Теперь советское право. Всё хорошо, все идеально. И что из этого получается на практике. И до революции монархический строй в России был рассчитан на ВЕРНОподданных. То есть уже потенциально были возможны ВАРИАНТЫ.

Западный святой – в общем безгрешный (и то католики всё оговариваются, что не совсем). Русский святой – в общем праведник. В таком доверчивом отношении есть, конечно, своя положительная сторона. (Уже потому, что есть же святые и у нас.) Но есть в этом и сторона отрицательная.

Примечание к №282

11-летним мальчиком он изнывал по жене русского офицера (рассказ «Первая любовь») (о И.Бабеле)

Если говорить о развитии русской литературы, то наряду с «Первой любовью» стоит упомянуть и еще одно произведение – «Отцы и дети», роман, написанный в 1868 году Шоломом-Яковом Абрамовичем (он же Мендель Мохер-Эфроим). У Дубнова об этом произведении «дедушки еврейской литературы» есть интересная фраза:

"Этим писателем был поставлен и разрешен вопрос «для кого я работаю?»

Отлично! Тогдашние русские вопросы: «что делать?», «с чего начать?», «кто виноват?» Еврейский: «для кого я работаю?»

Примечание к №281

между тёмными раскольниками и просвещённым Милюковым есть довольно-таки много общего

Чехова от доморощенных либералов била дрожь. Он писал:

"Невоспитанны ли они, или недогадливы, или же грошовый успех запорошил им глаза – чёрт их знает, но только … не ждите от них ни участия, ни простого внимания… Только одно они, пожалуй, охотно дали бы … всем россиянам – это КОНСТИТУЦИЮ, все же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию … Я ни разу ещё не печатался у них (633) и не испытывал на себе их унылой цензуры, но чувствует моё сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь. Мне сдаётся, что эти литературные таксы (мне кажется, что таксы, длиннотелые, коротконогие, с острыми мордами, представляют собой помесь дворняжек с крокодилами; московские редакторы – это помесь чиновников-профессоров с бездарными литераторами) – итак, мне сдаётся, что эти таксы, вдохновлённые своим успехом и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создают около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва".

Примечание к №281

превратились в нелюдей, в опаснейших оборотней, днём разглагольствующих с университетской кафедры, а ночью устраивающих, хе-хе, сатанинские шабаши

В отношении к масонам постоянно совершают две ошибки. Либо относятся к институту франкмасонства исключительно серьёзно и представляют вольных каменщиков чуть ли не агентурой галактической сверхцивилизации; либо к масонам относятся недостаточно серьёзно и изображают их группой чудаков-альтруистов.

То есть все спотыкаются в самом начале. И христианам, и тем более представителям других религий неимоверно трудно понять одну черту в масонстве. А именно его ИРОНИЧНОСТЬ. Это единственная религия мира, которая сделала несерьезное, юмористическое начало элементом своей духовной жизни. Карнавал происходит внутри храма и храм осуществляется в карнавале. Это странное чувство раздвоения личности: трезвого рационализма и, даже часто атеизма, и одновременно чревной, животной, прямо-таки «половой» преданности ложе. Это трудно понять тому, кто не участвовал в масонских обрядах, не чувствовал всеми фибрами души их трагического комизма. Человек, не знакомый с этим первичным чувством, ничего в масонстве дальше уже не поймёт, сколько бы он масонских трактатов и антимасонских памфлетов ни прочёл.

В иронии громадная сила масонства, позволяющая ему вплестись в жизнь индивидуального «я» так просто, так незаметно. Почти полное отсутствие обязательств, но душа перевивается стальной проволокой.

Но в этом и слабость масонства. При громадной силе усвоения и переработки инородного материала, платой за почти абсолютный синкретизм является творческая бесплодность. Масонская философия по сравнению с христианской – наивна и бесплодна. В масонах нет наивности, а философия требует прежде всего удивительной, почти неправдоподобной наивности.

Но мирочувствование масонской культуры почти гениально и, может быть, даже более, чем христианство, соответствует индивидуальному существованию.

Примечание к №280

Свобода фантазии сочеталась у Леонтьева с дилетантским почтением к авторитету

Леонтьев писал, что он «недостоин у Владимира Соловьёва ремень обуви развязать, когда дело идет о религиозной метафизике». Леонтьев гениальный дилетант: выскажет чудо-мысль и сам не поймёт, что сказал. Её бы развить, её бы довернуть, а он топчется вокруг да около. Абсолютное невладение формой. А мысли мелькали в голове гениальные.

В этом смысле антиподом Леонтьева является Мережковский, который как раз любую мысль доворачивает до упора, не только весь угольный угол вырабатывает, но «на всякий случай» вокруг выгрызает на метр вглубь и пустую породу. Эта избыточность, вызванная заимствованием основных идей, есть тоже дилетантизм – дилетантизм содержания.

Розанов же высокий профессионал. Может быть, это единственный первоклассный русский философ профессионал. Он тихо кончил историко-филоло-гический факультет Московского университета и начал с комментариев к Аристотелю. Какое благородное, какое профессиональное и серьёзное начало. Это не декадентские стишки, не политэкономический мусор – это серьёзно. Именно вследствие профессионализма он и отказался от профессионального профессорского философствования. Розанов, как профессионал, не был озабочен, подобно дилетанту, подтверждением своего профессионализма.

Примечание к №258

Либо вы швыряете серый том об стену.

Что Розанов и сделал. В «Уединённом»:

«Не будь Шопенгауэра, мне может было бы стыдно: а как есть Шопенгауэр, то мне „слава Богу“. Из Шопенгауэра я прочёл тоже только первую половину первой страницы (заплатив 3 руб.): но на ней-то ПЕРВОЮ СТРОКОЮ и стоит это: „МИР ЕСТЬ МОЁ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ“ – Вот это хорошо, подумал я по– обломовски. „ПРЕДСТАВИМ“, что дальше читать очень трудно и вообще для меня, собственно, не нужно».

Примечание к №284

«Бюстики и карточки великих писателей … том Белинского с загнутой страницей, затылочная кость вместо пепельницы» (А.Чехов)

Михайловский писал:

«У меня на столе стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, вот шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей. Если в мою комнату вломится русская жизнь со всеми особенностями и разобьёт бюст Белинского и сожжёт мои книги, я не покорюсь и людям деревни; я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки».

Примечание к №295

бесконечное русское бубнение

Набоков писал о языке «Шинели»:

«И вот, если подвести итог, рассказ развивается так: бормотание, бормотание, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, фантастическая кульминация, бормотание, бормотание и возвращение в хаос, из которого все возникло».

Примечание к №299