Три головы никак не могли осилить содержимое единственного кратера и Дева, совершенно спонтанно, приняла облик, более подходящий для царственной особы, нежели монстр из ночных кошмаров.

— Гикия! — обратилась богиня к верной служанке, — Три головы должны пить из трех чаш, а не из одной! Даже это триликое нечто, отнявшее мою власть, едино! Одна его часть прибита гвоздями к доскам, другая витает непонятно где, а третью никто не видел!

— О мудрая базилисса! — испуганно ответила Гикия, прекрасно знавшая, что подобные нотации, никогда не оканчивались ничем хорошим, — Асфодел уже трижды распустился, как стратег Диофант попросил о встрече, но ни одна из трех частей Вашей божественности не расслышала моих слов!

— Желаю видеть Сириска, сына Гераклида! Проси ко мне стратега! — произнесла богиня и переместилась на высокий трон, возле которого мирно дремал вожак стигийской своры.

Царица ударила ногой животину, и пес, недовольно тявкнув, превратился в струйку черного дыма, исчезнувшую под сводами тронного зала. Диофант вошел к повелительнице теней, лязгая начищенными доспехами, в сверкающем шлеме, с коротким мечом на поясе. Остановился, не доходя трех шагов до трона, и церемонно поклонился.

— Ты решил воевать со своей царицей? — язвительно поинтересовалась Дева, — Ты меня заставил ожидать, как и Сириск, которого никогда не найдешь во время!

— Ваша божественность меня звали? — послышался голос историка, появившегося с письменными принадлежностями и свитком папируса в руках.

Гикия заняла свое место за спинкой трона и тоскливо посмотрела сначала на Диофанта, а затем на Сириска. Стратег без армии, историк, сочиняющий бесполезный труд, город отживший свой век, навевали скуку, и бывшая архонтесса с наслаждением зевнула.

Единственное что нарушало привычное однообразие, так это черный глаз, поглотивший не одну душу, а вот ее, Гикии, эту самую душу взял и выплюнул, швырнул на камни, исцарапал призрачную плоть. Даже бесконечная охота за духом бывшего супруга надоела так, что хотелось выть злобной стигийской сучкой, призывая Цербера. Впрочем, выть тоже надоело.

— Сириск! — продолжила Дева, — Записывай мои речи! Диофант, как поживает нужный мне Палладий? Я долго буду ждать кровавую гекатомбу?

— Могущественная! — спокойно ответил полководец, — Героев выбирал не я! Я воин, а не жрец! Не мне тягаться с Триединым и даже архангел Михаил мне не по силам!

— Не забывайся, червь! На то чтобы вывернуть твою душу у меня сил хватит! — отрезала царица, вскочила и топнула ногой так, что гулкое эхо раскатилось под сводами.

Диофант безразлично выслушал базилиссу, лишь постукивал указательным пальцем по навершию меча, в тревожном ожидании развязки. Трудно быть призраком, влачить жалкое существование и не получать встряски даже от гнева кровожадного нечто. Ведьма! Пусть сверкает черными глазищами и порычит в облике зверушки из экзотического зверинца. Таксиарх даже улыбнулся от таких мыслей, которые появились в голове, потому что мертвым терять нечего, а вот живым…

— Сириск! Все записал? — холодно сказала богиня, — Указано ли лохаргам священное место?

— Нет, божественная! — несколько более резко, чем следовало, ответил Диофант и вызвал очередную вспышку гнева.

— Исчезни! — разозлилась самодержица и лишь одним взглядом превратила наглеца в безмолвную тень под потолком, — Сириск! Твой дед, Парменонт, был первым жрецом в моем храме, не так ли?

— Вы ошибаетесь, царственная, — растерянно ответил летописец и мрачно посмотрел на тень Диофанта, — Первым жрецом храма Вашей божественности был мой прадед, Агесилай Гераклейский!

— Исчезни! — буркнула Дева и обернулась к Гикии, — Каковы наглецы!

— Уже исчезаю, госпожа! — прошептала дочь Лисимаха и улетучилась вслед за вожаком стигийской стаи.

