— Все окончено! Вот и все! — хрипел больной, — Они появились сразу после заутреней. Отец игумен все успокаивал братию, говорил о милосердии и доброте, успокаивающей даже зверя дикого … А эти! Хуже зверей, нелюди в личине человеческой. Я был в верхнем храме и видел все …

Тело раненого выгнулось, пару раз дернулось и затихло. Андрей перекрестился и закрыл глаза умершего.

— И что по этому поводу думает коллега-масон? — вздохнул Жердицкий, — В монастыре прятались остатки разгромленных отрядов белого подполья, несколько людей Орловского и офицеры-корниловцы, оставшиеся здесь по ранению.

— А причем тут бездушные звери? — удивился Морозов, — И что теперь делать?

— Драпать, как заяц, которого не подстрелили, — вставил свое слово Дроздов, — Философы хреновы! Спрячем штуковину в горах, добудем лодку и пробираемся в Констанцу. Впрочем, можно не в Румынию, а прямо в чеку, устроить перестрелку и сдохнуть, как положено русским офицерам.

— Возвращайтесь в Севастополь. Я выпишу справку, что вы были на обследовании. Старая контузия штука весьма неприятная, а для господ большевиков сойдет и такая отговорка, — приказал Жердицкий тоном, не терпящим возражений, — И помните, что известную вам вещь следует доставить по назначению. И я прошу, господа, без глупостей! По возможности предупредите отца Викентия, что на очереди его обитель. Поезд на Севастополь через два часа. Свободны! Кругом, марш!

Врангелевцы откозыряли и вышли на улицу, оставив полковника в полной задумчивости. Стрельба почти прекратилась. Доносились редкие выстрелы, грохот автомобильных моторов, далекие крики. Морозов указал на обходную дорогу, и друзья поспешили скрыться от любопытных глаз. Надо сказать во время поспешили. Вскоре со стороны разгромленного монастыря появились красноармейцы, тащившие раненых. Фельдшер суетился, пытаясь оказать первую помощь, а медсестра помогала врачу в операционной. Какой-то человек в кожаной куртке пытался что-то доказывать, но Артемий Францевич, отчаянно жестикулируя, настаивал на своем мнении и не без успеха.

Морозов наблюдал за этой картиной, мрачно качал головой, понимая, что труп монаха не добавит лекарю популярности у новых властей. Дроздов только сжимал кулаки в бессильной злобе, недовольно сплюнул и направился в сторону станции. Морозов еще раз посмотрел на суету в больничном дворе и молча догнал друга.

Раннее утро окрасило розовыми бликами вершины гор, неприветливые стены Чуфут-кале и выжженные солнцем склоны Иосафатовой долины. Ущелье Марьям-дере еще покрыто мраком, но птицы уже начали свою утреннюю песню, звонкую и чистую, как и много лет назад. Заиграла утренними красками вершина скалы, пещеры Успенского монастыря и широкая каменная лестница, уходящая к древнему православному храму.

Двери настоятельского дома открылись и на порог, опираясь на тяжелый епископский посох, вышел старец в клобуке, отец-настоятель древней обители. Не спалось игумну, совсем не спалось этим ранним утром. Старость не радость и годы уже не те. Отец Никодим тяжело вздохнул и направился к часовне, в которой любил размышлять о бренности бытия и суете сует окружающего мира.

Перед входом Никодим остановился и посмотрел в небо, чистое и ясное, без единого облачка. Таки тревожно и годы здесь не причем, просто повеяло чем-то давним, знакомым до боли в покалеченной на Шипке ноге. Точно! Словно вчера, молодой капитан стоял на перевале и смотрел на турецкие позиции. Надо было прорываться к Софии, где вспыхнуло восстание и, лично Скобелев приказал провести разведку боем. Рота попала в засаду, и горы стали настоящим адом. Капитан, получив Георгия, ушел из армии и вскоре исчез, став иноком Никодимом.

В часовне кто-то был. Из приоткрытых дверей слышалась тихая молитва и молитва не простая. Давно не слышал святой отец подобных слов, обращенных к Всевышнему. Поучение великого борца с демонами, преподобного Макария к месту, но какое отчаяние у просителя. Время такое, страшное и непредсказуемое, но не выходят на битву в смятении, а лишь укрепив не только душу, но и тело.

