Фон Баденберг продолжал вещать:

— Теперь и новый король при смерти. Хм, ну что ж, неплохо бы вам освободиться от Ганноверской династии. Англия стала бы отличной республикой!

— Прошу прощения, мне надо найти лейтенанта Хавергала, — сказала Белла.

— Он в комнатке за столовой. Я отведу вас к нему через минуту. Но сначала...

— Что сначала?

— Приглашу вас в Руан. Это провинциальный городок, но рядом с Парижем. Если когда-нибудь в будущем, в любое время, до или после свадьбы с лейтенантом Хавергалом, вы надумаете приехать в мой город в одиночестве, посмотреть на оркестр, театр, на два-три дня или более длительный срок, чтобы спеть в опере, пожалуйста, возьмите карточку с моим адресом и дайте знать в письме. Я с удовольствием вас встречу и провожу домой, как только захотите уехать.

— Ох, благодарю. Но я...

— Это не — как вы там это называете? — поверхностное; а серьезное предложение. Вы мне нужны, мадемуазель. Нужны. И вы, и я строим карьеру. Мне нужен ваш голос и ваше присутствие. Тогда я смогу отправиться в Париж и отвезу вас туда. Не знаю, шутите ли вы по поводу своей внешности, но я считаю вас красивой и хочу пригласить в новую оперу «Севильский цирюльник» на главную партию меццо-сопрано Розины. Эту оперу еще не ставили во Франции. Вы подумаете над моим предложением?

Белла внимательно смотрела в серьезные и искренние глаза. Вдруг ее бросило в жар.

— Я под... да, я подумаю, месье Валери. Но...

— Пожалуйста, пока не отвечайте. В начале марта я снова приеду в Лондон. Вот тогда и дадите ответ.

Она уже собиралась отойти, но вдруг обернулась.

— Месье Валери... Вряд ли можно просить меня о таком. Вам известно, что я... обручена. Причем по доброй воле и с радостью. Вы возлагаете на меня большие надежды. Кристофер тоже возлагает на меня большие надежды. Я признательна вам за восхищение и интерес. Может, как-нибудь мы все соберемся, чтобы ваши надежды — и его тоже — прошли проверку и оправдались. Поверьте, я очень благодарна вам за теплые слова. Прекрасно быть... востребованной. Но я уже давно обручена.

Он улыбнулся.

— Вы очень милы. Если...

— Ничего подобного!

— Зато очень молоды. Мне тридцать один. Со временем становишься более... циничным. Меня восхищает ваша преданность. Но через десяток лет, вполне возможно, вы поймете, что это еще не все.

Дом, который предполагал купить Кристофер, стоял на Грин-лейн, идущей параллельно Тоттенхэм-Корт-Роуд и севернее, немного дальше особняка миссис Пелэм, чем Белле хотелось бы, но он был прелестным, или станет таковым после отделки, небольшой дом с террасой в стиле Джона Нэша. Воздух там, объяснял Кристофер, свежее, и район по этой причине стремительно застраивается.

Накануне вечером Белла обнаружила Кристофера спящим в кресле в прихожей; он пошатываясь встал и чуть не свалился, но Белла успела его подхватить. Подали их экипаж, и Белла извелась ожиданием внутри, пока Кристоферу помогали спуститься с лестницы отеля. Как обычно, он извинялся и заботливо беспокоился о ней, но извинения показались Белле формальными, словно он попросил прощения, что нечаянно наступил ей на ногу в котильоне.

Когда они возвращались к миссис Пелэм после осмотра нового дома, Белла прервала его вопросом:

— Кристофер, ты слышал о неком Россини?

— О ком? Россини? Наверняка какой-нибудь певец. Итальянский тенор. А что?

— Мне сказали, он написал оперу.

— Да? И как она называется?

— «Севильский цирюльник».

Кристофер погладил усы.

— Что-то слышал. Но не помню где. Что тебя интересует, милая?

— Морис упоминал о ней вчера вечером. Говорит, опера очень хороша.

— Её уже поставили в Англии?

— Он не сказал.

Пока экипаж грохотал по неровному участку мостовой, повисло недолгое молчание.

— Белла, — обратился к ней Кристофер, — моя милая и чудесная Белла, я перебрал вчера с выпивкой?

Он впервые об этом заговорил.

— Да, перебрал.

Кристофер внимательно всматривался в ее лицо.

— Ты же знаешь, всем мужчинам это необходимо время от времени. Это как предохранительный клапан на новомодных паровых машинах.

— Когда ты такой, я не могу с тобой сладить. Даже разговаривать с тобой невозможно.

На его лице отразилась досада.

— Сомневаюсь, что все настолько скверно. В армии привыкаешь к выпивке. Наверное, это помогает поддерживать боевой дух.

Она бы с радостью оставила эту тему, но какой-то внутренний чертик раззадорил ее высказаться.

— Тогда почему ты ничего не ешь, Кристофер? Я про такие случаи. В основном мужчины едят столько же, сколько и пьют. В смысле делают это одновременно. Обычно ты ешь и пьешь, как все остальные. Но... но в такие вечера, как вчерашний, в тебя словно бес вселяется и отнимает весь аппетит к еде, оставляя его только на...

— На любовь к белому вину? Ты права. Так и есть. Это прискорбно, и я сожалею, что расстроил тебя. Но такое случается редко. Может, это от отчаяния.

— От отчаяния?

— Быть может, я исправлюсь, и это прекратится после свадьбы.

На другой день Белла спросила:

— Профессор Фредерикс, вам знакомо имя музыканта Россини?

— Ты про валторниста или его сына Антонио? Наверное, про Антонио. Он написал несколько опер. Талантливый юноша. Кажется, его назначали музыкальным руководителем театра Сан-Карло в Неаполе в возрасте чуть больше двадцати. Что именно ты о нем слышала?

— Это он написал оперу «Цирюльник из Севильи»?

— «Il Barbiere di Siviglia»? Да, это он написал. Разумеется, тема оперы распространенная, но он переписал ее в новом стиле. Это самое значительное его произведение... пока что.

— А в Англии ее ставили?

— Да, в Лондоне, в Королевском театре... года три или четыре назад. Я оперу не видел, но читал либретто. А почему ты так интересуешься?

— Вы ведь встречались с Морисом Валери? В доме моей тетушки? Он дирижер театра в Руане. Он говорил об этой опере в среду вечером. Надеется поставить ее во Франции.

— А месье Валери знаком с Россини?

— Не знаю. Сомневаюсь. Но об опере он высокого мнения.

— Отлично. Хорошо. — Профессор Фредерикс задумчиво взирал на ученицу. — Мне кажется, это не совсем для тебя, дитя мое. Это... опера-буффа, комическая опера. В смысле, легкая по содержанию. Ты рассматривала ее для себя на неопределенное будущее?

— Нет, — ответила Белла.

Морис

К Демельзе пришла Кэти Томас. Она рассыпалась в извинениях, но, похоже, дело касалось обезьяны мистера Валентина. Когда зверя привезли несколько месяцев назад, он казался пугливым, общительным, чесался, прыгал повсюду, проказничал, но это не особо кого-то трогало. Дворяне ведь частенько заводят странных животных. Но обезьяна росла и росла — прямо как волшебная тыква, как выражается кухарка, — по утрам слышно, как она тявкает, бьется о стены, а потом визжит и кашляет, как будто ее мучают. Горничным наверху не особо нравилась обезьяна, даже пока та была маленькой, но теперь она так выросла и стала такой лохматой, что просто кошмар какой-то.

— Где мистер Валентин ее держит? — спросила Демельза.

— В двух комнатах за кухней, мэм. Там установили решетки. Неделю назад обезьяна сломала окна и взобралась на забор. Горничная Мейзи до смерти перепугалась, когда обезьяна стала бегать вокруг грядки с капустой!

Вечером за ужином, в тот день, когда по обычаю раз в месяц к ним приходили Энисы, Демельза заговорила о визите Кэти.

— По-моему, народ боится подходить к Россу, — закончила она, — поэтому со своими проблемами все являются ко мне.

— И правильно делают, — сказал Росс, — но люди заблуждаются насчет моего якобы огромного влияния на Валентина.