А вот командир пограничного отряда в Вади-Хальфе (Судан) мобилизовал полгорода и помог нам разыскать представителя транспортной компании. Тот немедленно распорядился разжечь топки парохода и перевезти нас вместе с машиной с левого берега Нила на правый. Но арабских проводников оставили на пароходе, так как, несмотря на все свидетельства о прививках, не верили, что они не заражены холерой.

Пограничник в Британском Сомали молча поднимет шлагбаум и вежливо покачает головой в знак отрицания, если вы его спросите, показать ли ему паспорта. Зато он сразу вытянется, как только увидит объектив фотоаппарата. Это нечто более забавное, а какой интерес представляют паспорта!

Офицер в Эфиопии обстоятельно расспросил нас о нашем мировоззрении, а когда вместо ответа мы задали ему аналогичный вопрос, охотно предложил сопровождать нас с пулеметом по трассе протяжением 1100 километров до самой Аддис-Абебы.

Но самый симпатичный пограничник стоит на границе бывшего Итальянского Сомали и Кении. Это столбик с табличкой, на которой изображены две стрелки, указывающие на противоположные направления, и надпись:

Не подлежит сомнению, что на нашей континентальной родине Чехословакии найдется немного таких людей, которые в детские годы не поддались бы романтическим мечтам о далеких экзотических странах и народах, об удивительных чужеземных растениях и животных. В жизни почти каждого мальчика и девочки бывает период, когда они жадно глотают страницы книг о путешествиях, когда они со всем пылом молодого воображения вживаются в обстановку романов и рассказов, повествующих о чужих, неведомых странах. Окрыленные мечтой, они переживают волнующие приключения, создают в своем воображении образы неисследованных миров.

Быть может, именно благодаря тем грезам, которые навевает литература о путешествиях, она и приобрела столь широкий круг читателей. Но многие описания путешествий были сознательно направлены именно на развитие таких романтических представлений. И хотя взрослый, рассудительный читатель сознавал это, все же в свободные минуты он стремился к романтическим описаниям отдаленных стран, чтобы уйти от скучной действительности. Некоторые люди не находили в жизни достаточно красочных переживаний, другие изнемогали под бременем повседневных забот, и представление о счастливой жизни связывалось у них с образами фантастических миров.

Какая-то доля этой романтики осталась, вероятно, в каждом из нас.

Возможно, вам случалось иногда встречать на Вацлавской площади человека с лицом, словно выточенным из эбенового дерева. Прохожие оглядывались на него, и во всю ширину тротуара из уст в уста передавалось слово «негр». Более благовоспитанные пешеходы, правда, не оборачивались, но думали о том же. В воображении всех этих людей возникали картины пустынь и девственных лесов Африки. Но интересовал ли кого-нибудь вопрос, кто был этот человек с черным лицом — студент или рабочий, повар или писатель? Во многих ли книгах об Африке говорится только о неграх? И мы тоже в первые дни и недели путешествия по «Черному континенту», несмотря на предшествовавшее прозаическое и трезвое изучение Африки, были ошеломлены потоком необычных впечатлений, обрушившихся на нас со всех сторон. Но в дальнейшем эти «экзотические» впечатления потеряли свою остроту. Как-то вдруг до нашего сознания дошло, что житель Африки уже больше не интересует нас как человек с темной кожей, так же как на нашей родине никто не интересуется человеком со светлой кожей.

Марокканский араб, триполийская женщина, закутанная в хаули, египетский феллах, суданский шейх, массайский воин, пигмей из Конго, рыбак из племени баньяруанда, кафр в транскейском умзи или индиец за прилавком своей лавочки в Дурбане — все они были для нас экзотическими людьми только при первой встрече, но постепенно это чувство ослабевало. А как только упала завеса романтических представлений, перед нами появились люди с их повседневными заботами и радостями, похожими на наши собственные. Тогда перед нами предстал крестьянин-бедняк из Эфиопии, который со своего карликового каменистого поля не в состоянии выжать достаточно проса для пропитания своей семьи. Мы поняли, что нет особой разницы между египетским эффенди и почтенным чиновником его императорского величества в бывшей ветхой Австро-Венгерской империи. Мы перестали замечать наготу негритянки из Уганды, ибо она сама ее никогда не замечала. Зато мы не могли не заметить, что эта женщина — изнемогающая от усталости мать восьмерых детей, у которой голова идет кругом от забот. Пигмей приковал наше внимание проявлением нежности по отношению к своему двухмесячному первенцу гораздо сильней, чем тем обстоятельством, что он едва был нам по пояс.

А затем начали рассеиваться и другие иллюзии. Два часа мы бродили вокруг гигантских гробниц царей в Гизе у Каира, и вдруг под пирамидами вспомнили одинокую могилу в пустыне над Эс-Саллумом. Две могилы, два мертвеца. Покой одного был нарушен грабителями, искавшими золотых кладов, вечный сон другого — шакалами. Почему такая разница между двумя могилами? Почему молодой, полный жизни парень пришел сюда из далекой Европы, чтобы умереть вдали от родины на границе страны пирамид? Почему Алжир кормит Францию, а сам голодает? Почему повсюду в Африке человек должен так тяжело трудиться, когда здесь столько неисчерпаемых энергетических ресурсов? Почему люди ходят здесь нагими, хотя они поставляют Европе столько текстильного сырья? Почему здесь почти к каждому названию страны добавляются слова: «Британская», «Французская», «Бельгийская», «Итальянская», «Португальская» или «Испанская»? Почему здесь столько изнемогающих от тяжелого труда бедняков и столько богатых бездельников? Почему современный африканец не умеет ни читать, ни писать, хотя египтяне пять тысяч лет назад дали миру совершенную письменность? Почему североафриканский араб не умеет считать, хотя его предки создали математику и астрономию?

В потоке тысячи таких вопросов исчезли последние остатки романтических представлений о «Черном континенте». Перед нашими глазами остался лишь необъятный материк, красота и богатство которого попали не в те руки.

Но в Африке растет число людей, которые уже задают себе подобные вопросы и в состоянии найти на них правильный ответ. Их численность и сила растут, как лавина. Почва Африки сегодня начинает гореть под ногами тех, кто бесцеремонно берет у нее больше, чем ему полагается.

Часто читатели и слушатели задавали нам в своих письмах вопрос, что произвело на нас самое большое впечатление во время путешествия по Африке.

Каждый раз, когда нам задают такой вопрос, перед нами встает образ вулкана, родившегося на наших глазах в сердце Африки, на берегах озера Киву. Он возникает в нашей памяти не только потому, что рождение вулкана само по себе было наиболее драматическим переживанием, но прежде всего потому, что он стал для нас символом целой части света. Сегодняшняя Африка — это вулкан, недра которого содрогаются от страшной, пока еще скованной силы, но этот вулкан извергнется, и его чистое пламя испепелит все грязное, эгоистическое и аморальное, что занесли сюда самозванные правители из Европы и их современные соперники из Америки.[60]

Все мы в свое время поддавались чарующим грезам о красотах африканского континента. Многие из них наше путешествие подтвердило, другие — действительность беспощадно и трезво рассеяла, заменив их более правдивыми, хотя и не столь романтическими образами.

Грезы и действительность…

Быть может, мы когда-нибудь еще вернемся в Африку. Мы хотели бы приветствовать ее помолодевшей и здоровой, такой же щедрой, но свободной, когда по раскаленному асфальту дурбанских улиц уже не будут бегать рикши, когда мощные гидростанции в каньоне водопадов Виктория дадут свет зулусским городам и энергию кафрским фабрикам, когда мы сможем пожать руку первому ректору массайского университета, когда триполитанские женщины, освобожденные от проклятия хаули, свободно вздохнут, глядя на мир через окно, не знающее решеток, когда южноафриканский врач, делая переливание крови, перестанет спрашивать, какая кожа была у донора — черная или белая.