В этот момент, то ли показалось, то ли в самом деле, кто-то обронил скупую, мужскую слезу. Ее громкое, нравственное падение в пустую тарелку, подействовало на всех отрезвляюще, но изменить свое отношение к курсу лечебного голодание, не заставило.

Совет да любовь вам, симулянты вы наши, неполноценные.

Рядом с Алексеевым, на роскошных, больничных стульях, сузив лбы и наморщив нос, хлебали местное варево и другие персонажи настоящего водевильчика. Например, Петр Петрович Петух, чудом оставшийся в живых после губернаторской вольницы. Здесь же находился и схваченный за руку, за переход улицы в неположенном месте старший сын Алексеева Егор.

И поделом. Никому не позволено, так беззастенчиво топтать Правила дорожного движения. Прокуратура, в свойственной ей манере (повод хоть и плевый, но уж какой есть) решительно и бесповоротно, пресекла действия нарушителя, назначив для него меру пресечения — нахождение под стражей. Егор только головкой затряс, разрыдался и только потом выругался: «Хоть на этом, суки подколодные, подловили. Поздравляю! Тра-та-та-та-та!»

Еще были люди помельче, но все на стационарном обследовании с отрезвляющим запахом хлорки и скверной сиротской пищи.

Майора Азовкина ищут всем миром. Его назначили главной сволочью и неуловимым террористом. А он, словно провалился сквозь землю, как будто его и не было на этом свете.

Если работодатели его еще не закопали, он может опять, в любой момент вынырнуть на поверхность. Как стало ясно из вышеописаного повествования, специалисты его профиля всегда нужны.

Для оставшихся на свободе хочется напомнить, остается недописанной «Песня о нибелунгах». Слова, конечно есть, но не помешает и хорошая мелодия, за что выйдет неплохой приварок к куску хлеба. Поэтому пять-шесть лет упорного, кропотливого труда в изолированных условиях и можно будет праздновать творческую победу.

Напряжение, вместе со скукой нарастало. Из-за отсутствия взаимопонимания, все обоюдные действия пробуждали лень, зевоту и злобную апатию.

Харатьян, чтобы избежать скуки и хандры, пробовал меня даже бить. И все только для того, чтобы разнообразить и расширить литературные горизонта настоящего произведения. Ну и конечно, с целью моего чистосердечного признания.

На его попытки применения грубой силы, к моему изнеженному организму я, резонно и без обиды заметил:

- Слышь, животное! Деда не тронь, а если коснешься моего породистого лица, вообще ничего не скажу, хоть режь, хоть пытай, — после таких слов, я презрительно повернулся к нему своим юлианским профилем. — А убьешь, бубновый интерес тебе с бардадымом будет, а не то, что ты ищейка ищешь, вынюхиваешь…

И такая решимость, и такой уверенный «хевиметал» зазвучал в моем голосе, что он яростно и безвольно опустил руки, сжав свои подлые кулаки. Я же продолжал, каркать:

- Харатьян, ищи другие методы разговора с невинноподозреваемым, — он сделал такой рассеянный вид, как будто то, о чем я говорю, его не касается. Видя его тактические маневры, я умышленно перехожу на крик. — Времена сейчас на дворе изменились… Демократию, говорю, объявили с позавчерашнего дня. Слышь, Харатьян, отменили-то полицейское государство… С его слежкой за своими гражданами и преследованием инакомыслящих… Давай распрямляй извилину и начинай ширше и гибчей смотреть на решение поставленных перед тобой задач…

В дедовском палисаднике, после моего пламенного крика, все маковые головки, от удивления попадали вниз, оставив старика без источника будущих наслаждений.

Каркал, каркал и накаркал.

Харатьян, как-то уж совсем лениво.

Нет, правильнее сказать неестественно лениво и картинно, достал свой револьвер и у меня на глазах, как бы в шутку, застрелил полковника Курдупеля.

Вот так просто, достал ствол (у меня сложилось полное впечатление, что он решил проверить, все ли патроны на месте) приставил к седой, чекистской голове и ни слова не говоря, нажал на курок.

Выстрел ударил по ушам пастушьим бичом… Я было дернулся отомстить, применить на практике древний принцип — око за око, зуб за зуб… Подскочил резво, словно шилом в задницу укололи, однако, в глаз мне уперся зрачок еще дымящегося пистолета. Шкурные интересы и воспоминания о краткости земного бытия, скоренько усадили меня обратно на скамейку.

Он же дурак, Харатьян-то. А дурак с пистолетом, гораздо опаснее дурака без него.

Н-да… Сказал я все правильно, но себя успокоить не удалось.

Ни черта себе. Это что же, шутки закончились? На глазах такого свидетеля, как я. Просто так, за здорово живешь, полковников не убивают.

Внутри у меня, много чего похолодело, а по коже пошли неприятные волны. Стало быть, нутро понимало, что жить мне осталось совсем мало.

Харатьян, как и все буйнопомешаные, словно прочитал у меня на лице весь текст, пронесшийся ураганом «по волне моей памяти» на музыку Давида-строителя.

Прочитал. Усмехнулся и устало начал успокаивать меня:

- Ты, — говорит, — Гусаров, так сильно не переживай о погибшем на боевом посту пенсионере… Это ж он, — Харатьян так резко ткнул пальцем в труп, что казалось от такого тычка, тот должен был дернуться и подпрыгнуть, но ничего подобного не случилось и убийца продолжал… — Это он, дедушка Курдупель, меня на тебя навел. Он, он, грибок ядовитый, слезно обещал, что ты здесь появишься. Небось, угощал тебя здесь, прятал, выхаживал?

Я скромно пожал плечами. С какой это стати, я буду выдавать секреты оперативной работы? А он не унимается.

- Он мне, вообще, крестным был, — я, от удивления, чуть не подавился собственными мозгами. — Друзья они, с моим боевым папашкой…. У-у-у, что ты, не разлей вода. Считай, это он его воспитал. Из зеленого и глупого опера, сделал человеком… Смейся, не смейся, но в люди вывел. И еще, будучи коммунистом, не побоялся зайти в церковь и поучаствовать в моем обряде обрез… т. е. — крещения…

Чем больше он говорил, тем тяжелее мне верилось в то, что я слышал.

- Ну ладно, про папу-маму я тебе рассказал, теперь ты мне ответь на этот мой аргумент, — и он вторично, презрительно ткнул пальцем в моего благодетеля. — Давай, не томи, мне хочется скорее стать обладателем ценной бандероли… Колись, падла, иде она?

Вместо чистосердечного признания, я разразился площадной бранью, которой меня обучал бригадир грузчиков, бывший боцман торгового флота — Степан Фомич Кржижановский (списанный с корабля за чрезмерное пристрастие к спиртному и отчасти за фамилию, которую в условиях морских переходов было тяжело выговаривать). Я тогда работал грузчиком на овощной базе, поэтому времени запомнить и закрепить полученный материал было предостаточно.

-…Это вздор сивой блудливой кобылы, высосанный из твоего грязного пальца, пардон, х… — не думая сдаваться, я закончил свое пламенное выступление следующим. — Сто чертей тебе в глотку и ржавый якорь в жопу…

Харатьян, зажмурившись и мечтательно улыбаясь, выслушал звук льющихся на него помоев. Во время моей убедительной речи, его так пару раз здорово тряхнуло, что казалось от полученного радиоактивного удовольствия, у него наступил преждевременный оргазм.

Получив удовольствие, он ничего не говоря в ответ, поднялся и пошел наверх…

Буквально через минуту вернулся. Держа за руку, привел ко мне…

Кого бы вы думали?

Нет, не Халявченко… И никого другого из своей банды…

Даже для меня, готового ко всяким его подлостям, такое появление было неожиданным и повергло меня в шок.

За руку он привел за собой… Аллу с дочкой.

Увидев «родное» лицо, Ксюшка, бросилась ко мне, прижалась.

- Дядя Леша, — говорит и все сильнее прижимается, ища у меня защиты. — Ты меня с мамой защитишь? А то здесь такие страшные дядьки…

Алла стоит рядом, уткнулась мне в плечо и плачет, боясь смотреть туда, где лежит убитый старик.

При чем здесь они? Я был ошеломлен. Зачем было вовлекать их во все это?