Вот здесь то Морозов совсем опешил, увидев не кого-нибудь, а своих легедарных командиров, Дроздовского и Туцевича. Откуда? Он не мог понять или не хотел! Галлюцинации? Впрочем, оно к лучшему, когда дрались призраки, высекали шашками искры из серпов и нечисть отступала, оставляя после себя только головную боль и тяжкие сомнения в нормальности рассудка.

И снова наступила тишина, звеневшая в ушах настолько, что заглушала шелест сочной зеленой листвы и пение птиц. Морозов нервно закурил и направился к выходу с кладбища, решив молчать о нападении потусторонних сил и прочей чертовщине.

Этой встречи не видел, да и не мог видеть никто из живых, разве что какой-нибудь не в меру ретивый мистик ощутил бы тревогу, да покойники оцепенели бы от страха в своих забытых и не очень могилах. Царица Херсонеса, города живых теней, величественно выступала впереди процессии, вступавшей в пограничную крепость, павшую совсем недавно. Диофант, сопровождавший повелительницу, с ненавистью посмотрел на Афину, продавшую мудрость, мелких подхалимов Фобоса и Деймоса и хромавшего Ареса-Марса. Сборище кекропов встретило гостей недовольным гулом, который неожиданно оборвался при появлении глашатая могучего Архонта Тьмы.

Дева недовольно поджала губы, услышав хвалебную речь побежденным, и взмахнула жезлом. Ответом был издевательский смех Люцифуга, персональный смех, только для Девы и больше ни для кого. Архонт совсем расходился, завывал от веселья и в один миг изгнал никому ненужных зрителей, живущих только из милости повелителей.

Исчезла крепость, и повелители остались одни на каменистой равнине среди застывших статуй, немых свидетелей жажды богов, их блеска и нищеты. И этот странный мирок освещала обратная пентаграмма и полная Луна, в сиянии которых истуканы не отбрасывали теней.

— Ах, сестренка! — мягко, приторно медоточиво, начал Люцифуг, принимая облик прекрасного юноши, — Стареешь и силенок уже маловато! Вот помню тебя юную и прекрасную воительницу! Давно это было!

— И ты все тот же раб, Люцифуг! — покачала головой Дева и раздраженно топнула ногой, увидев в огромном зеркале свое изображение, — Царь Пороков, Владыка Ненависти и Архонт Злобы!

— Какие эпитеты может только придумать старая колдунья! — усмехнулся Изгнанный, — Может, разыграем партию в старую добрую игру «Убей Базилея»? И, когда у тебя не останется фигур, ты станешь тенью, призраком, ничем за гранью Пустоты!

— С тобой играть? — рассмеялась богиня, — Все ложь! И хитростью коварной любого приведешь к фатальному концу и гибель, станет смельчаку наградой!

— Так подожду я пару сотен лет, а может и десятка даже хватит, и ты увянешь, базилисса мертвых. Еще ты хороша, но очень скоро увядшей плоти ощутишь кошмар и, в старческом маразме, сама мне завещаешь царство, — философствовал Люцифуг, — Но, право, это скучно! Я действия хочу!

— Красиво говоришь, архонт! — покачала головой Дева, — И женщине пророчишь страсти эти, чтобы развеять скуку! Негодяй! Мне жаль тебя, никчемный победитель, триумф которого проклятье и вечный плен в темнице Иеговы! Ты мне готовишь смерть, но это избавленье, которого лишен, опаленный огнем, безумный ангел.

— Раз смерти не страшишься, то в чем дело? Игра богов немногим уступает риску смертных! Соперницей ты мнишь себя тому, кто древней мощью сокрушал земные царства, и мир людей игрушкою считает столь забавной, что даже позволяет смельчакам себя за хвост подергать! — зевнул бывший ангел.

— Фигуры уже расставлены и первым, твой ход, рогатый бес! — топнула ногой Дева, — Часы поставлены, хотя они лишь символ в Безвременьи за гранью Ойкумены!

— Да будет так! — удовлетворенно потер холеные руки Люцифуг и огромной когтистой лапой, со злостью, сжал одну из фигур, и она рассыпалась в пыль, а в небесах вспыхнула кровавым огнем гигантская пентаграмма.