— Молись, сын мой! И сказал апостол Павел: «… наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной …», - громко сказал игумен и перекрестился, глядя на икону Георгия Победоносца.

Проситель вздрогнул и обернулся. Монашеская ряса не могла скрыть бывшего офицера, как шкура агнца не способна изменить матерого волка. Никодим улыбнулся. Вспомнил себя и улыбнулся, потому, как и сам был таким на пути к Софии.

— Отче? — удивился молящийся, — Не спится мне. Снился мне сон, в котором видел свою смерть и кровь святой братии. Мало креста и молитвы против демонов в личине человеческой. Освятите оружие на праведное дело.

— Зачем? Кровь порождает кровь, ненависть порождает ненависть! Я тоже пришел с подобным к нашему священнику перед штурмом Плевны. Хотел освятить шашку для сечи с неверными, но мне было отказано. Не нужно святое оружие тому, у кого вера острее железа. Ты не уверен в крепости духа? Проиграть может тело, но проигравший разум попадает в сети. Молись, дабы не было «места лукавому демону обладати мною, насильством смертного сего телесе».

— И все-таки не откажите, отче? — прошептал молящийся и протянул игумну не привычную шашку, а длинный узкий меч, сделанный не русским оружейником.

— Дивное оружие, сын мой! — нахмурился Никодим, — Не нужно ему благословение, да и станет ли у тебя силы владеть им? Молись, сын мой и помни: «Кто кем побежден, тот тому и раб!»

Игумен направился к нижнему храму, чтобы приготовиться к заутренней службе. Монахи уже проснулись и полусонно приветствовали настоятеля. Вот уж в ком святости немерянно. И сон ему не идет в трудах праведных, лишь благодать небесная льется с небес. Вот отец-эконом, тоже святой человек, но откровение божье воспринимает исключительно во сне. Хранитель монастырских подвалов тоже направлялся к заутренней, остановился перед ступенями и подождал игумна.

— Что-то случилось, брат мой? — остановился настоятель и посмотрел в красные от бессонницы глаза, — Плохо почивал этой ночью?

— Ох, и не говорите, святой отец! — вздохнул монах, — Только не подумайте, что предавался пороку чревоугодия и пьянства, просто душа в смятении. После вечерни я проверил амбарную книгу, помолился святой богородице и лег почивать. Да вот сон не шел. Только закрою глаза и вижу Страшный Суд, не ангельский суд, а суд демонов. Кругом огонь и души праведников горят в пламени Флегетона. Вот и решил посоветоваться с Вами.

И этот туда-же. Опять вещие сны и что с ними прикажете делать? А ведь испуган брат Варфаломей и нешуточно испуган. Не усугублял кагором, а словно пьяный шатается.

— Очисти душу от груза грехов и тогда ощутишь блаженство. Молись и помни слова Иллариона о законе и благодати. Ступай в храм и преклони колена перед ликом Господним.

Отец Никодим осенил себя крестным знамением и вошел под своды пещерного храма. Настоятель хозяйским оком оценил чистоту, покачал головой, увидев восковые потеки на подсвечнике, и направился к алтарю. В храме были не только монахи, но и миряне, искавшие убежища от гнева новых властей. Много их собралось, обиженных и озлобленных на эту жизнь. Жизнь! Она ведь тоже испытание, не лучшее и не худшее прочих.

— С нами крестная сила! — послышался крик у входа и в храм вбежал монах в разорванной рясе, — Демоны! Демоны посланы в наказание за грехи наши! Грохочут по дороге на дьявольских колесницах и черти кругом! Молитесь, братие!

Красноармейцы под командованием Мануйлова высадились из машин перед ущельем, торопливо подгоняли амуницию, курили, обсуждали столичные новости. Фишман вылез из кабины, пыхнул папироской и махнул рукой чекистам. Демонок стоял рядом. Чертяка был во всеоружии: на поясе кривая сабля, в руках боевой трезубец, из-под плаща виднелся кожаный панцирь, напоминавший куртку подопечного. К каждому чоновцу был приставлен свой дьявол-хранитель, экипированный соответствующим образом. Уважают, адовы дети, уважают. К рядовым красноармейцам приставили всякую мелочь, а к чекистам настоящих бойцов.