— Он сказал мне, что вы с ним разговаривали по телефону, — отозвался Эдуард.

— Ему нужна помощь в организации мальчишника.

— Я твой шафер. Разве не мне нужно его планировать? — спросила я.

— Ты правда хочешь организовать мой мальчишник?

— Нет, но я не уверена, что хочу, чтобы этим занимался твой девятнадцатилетний сын.

— Он об этом просил, — ответил Эдуард.

— У него неплохо получается, — добавил Натэниэл.

— Признаться, я немного волновался о том, как много вы с Питером общаетесь, — сказал Эдуард.

— Отчего же? — удивилась я.

— Ты думаешь, я плохо на него влияю? — уточнил Натэниэл.

— Нет, по словам Аниты, дело в моей работе.

— Я просто не думаю, что участие в семейном бизнесе — лучший вариант для него, — сказала я.

— Пока мы не стали дедами программы Маршалов, он собирался стать истребителем вампиров, но сейчас ему придется пройти новую программу обучения. Он слишком молод, чтобы сразу туда попасть, так что он пересматривает свои варианты.

— И это значит, что на другую сторону семейного бизнеса он тоже не собирается? — спросила я.

— Не сейчас, Анита.

— Ты не должен бояться говорить при мне, Эдуард. Я знаю, чем ты занимаешься — или занимался, пока не получил значок, — вставил Натэниэл.

— Неужели?

— Да, Донна просила меня поговорить с Питером насчет колледжа.

— Так ты просто притворился, что не знаешь, что он согласился поступить в колледж?

— Я не врал. Я всего лишь не знал, что Питер принял решение. Он все еще размышлял, когда мы говорили в последний раз.

— Не знал, что вы с Питером такие хорошие приятели, — голос Эдуарда не выражал счастья. Это был тон, который некогда заставлял меня бояться за Натэниэла, но я знала, что Эдуард не сделает ничего, чтобы поставить под угрозу мое семейное счастье, как и я — его; нам обоим пришлось потрудиться, чтобы встретить своих любимых, и облажаться не хотелось.

— Это не так.

— Похоже, с тобой он разговаривает больше, чем с кем-то из своих друзей.

— Не больше, просто со мной он может поговорить о том, чего не может обсудить со школьными друзьями. Я уже в курсе глубоких темных тайн, которые не известны даже его матери. Ты поставил Питера в такое положение, что он не может поговорить с матерью, сестрой, психотерапевтом или лучшими друзьями из Нью-Мексико, потому что это разгласит твои тайны. Как будто он знает, что его отчим — Бэтмен, но должен притворяться, что знаком только с Брюсом Уэйном. Не может же он ни с кем это не обсуждать.

— Он может поговорить об этом со мной, — возразил Эдуард.

— Нельзя же говорить с Брюсом Уэйном о Бетмене, если ты знаешь, что это одно и то же лицо!

— Я знаю обо всех скелетах в шкафу, — добавила я. — Он может говорить со мной, не боясь, что сболтнет что-то, чего я еще не знаю.

— Ты женщина, красивая женщина, достаточно жесткая, чтобы выходить охотиться на монстров вместе с Бэтменом. А еще ты лучший друг Эдуарда. Как Питер может с тобой поговорить, не волнуясь, не расскажешь ли ты Эдуарду?

— Замечание принято к сведению, — сказала я.

— Питеру был нужен кто-то, с кем можно поговорить, и кому уже известно о твоей тайной личности. Поверь мне, если бы он нашел кого-то другого, то поговорил бы с ним.

— Почему ты так говоришь? — спросила я.

— Он бы не стал доверяться одному из твоих бойфрендов, будь у него другие варианты.

— И какое отношение то, что ты мой парень, имеет ко всему этому?

— Мы это обсуждали, Анита, — сказал Эдуард.

— Да знаю я, знаю. Я спасла его, и он привязался ко мне как щенок.

На лице Натэниэла проявилась злость, выплеснулась энергия его зверя.

— Не надо, Анита. Не умаляй того, что произошло.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Надеюсь, что не понимаешь, потому что для Питера это одна из наиболее важных истин.

Я покачала головой:

— Я ничего не понимаю, какая истина?

