Подобные отступления в своих романах Толстой обставлял особенной торжественностью, ибо в них предполагалось делание из слов реальности, то есть правды. Несмотря на, а точнее – благодаря диаметрально противоположной посылке, Толстой пришёл к чисто иудейскому взгляду на мир.

Лев Николаевич переписывался с Соловьёвым. В принципе, он мог это делать на иврите (Соловьёв учил язык с Гецом, а Толстой – с Минором). В одном из писем Толстой писал:

«Я вперёд знаю, что если Вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что Вы думаете об этом предмете (о „еврейском вопросе“. – О.), то Вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же: сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и продолжают страдать от языческого невежества так называемых христиан».

Если среди евреев родился Христос, то, можно добавить теперь, среди русских родился Антихрист. И он не забыл «глыбу», «матёрого человечища». В полуразрушенной и осквернённой Оптиной пустыни, в скиту (самом святом месте, монастыре в монастыре), в алтарной части церкви повесили большой портрет Толстого. (255) Отлучённого от церкви.

Розанов сказал о Толстом:

"Чего хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за «Войну и мир», – он сказал: «Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром». (261) Но вместо «Будды и Шопенгауэра» получилось 42 карточки, где он снят в 3/4, 1/2, в фас, в профиль и, кажется, «с ног», сидя, стоя, лёжа, в рубахе, кафтане и ещё в чём-то, за плугом и верхом, в шапочке, шляпе и «просто так» … Нет, дьявол умеет смеяться над тем, кто ему (славе) продаёт свою душу. «Которую же карточку выбрать», говорят две курсистки и студент. Но покупают целых три, заплатив за все 15 коп."

Вместо Шопенгауэра получился «наш советский Шопенгауэр». В мешке с рукавами.

Но последний штрих. В Оптиной повешена полутораметровая ФОТОГРАФИЯ Толстого. «За 15 коп.» Признайтесь же, что в русской истории есть странная эстетика договаривания. Кажется, ну хоть на этот раз, хоть в эту сторону язык не высунется. А он р-раз – и высовывается. «Великий и могучий русский язык». Во какой. В нашей истории все языки высовываются. Миллиард языков. Может, русская идея, её лучший биоморфный образ, это ёжик такой из языков. Он плывёт в океане истории на языках.

Примечание к №135

Станиславского тут даже жалко

Чехов всегда испытывал к театру пренебрежительное отвращение. А фразы «театр это школа», «театр это храм» заставляли его хохотать. Он с юных лет насмотрелся на актёров, на театральные нравы и сделал для себя соответствующие выводы:

«Современный театр – это сыпь, дурная болезнь городов. Надо гнать эту болезнь метлой, но любить её – это нездорово. Вы станете спорить со мной, и говорить старую фразу: театр школа, он воспитывает и прочее… А я Вам на это скажу то, что вижу: теперешний театр не выше толпы, а, наоборот, жизнь толпы выше и умнее театра; значит он не школа, а что-то другое…»

«Театр, повторяю, спорт и больше ничего … в театр, как в школу, без которой нельзя обойтись, я не верю».

«Актеры никогда не наблюдают обыкновенных людей. Они не знают ни помещиков, ни купцов, ни попов, ни чиновников. Зато они могут отлично изображать маркёров, содержанок, испитых шулеров, вообще всех тех индивидуумов, которых они случайно наблюдают, шатаясь по трактирам и холостым компаниям».

Разве что к актрисам Антон Павлович был неравнодушен. Они его волновали как мужчину. Делился по этой части впечатлениями с Сувориным:

«Помнится мне одна 19-летняя, которая лечилась у меня и великолепно кокетничала ногами. Я впервые наблюдал такое уменье, не раздеваясь и не задирая ног, внушить вам ясное представление о красоте бёдр. Впрочем, Вы этого не понимаете. Чтоб понимать, нужно иметь особый дар свыше.»

Симпатия к актрисам понятна. Женщин Чехов не любил, но испытывал к ним влечение. Актрисы же – это самые женственные женщины, средоточие всех женских пороков, так волнующих мужское воображение. У Чехова в письме к Книппер промелькнула фраза:

«Добродетельных играют только бездарные и злые актрисы».

Женщина тварь, но она должна быть красивой и смешной, толстой и счастливой. Это должна быть законченная сволочь, и я её за это буду любить, как охотник любит матёрого волка. Книппер покорила пьяного от чахотки Чехова своей матёростью. Девочка в гостях сказала: «Какая тётя Оля красивая! как наша собака». Чехов был в восторге и всегда любовно звал жену собакой. Удивительно точно. Волчица, овчарка немецкая. Умная сука. Она искренно Чехова любила. Любила за эту его удивительную любовь к себе. Его вообще женщины любили. Им нравилось глубокое презрение к ним, да и вообще к людям:

«И женщина и мужчина пятак пара, только мужчина умнее и справедливее».

Из записных книжек:

«Когда женщина любит, то ей кажется, что предмет её любви устал, избалован женщинами – и это ей нравится».

Примечание к №240

«священник равномерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него парчовый мешок, поднимал обе руки кверху» (Л.Толстой)

Образ департамента в русской классике: что-то пишут, а потом умирают. А начальство хулиганит.

Я работал на заводе – наш участок был целым миром. Ну, мирком, по крайней мере. А посмотреть на департамент, министерство. Адмиралтейство. Оформление кабинетов, общих залов. Какая сложная, величественная и загадочная жизнь. И ложа «Трёх Нептунов». Акакий Акакиевич, а наденет балахон – и столоначальник перед ним крыса. Тут сложнее всё.

Бунин писал в 1918 году:

«Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…»

Были в ХIХ веке и партсобрания, но в 1000 раз сложнее. Пасха и 1 мая – такой вот перепад. Русская литература не знала этого. Гоголь и не хотел знать. Начало «Шинели»:

«В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте… Итак, в ОДНОМ ДЕПАРТАМЕНТЕ служил ОДИН ЧИНОВНИК…»

И чиновник этот переписывал БУМАГИ. Какие? Чувствуете реализм русской литературы? Толстой обмакивал перо в чернильницу, и близоруко уткнувшись носом в бумагу, что-то быстро-быстро писал. Потом встал, крякнул, подпрыгнул, несмотря на то, что этому мешал надетый на него мешок, и снова сел за стол. И снова стал много-много писать. Сущность «писания» состояла в том, что предполагалось, что слова, при известном способе нанесения на бумагу, превращаются в действительность.

И вот результат: пушкинская эпоха, гоголевский период, Лев Толстой как зеркало… Россия ХIХ века, её сложность и богатство, превратились в «одну страну», в пустоте которой летают пушкины и гоголи и её, эту пустоту, «описывают». Действительно, если оценивать русскую жизнь того времени с точки зрения литературы, то и вправду окажется, что России-то и не было. В России историю заменила литература. До сих пор в нашей стране не написана история ХIХ века. Такой книги нет. Я не говорю об уровне – хоть что– нибудь. Ничего. Зато изданы полные собрания сочинений и писем нескольких десятков писателей. Толстого в 90 томах издали. Это больше, чем весь Брокгауз, – самая объёмистая русская энциклопедия. И если бы хоть там что-нибудь. Но там: «один департамент», «парчовый мешок». Загадочная страна. Иногда кажется: а была ли Россия? может быть, никакой России и не было?

Примечание к №239