— А есть у них способности к такого рода работе?

— They're as clever as monkeys — они умны, как обезьяны! А вы как думали? Если бы негры получили хотя бы крупицу нашего образования, то они заткнули бы за пояс не одного белого. Они бы оттеснили нас, белых, с наших — да, да! — с наших собственных позиций. Это означало бы равные избирательные и все прочие гражданские права, а также повышение их культурного и материального уровня в ущерб нам. Даже подумать страшно!

На минуту он замолчал, а потом посмотрел на нас как бы совершенно иными глазами.

— Я знаю, что мы эгоисты, — заговорил он снова глухим, усталым голосом. — Знаю, что это не гуманно. Почти все мы это сознаем. Но поймите же нас! Мы тоже боремся за свое существование. Ведь негров вчетверо больше, чем нас! Союз не так богат, чтобы в нем все могли жить так же хорошо, как живет в настоящее время, скажем, половина белых. Мы берем себе больше, чем нам полагается. Если черные возьмут верх, то они прогонят нас в старую истеричную Европу. Мы чувствуем, что идем не по пути справедливости, но, знаете, своя рубашка ближе к телу…

В этот момент нам вспомнилось черное лицо Али Османа Абдуллы Мохаммеда Баравана, почтенного сомалийского повара. «Sarebbe confusione — все бы тогда перепуталось», — вырвалось у него, когда он слишком отчетливо представил себе, что его жены могли бы жить так же, как и он.

Какая же разница между этим сомалийским поваром и южноафриканским интеллигентом, владельцем акций иоганнесбургских рудников, Генри Фордом или любым из еще существующих монархов? Все они живут чужим трудом. Каждый из них берет себе больше, чем ему полагается, больше, чем оставляет другим.

Все они проводят дискриминацию, отличаясь друг от друга лишь степенью и масштабами своего аморального поведения по отношению к тем, кого им удалось поработить.

Необычайно стремительный и поверхностный образ жизни, с которым сталкиваешься во всех слишком быстро выстроенных и переполненных людьми городах Южно-Африканского Союза, приводит к неизбежным последствиям, которые поражают человека, культурного в европейском смысле слова. Этот образ жизни ставит в тупик и вызывает раздражение у чехословака или у гражданина другой европейской страны, который попадает в Южно-Африканский Союз. Он жалуется, что в такой среде не может жить. Конечно, тот, кто пробыл в стране лет 10, только грустно пожмет плечами и скажет:

— Театр мы можем увидеть только во сне, но с этим мы уж смирились.

Живем без этого…..

В Иоганнесбурге, в котором проживает около миллиона человек, до сего времени не смогли построить постоянного театра. Город не знает, что такое постоянная опера, постоянные выставки картин и скульптур. Все это здесь не столько насущная потребность культурного человека, сколько проявление высокомерного снобизма со стороны тех, кто может ежегодно позволить себе поездку в Европу или Америку. Такое путешествие предпринимается не ради самого искусства, а для того, чтобы было о чем поговорить «в обществе», чтобы собеседник почувствовал, что у вас для этого «хватает средств».

Лишь время от времени в осенний сезон приезжают в Иоганнесбург, Дурбан или Кейптаун два-три солиста европейской, чаще всего итальянской, оперы. Это отнюдь не «перворазрядные силы», но на южноафриканском небосклоне они сверкают, как звезды первой величины. Гастролеры организуют несколько оперных спектаклей с привлечением местных любителей. Раз в неделю, и то нерегулярно, в иоганнесбургском «Сити-холле», самом большом зале ратуши, выступает городской симфонический оркестр, состоящий тоже в основном из любителей. И это в крупнейшем городе Южной Африки!

Постановка оперы в «Колизее», самом большом иоганнесбургском кинотеатре — это, в первую очередь, светское событие, смотр самых последних мод и источник новейших светских сплетен. Хуже обстоит дело с самой оперой. На увертюру обращают внимание не больше, чем на рекламные объявления перед показом кинофильма. В это время заканчивают «важные» разговоры, разыскивают свои места, развертывают пакетики с конфетами.