Дева нехотя поднялась с трона и подошла к бассейну в центре зала. Неподвижное водное зеркало стало матовым, потом в его глубине появились очертания неясных фигур и, наконец-то, изображение приобрело перспективу. Богиня мягко коснулась мыслей человека, сидевшего возле угасавшего костра, ощутила тревогу и смятение избранника и покачала головой. Дворец содрогнулся и портик, на берегу светового моря, обрушился вместе с изрядным куском источенной штормами скалы. Вода в бассейне замутилась, разрушив видение, а Дева с трудом удержалась на ногах, успев опереться на колонну. Еще один толчок и богиня, ужас то какой, упала на колени, к вящему удовольствию более могучего противника. Хотела подняться, но очередной толчок изрезал пол торжественного атрия трещинами и швырнул тело к подножию трона. Впервые Дева ревела, подобно обычной смертной девчонке ревела, размазывая холеной рукой слезы по щекам. Ей помогли подняться и базилисса, прижавшись к плечу Диофанта, почти успокоилась, прекрасно зная, что о минутной слабости никто не узнает. Удивительная вещь, но стоило ощутить опору, и память услужливо подсказала, пожалуй, единственно верное решение.

Ближе к полуночи с, окаймляющих плато, вершин начала спускаться противная сырость, и костер задымил, придавленный распростертой ладонью южной ночи. Даже сухой хворост шипел на углях так, словно насквозь пропитался водой. Морозов зябко поежился и ругнулся по поводу едкости дыма, выедавшего глаза. Нормальные люди уже третий сон в палатках видели, а идиоты-шизофреники ожидали призраков. Сделал еще парочку глотков спиртного, снял пиджак и принялся раздувать едва живое пламя. Хрустнула ветка.

— Кто здесь? — по-немецки спросил врангелевец, — Фарид, ты?

Ответа не последовало, да и сами шаги затихли, словно полуночник испугался, обнаружив что в сонном лагере кто-то бодрствует, помимо часовых. Вспыхнул огонек папиросы и из темноты шагнул приземистый человек в костюме военного покроя. Он немного постоял возле кучи дров и неторопливо подошел к темно-багровой яме костра.

— Не помешал? — с сильным акцентом спросил незнакомец, — Что-то не спится, видно воздух тяжелый. У Вас тоже бессонница?

Голос показался Андрею знакомым, причем настолько знакомым, что рука произвольно потянулась к револьверу. Вспомнилось лихое лето двадцатого, когда после отчаянного десанта удалось прогнать краснопузых к Донбассу, и штыковые атаки белогвардейцев напоминали времена похода на Москву Добровольческой армии.

— Присаживайтесь, хотя с костром что-то неладное, — буркнул Морозов, достал папиросу и нервно прикурил от едва тлевшей головешки, чтобы остаться неузнанным.

Мелитополь, покрытый соленой степной пылью, встретил дроздовцев жарой, нагретым металлом и суетой прифронтового города. Их бросили на помощь марковцам, и Туркул по этому поводу долго возмущался, превратив заседание штаба дивизии в, прямо-таки, церковную исповедальню. Командовал отрядом Дроздов, который после общения с Антоном Васильевичем, изрыгал проклятия в адрес степных зайцев, африканских крокодилов и марковцев, которые прощелкали клювом маневр битой перебитой тринадцатой дивизии красных. Морозов, расквартировав личный состав, отправился на поиски Александра, задержавшегося в штабе по делам отнюдь не военным, а скорее алкогольно-житейским, свалив на плечи ближнего заботу о подчиненных. На мелитопольском рынке Андрей выпил стакан картофельного самогона и, не успев даже закусить, напоролся на штабную крысу, одетую с иголочки и тоже, заметьте, пьяную. Бумажная душа решила придраться к форме одежды, но патруль, выступивший в роли третейского судьи, забрал и правых и виноватых в кутузку. В камере штабист стал подбивать к дезертирству, а после категоричного отказа в виде удара кулаком в челюсть, вызвал начальника гауптвахты. Начальник не поверил ни единому слову штабиста, вкатил ему еще пять суток ареста, а Морозову вручил предписание следовать в часть и готовиться к маршу на Токмак.