Фишман с гордостью посмотрел на орден Боевого Красного Знамени, полученным за борьбу с контрреволюцией, закурил и достал папку с очередным делом.

— Игнат!

— Что случилось, Иосиф Яковлевич! — раздраженно ответил помощник, — Тут прямо завалили папками, а Валентин Маркелович отчета требуют, хоть тресни! И, между прочим, к завтрашнему утру!

— Знаю, Поликарпович! Все знаю! — согласился Фишман, — Пусть приведут ко мне на допрос Анну Генриховну Гросснер!

— Может, не виновата она? Мало ли куда может человек поехать ночью! — попытался возразить Игнат, — И потом, у человека муж умер! Отпустить бы ее на похороны, пусть и под стражей! А? Люди мы или звери лютые?

— Она враг! Лютый и хитрый! — грюкнул оперуполномоченный кулаком по столу так, что ложка в пустом стакане жалобно ойкнула, — Молчит, сука такая! Мы не можем ошибаться! Если сюда кто попал, то должен быть осужден! Что выщерился! Революция требует жертв!

— Так то оно так! — согласился Игнат, — Да противно, что нами уже детей пугают! Тьху!

Бывший рабочий вышел в коридор, а Фишман аккуратно просмотрел вопросник, составленный по ученейшей рекомендации Шпренгера и Инститориса. К дьяволу всю ту поповщину, прав Игнат, а вот делопроизводство средневековые мракобесы продумали качественно и чертовски логично.

— Товарищ старший оперуполномоченный! Арестованная, гражданка Гросснер, доставлена! — доложил конвоир.

— Очень хорошо! — кивнул Фишман, — Находитесь в соседней комнате! Присаживайтесь, Анна Генриховна!

Женщина присела на предложенный следователем стул, угрюмо посмотрела в окно, а затем на Иосифа, который нарочито медленно перебирал протоколы допросов, выдерживая традиционную паузу. Ее руки нервно тряслись, но взгляд, в котором не было и намека на раскаяние, только подстегнул желание чекиста вывести врага революции на чистую воду.

— Фамилия, Имя, Отчество! — начал Иосиф, — Где родились?

— Опять? Сколько можно? — возмутилась женщина, — Анна Генриховна Гросснер, урожденная фон Крузенберг! Родилась в Ревеле в семье мелкопоместного помещика.

— Родители? Если живы, то где проживают?

— Уже умерли.

— Чем занимаетесь?

— Домохозяйка. До октября 1917-го преподавала немецкий язык в женской гимназии.

— Понятно! — кивнул Фишман, встал и, попыхивая папироской, прошелся по кабинету, — В прошлый раз вы заявили, что не верите врагам революции! Так или не так?

— Так!

— Врешь, сука! — вскипел Иосиф и наотмашь ударил арестованную по лицу, — Может, и о белом подполье ничего не знаешь? С кем ходила на встречу? Где она проходила?

— Это мое личное дело! — всхлипнула Анна Генриховна, — Мне должны, были передать письмо от брата! Разве это противозаконно? Встреча не состоялась.

— Кто должен был передать письмо? — продолжал следователь, — Я жду!

— Не помню! Бы…

Последовал еще один удар по лицу, и женщина упала со стула на пол. Иосиф молча вылил графин воды на голову обвиняемой и позвал конвоира. Анну Генриховну привели в чувство, и она пару мгновений соображала, где находится, а затем опять отключилась.

— Какие мы нежные! Шлюха белогвардейская! — продолжал кипятиться Иосиф, — Что? Что она бормочет?

— Андрей! — ответил конвоир, — Она вспоминает какого-то Андрея!

— Сделайте, чтобы она очухалась! — потребовал Иосиф, — Быстро!

Иосиф, между тем, пил травяной чай и кривился от горечи во рту. Мерзкое пойло, несознательная контра и придирки начальства сегодня раздражали больше обычного. Надо бы отдохнуть, да некогда! Ведь столько надо перестрелять всякой мрази, что страшно становится.

— Вот! — произнес Игнат, — Достал нюхательную соль!

Старое испытанное средство подействовало и, Анна Генриховна очнулась, закашлялась, а из глаз брызнули слезы. Игнат осуждающе покачал головой и заставил ее выпить стакан воды.