Поразительно, до чего авторы классических опер не интересовались голосовыми связками иоганнесбургских певцов! Но «артист» всегда находит выход из положения. Кажется, что слабеющее сопрано вот-вот сорвется в бессильной попытке взять слишком высокую ноту, как вдруг вы слышите лишь игру осиротевшего оркестра, и только после минутного замешательства к нему присоединяется взволнованный речитатив. Что же, мелодрама, — это испытанный артистический прием, а способность к импровизации дана не каждому.

В течение всего спектакля зрители преспокойно курят, как в кино или трамвае. Публику ведь совершенно не интересует, как это отразится на голосовых связках певцов.

Зритель привык к тому, что в «Малой Америке» называют «массовой культурой». Кино преподносит ее публике в изысканно подслащенном виде. «Конфетка» обернута в блестящую бумажку, чтобы зритель, гладя на серебристый экран, получил такое представление о великих театральных сценах, которое соответствует его вкусам. Он убежден, что смакует «конфеты» высшего качества.

Нигде в Иоганнесбурге, за исключением предместий, нет кинотеатров, которые помещались бы под землей. В центре города, где тщательно экономят каждый метр площади, годной для застройки, кинотеатры занимают огромные четырех-шестиэтажные здания. Пышные ковры, как в миланском театре «Ля Скаля» или в нью-йоркской опере «Метрополитен», являются непременным атрибутом «культуры» в иоганнесбургских кинотеатрах первого экрана «Метро» и «Колизей».

— Два на балкон, пожалуйста!

Бумажные шиллинги исчезли в массе банкнот, скопившихся в кассе, а карминовые ноготки запрыгали по оригинальной клавиатуре. Из маленького отверстия автомата выпала точно отсчитанная сдача.

— Next, please… — следующий, пожалуйста…

В «Колизее», крупнейшем иоганнесбургском кинотеатре, насчитывается 2300 мест, и он ежедневно переполнен. По устланной коврами слабо освещенной лестнице поднимаемся на балкон. Неожиданно над нами открывается синий-звездный небосвод с плывущими по нему облаками. На мгновение вспоминаются кинотеатры на открытом воздухе в Ливии, Египте, Судане или Кении, но тут же мы ощущаем разницу. Здание «Колизея» все же кончается где-то на 12-м этаже в виде угловатой железобетонной коробки.

Под нами зияет гигантская пропасть партера; бесконечные ряды кресел теряются в затемненном зале, окаймленные по обеим сторонам роскошными скульптурными изображениями средневековой улицы с эркерами и балкончиками, ставнями и фонарями, закоулками и колоннами, порталами и колокольнями. Мягкий, затененный свет мерцает в бутафорских окнах средневекового города и гаснет где-то над черепичными крышами среди то меркнущих, то вновь разгорающихся звезд и облаков, плывущих по искусственному небосводу.

Южная Африка не знает средневековья, и ее жители не представляют себе, как выглядят очаровательные уголки пражского Старого города или аркады таких городков, как Домажлице, Тельч, Литомышль. Поэтому владельцы иоганнесбургских кинотеатров решили вставить новейшие американские цветные фильмы в средневековую оправу, а осчастливленный зритель платит за это на два шиллинга дороже.

Сеанс начинается в 8 часов, но почти до 10 часов вы сомневаетесь в том, что вам вообще покажут какой-либо фильм. Рекламы в обычном понимании этого слова почти исчезли. Но вместо них на экране сменяют друг друга короткие рекламные фильмы на цветной пленке «техниколор». В таких фильмах имеется свой сценарий, и лишь в конце зритель узнает, что смотрел рекламную картину.

Зритель восхищается цветным кинофильмом, заснятым в «саду Южной Африки», в Капской провинции, с наслаждением любуется роскошными бугенвиллиями, стрелициями, цветами алтея, лилиями и бесчисленными видами альпийской флоры, мысленно кружит по скалистым серпентинам Marine drive,[10] направляясь к мысу Доброй Надежды, и после этого чувствует желание погладить морских львов где-нибудь в бухте Моссел или на побережье Юго-Западной Африки. И снова леса, луга, ручьи, море, великолепные шоссе. Вдруг эта идиллия прерывается, и весь экран полностью закрывает бензозаправочная колонка с аляповатой пятиконечной звездой, а комментатор сразу же переходит с камерного регистра на тон профессионального агента: