Она кланялась и кланялась. Морис ждал, чтобы продолжить оперу согласно замыслу Россини. Дирижерская палочка находилась почти в горизонтальном положении, только чуть приподнята.

Вот тут и проявилась бойцовая натура Беллы. Она не просто боролась за признание публики, а состязалась с мужчинами. Если не считать Берту, то она была единственная женщина в спектакле. В ней росло искушение. Прямо-таки дьявольское. Белла взглянула на Мориса. В ответ тот чуть улыбнулся. Дирижерская палочка поднялась на дюйм.

Белла подошла к фортепиано, где граф Альмавива в маскировочном наряде ждал, когда музыка возобновится.

— Жан-Пьер... — попросила Белла. — Ты позволишь?

Тот изумленно на нее вытаращился, но Белла не теряла времени даром. Она уселась на краешек табурета и быстро вытеснила Жан-Пьера. Когда он поднялся, Белла положила руки на клавиши.

Она собиралась спеть на бис.

И заиграла.

Перед глазами возникли воспоминания пятилетней давности, когда она пела ту же мелодию на старинном расхлябанном спинете, в тесном окружении множества похотливых польских солдат.

Белла запела:

Сыны Отечества, вставайте,

Великий, славный день настал!

Врагам на вызов отвечайте,

Их стан кровавый флаг поднял...

Все могло дурно закончиться. Эта песня стала гимном революционеров, а позже — бонапартистов. Песня войны, которая теперь стала народным гимном. Она могла вызвать ярость, иронический смех, презрительные возгласы или даже возмущение, оказавшись посреди итальянской оперы. Но ничего подобного не случилось.

Во время первого припева «К оружью, гражданин» из партера к ней присоединилась пара голосов. Когда Белла начала второй куплет, пел уже весь зал.

Любовь к отчизне и народу,

Придай нам сил на нашу месть,

И ты, прекрасная свобода,

В бой нас веди за правду и за честь!

Победа, ты нас ждёшь по праву,

Врагов прогнать нам помоги,

Узрят пусть битые враги

И твой триумф, и нашу славу!

Вступили скрипки, а Морис спокойно выжидал с чуть поднятой дирижерской палочкой.

Когда подошел к концу второй припев, в зале уже творился ад кромешный. Толпа свистела, кричала «ура», топала. Белла в десятый раз поклонилась; Морис взмахнул палочкой, но снова ее опустил, поскольку овации не утихали.

Наконец, все успокоились, и опера возобновилась.

Когда представление закончилось и опустился занавес, Морис Валери вышел к актерам на сцену. Он втиснулся между Беллой и Фигаро и взял обоих за руки. Когда они кланялись и улыбались, он прошептал:

— Змея! Колдунья! Лисица! Тигрица! Ангел! Ведьма! Сорванец! Золотко! Люблю тебя! — Они поклонились, он поцеловал ей руку. — Ты прелесть! Люблю тебя! Ни у одной женщины нет такой дерзости, такого чутья! Я готов взорваться от избытка чувств. Ты могла нас уничтожить, но получилось все наоборот!

Белла приняла адресованный ей огромный букет красных роз, явно от Мориса.

— Мне... кажется, сеньор Россини меня бы не одобрил.

— Я его пригласил.

— Что? Но он...

— Нет. Наконец-то он ответил на письмо. Но возможно, завтра.

— Вряд ли я осмелюсь показаться ему на глаза.

— Тебе придется! Никуда не денешься!

Когда слушатели наконец выскользнули под летний дождь, актеры и все помощники сели праздновать прямо на сцене. Арман, Гарсия и Лафон поздравили Беллу, и она тоже горячо их поздравила, поскольку пошла на риск, но успешно справилась с задачей. Им же она отдала должное за пение и игру. Луковый суп, куриные ножки, рыбные пироги, яйца ржанки, красное и белое вино — все смеялись и болтали, сбрасывая накопившееся за весь вечер напряжение. Перепелиные яйца, пирожки со свининой, силлабабы, спаржа, пирожные с джемом, белое вино, красное вино...

Когда пиршество закончилось и народ стал потягиваться, зевать, рыгать и шумно прощаться, Белла все никак не могла успокоиться. Морис приобнял ее.

— Идем, дорогая, я отвезу тебя домой.

Вскоре окончательно стемнело, но где-то среди дождевого тумана маячил полумесяц. Они шли рука об руку по пустынным улицам, через главную площадь и повернули к реке. Беседовали о подготовке к спектаклю, неожиданных перипетиях первой, отчасти любительской постановки, когда столько всяких мелочей идет не по плану и столько всего идет замечательно. Жизнерадостный Фигаро с неуемной энергией, забавная черная шляпа дона Базилио и его павлинья походка, ловкость и проворство доктора Бартоло, так что публика покатывалась со смеху.

Они подошли к дверям ее комнаты.

— Кофе напоследок? — спросил он.

— Можно. Вряд ли я усну.

— Все мы в итоге уснем. Знаешь что?

— Что?

— Мне кажется, можно дать четыре спектакля вместо трех.

Они выпили по чашке кофе и раскинулись в креслах, напряжение наконец стало отпускать. И все же им не спалось. Наступила тишина довольства, удовлетворения, насыщенности. Но когда Белла зевнула и посмотрела на Мориса, он не сводил с нее глаз. Белла знала, что для него долгий день еще не закончился. Тут она поняла, что хочет того же, что и он. Она знала, что такого нельзя допускать, но ей этого хотелось. Совесть и добропорядочность проигрывали сражение.

Морис медленно покинул кресло и опустился перед ней сначала на одно колено, затем на другое.

Белла смотрела, как он снимает с нее туфли. Оба не проронили ни слова. Он осторожно, почти как доктор, поднял ее юбку, потянулся за подвязками, снял их, стянул чулки и бросил их кучей к туфлям. Затем начал целовать ее ноги. Сначала левую, потом правую. Его крепкие зубы любовно покусывали кожу. Морис встал и сходил за ножницами. Вернувшись, он склонился над ней и разрезал ленту, удерживавшую юбку. Затем взял ее за руки и осторожно потянул, заставив наклониться вперед. Расстегнул пуговицы сзади и поцеловал в шею. Потом поднял на ноги, сдвинул корсет и, обхватив за бедра, помог избавиться от платья.

Теперь на ней оставалась только тонкая белая сорочка. Морис нежно целовал ее лицо и сбросил с ее плеч бретельки, и Белла оказалась перед ним обнаженной. Он не стал отступать и глядеть на ее тело, что могло бы ее смутить, а вместо этого привлек к себе, по очереди обхватил каждую грудь и прикоснулся к ней губами. Оба осторожно, словно в танце, отступали к алькову, где стояла закрытая балдахином кровать.

Морис откинул полог, обнял Беллу за талию и колени и перенес на кровать. Белла лежала, подтянув колени и не сводя с него широко открытых глаз, пока он срывал с себя одежду, как будто та ему ненавистна. Раскидав одежду по полу и тоже оказавшись голым, Морис залез под балдахин, раздвинул ее ноги и уставился на нее, словно кладоискатель, нашедший сокровище.

Спустя два дня, ближе к вечеру, в Руан прибыл сэр Росс Полдарк.

Джордж постепенно выздоравливал после несчастного случая, но гораздо медленнее, чем хотелось. Доктор Дэниэл Бенна многократно пускал ему кровь и разглагольствовал на латыни, что в переводе на англо-саксонский означало, что сломанных костей он не обнаружил, как и разрыва печени и проколотого легкого: все сводилось к тому, что пациент уже не молод, и пожилой организм пострадал от сильнейшего шока, и выздоровление затянется на несколько месяцев. Спустя три недели после происшествия экипаж ежедневно отвозил его в банк, но Джордж приезжал не раньше одиннадцати и уезжал в три.

Обед в Кардью перенесли на четыре часа пополудни, после чего Джордж читал письма в кабинете и около восьми ложился; ужин ему подавали в спальне в девять. Джордж редко виделся с Харриет, которая занималась делами поместья. С ним она вела себя любезно и могла дать совет, но особого сочувствия он не ощущал.

Разумеется, он получил множество писем со словами понимания и сострадания, но в основном от людей, семейств или предприятий, задолжавших его банку, и чья платежеспособность зависела от его доброй воли. Только одно письмо было написано с явной заинтересованностью, но без скрытых побуждений. Его послала Селина Уорлегган.