этим он обязан прежде всего своей бухте, врезающейся глубоко в сушу. Побережье южной части города окаймлено узкой полосой скал и холмов; за ними когда-то простиралась обширная мелкая лагуна, к которой море пробило себе дорогу через узкую горловину между скалами. Но это было лишь началом. Прежде всего нужно было вывезти из лагуны сотни тысяч тонн песка и ила, чтобы она могла принимать заморских гигантов с глубокой осадкой. Мощные землечерпалки проложили для них путь прямо к бетонным набережным. Затем сеть судоходных каналов постепенно изрезала всю лагуну, и в настоящее время уже десятки гигантских кранов вылавливают из трюмов ящики и тюки и грузят на суда местные товары и сырье. На другом конце овальной лагуны, водная гладь которой протянулась на семь километров, чернеют горы угля вокруг угольного причала и поблескивают серебристые шляпки нефтяных цистерн. Где-то между ними взлетают вверх фонтаны от поплавков прибывающих гидросамолетов…

Но все это только один из обликов Дурбана, внешняя маска, покрытая тоненьким слоем золотой фольги.

А под этим покровом Дурбан выглядит совсем иначе.

Первое, что бросается в глаза на его улицах после приезда из Оранжевой Республики, — это множество бронзовых лиц с резко очерченным профилем и орлиным носом: мужчины с фесками и тюрбанами на головах, женщины с роскошными стройными фигурами, волосами цвета воронова крыла и большими миндалевидными глазами, закутанные в легкую вуаль, здоровые дети, словно выточенные из красного дерева. Это индийцы. Между тем в соседней Оранжевой Республике законы строго запрещают постоянное проживание индийцев. По статистическим данным за 1936 год, в день переписи на территории Оранжевой Республики находилось всего 14 из 300 тысяч индийцев, проживающих в Южно-Африканском Союзе, тогда как в Натале сосредоточено три четверти, причем большая часть проживает в Дурбане. Это не случайность.

Когда в середине прошлого столетия в молодой английской колонии Наталь началось расширение плантаций сахарного тростника, плантаторы добились от британского правительства разрешения на ввоз дешевой рабочей силы из перенаселенной Индии. Все попытки привлечь к работе на плантациях местные негритянские племена, привыкшие к свободной пастушеской жизни, не дали желаемого результата, и вот в конце 1860 года к натальским берегам пристали первые корабли с многочисленными индийскими семьями.

«Этот шаг, — цинично заявил в 1946 году маршал Сметс, — был самой большой ошибкой в истории нашей страны, и мы поэтому должны приложить все усилия к тому, чтобы хоть частично устранить его пагубные последствия». Итак была дана команда к дальнейшему обострению дискриминационной политики в отношении неевропейских элементов населения, раз уже нельзя было рассчитывать на то, что Организация Объединенных Наций обойдет молчанием меры, подобные тем, которые были приняты в 1910 году в отношении многочисленной китайской колонии. Тогда власти отдали распоряжение репатриировать всех без исключения китайских рабочих, десятки тысяч которых работали на южноафриканских рудниках и плантациях.

Цветной барьер (colour bar), который в Южно-Африканском Союзе отделяет белое население — англичан и африкандеров, потомков первых бурских переселенцев, — от неевропейского населения, доходит до совершенно невероятных пределов. В стране действует закон, устанавливающий тюремное заключение сроком до 10 лет для священника, который согласится обвенчать белого с женщиной «неевропейского происхождения», если в ней есть хоть одна шестнадцатая доля негритянской, индийской или еврейской крови. Под страхом смерти неграм запрещено жениться на белых. По другому расистскому закону врач не смеет спасти жизнь белого, нуждающегося в переливании крови, хотя бы он и имел под рукой 100 ампул со здоровой кровью доноров, отличающихся от умирающего пациента только черным цветом кожи. Негр, индиец или метис, относящийся к так называемому классу цветных, не смеет войти в вагон, автобус или общественное помещение, отведенное для белых. «Цветные» обязаны жить в изолированных кварталах, или гетто, отдельно от белого населения. Различия, проводимые в зависимости от цвета кожи, заходят так далеко, что некоторые члены одной и той же семьи, обладающие более светлым цветом лица, объявляют себя «европейцами», а другие, более темные, считаются «неевропейцами». Такой «европейский» член семьи может навещать своих братьев, сестер и родителей только ночью, чтобы не выдать своего происхождения и сохранить лучше оплачиваемую работу.

При помощи тенденциозной, изощренной политики проведение расовой дискриминации разграничено по степеням, чтобы таким образом возбуждать взаимную ненависть и натравливать друг на друга отдельные элементы неевропейского населения.

Так, например, мулат глубоко презирает негров, которых с издевкой называет «кафрами», то есть дикарями, язычниками. Негры, особенно принадлежащие к кафрским[26] и зулусским племенам, которые гордятся чистотой своей крови и старыми традициями, считают мулатов выродками, ублюдками. Индийцы ставят себя выше тех и других и тем самым углубляют пропасть, отделяющую их от негров, тормозя усилия прогрессивных организаций развернуть общую борьбу против дискриминационных законов.