— Отлично. Вот тебе эта истина. Ты права. Он на тебе зациклен, но как бы он мог иначе? Его похитили и надругались сексуально. Это было пугающе, ужасно, но это был его первый сексуальный опыт, а потом Анита появилась и спасла его. Потом ты была с ним, когда он убил женщину, которая его оттрахала. Это ты оттащила его от ее тела, прижала к стене и сказала ему, что она мертва, что он ее убил, и это было так же хорошо, как сама месть.

— Я знаю, что Анита не рассказывала тебе все это, — сказал Эдуард, и голос его не был нейтральным или злым.

— Питеру был нужен кто-то, кому можно рассказать всю правду, а вы его подставили, и он не мог поговорить с кем-то еще.

— Он даже мне не рассказывал детали, а я уже все знал, — произнес Эдуард.

— Он намекнул, и я рассказал ему о своем прошлом. Когда он узнал, что я подвергся насилию и изнасилованию, он был уверен, что я не буду осуждать его за то, что с ним произошло. Мужчине тяжело признавать, что он оказался жертвой. Я пригласил его в нашу мужскую группу здесь, но он не готов пока говорить это в группе.

— У тебя есть группа? — переспросил Эдуард.

— Мужчин с историями, подобными истории Питера и моей, больше, чем ты думаешь.

— Это не… Прости, Натэниэл. Я не знал, что ты… помогаешь Питеру. Спасибо, что был с ним, когда я не мог.

Злость схлынула с Натэниэла. Он выглядел удивленным.

— Пожалуйста. Он порядочный человек, сбит с толку, немного сломлен, но сильный и пытается разобраться, Робин ли он для твоего Бэтмена или кто-то еще.

— А он говорил с тобой о некоторых из своих… девушек?

— Да.

— И?

— И Питер попросил моего совета кое в чем. Он хотел знать, что он не извращенец, если наслаждается тем, чем наслаждается.

— Что ты ему сказал? — спросил Эдуард.

— Что он не извращенец. Ему просто нужно быть уверенным, что все безопасно, разумно и по взаимному согласию. О согласии мы с ним много говорили.

— Я пытался поговорить с ним о сексе, — сказал Эдуард.

— Я знаю, но он не может с тобой разговаривать о некоторых моментах. Ты его отец, и ты куда ванильнее него.

Почему-то ванильный не было словом, которое я бы использовала для Эдуарда, но мы с ним не обсуждали его сексуальную жизнь. Просто мне было проще считать, что он не абсолютно ванилен.

— Я не понимаю некоторых вещей, которых Питеру… хочется.

— Он это знает, и знает, что ты пытался понять, но его тараканы — это его тараканы, не твои, а ты послал его к терапевту, который его увлечение связыванием и подчинением рассматривал как часть его сломленности.

— Его терапевт думает, что Питер выражает свое насилие и гнев в связывании и грубом сексе.

— Частично, но было ли это из-за жестокого обращения или было внутри него, ожидая, чтобы стать частью его сексуальности, на самом деле не имеет значения.

— Конечно, это имеет значение.

— Нет, Эдуард, на самом деле нет. Что важно, так это то, что Питер не чувствует себя извращенцем или монстром, а понимает, что с его сексуальными предпочтениями все в порядке. Я особое ударение сделал на том, что он должен оговаривать каждый момент игры, чтобы его партнерша знала точно, что будет происходить, и соглашалась на это. Еще я ему сказал, что одно то, что он фантазирует о чем-то, не означает, что это понравится ему в реальности, и что некоторые фантазии должны остаться только фантазиями.

— Он тебе о них рассказывал?

— О некоторых.

— Не буду просить, чтобы ты мне пересказал.

— И хорошо, потому что я бы так не предал его доверие.

— Могу я кое-что спросить, если ты пообещаешь не говорить Питеру?

— Зависит от того, что это. Не могу обещать вслепую.

— Думаю, это честно. Я говорил Аните, что беспокоюсь, что Питер станет насильником после того, что с ним случилось.

— Мог бы, но он не хочет этого, и иногда, когда с тобой происходят подобные вещи, одного желания не превратиться в монстра достаточно, чтобы этого избежать.

— Он хищник, как и я, и это не только из-за того, что с ним случилось в четырнадцать, — сказал Эдуард.