— Изыди, предательский хвост! Ибо как небо не делится надвое, и солнце не имеет осколков!.. Ну, короче, ты поняла, — он с хрустом впился в свежий стебель дурмана и поковылял прочь.

Ника бросилась за ним, схватила за лапу.

— Не трожь меня, от тебя торговцем пахнет! Предательский хвост... Предательские уши... А жопа хороша, но тоже предательская...

— Но я не хотела! — проклюнулся, наконец, в моем присутствии голосок у бедной Ники. — Я не просила, он сам наложил благословение!..

Гул в харчевне стал громче. Парни удивленно переглядывались — видали, а она, оказывается, по-человечески говорить может!

— Конечно, панду всякий обидеть может! — воскликнул по обыкновению хмельным голосом Та’ки. — А все почему? Правильно, потому что совести у вас нет. Отсутствие совести ведет к предательской жопе — вот в чем истина...

— Прости, ну пожалуйста! — пролепетала Ника.

— Бог простит! — величественно ответил Та’ки и громко рыгнул. — Ну то есть я прощу. Наверное. Но завтра.

— А если я сварю репу с медом?.. — умоляющим тоном проговорила Ника.

— Репу? — переспросил Та’ки. — С медом?.. Нет, не сработает. Моя милость не продается!

— А если уши почешу?.. — уже еле слышно пролепетала кошка.

Та`ки замер, нервно дернул сначала одним ухом, потом вторым.

— Уши? Ну это... Если уши — тогда, может, к вечеру...

— Спасибо!

Облегченно улыбаясь, она прильнула к мохнатой шубе панды.

— А пока ты все равно — изменница, — обиженно проговорил Та’ки и, забавно переваливаясь с лапы на лапу, побрел в свою овощную кладовку.

Ника пулей бросилась на кухню — видимо, на всякий случай репу варить для сварливого божества.

А мне нужно было прямо сейчас определиться, буду я что-то делать для тех четырех кошек в клетке, или не буду.

Отоспавшись пару часов, я позвал к себе в комнату Нику. Или, вернее сказать, вызвал барышню на ковер.

Она вошла, как всегда, бесшумно ступая мягкими лапками в туфельках, будто к ее подошвам были приклеены шарики ваты. И робко остановилась у двери, опустив голову.

— Ты... меня звал? — тихо спросила она, нервно теребя подол своего коротенького розового платьица, из-под которого жалобно выглядывал пушистый хвост.

— Звал, — строго сказал я и указал рукой на стул. — Присаживайся.

Ника приблизилась к стулу и опасливо присела на самый краешек.

— Знаешь, мне неприятно это говорить, но...

— Я тебя разочаровала?.. — проговорила кошка, впервые поднимая на меня взгляд.

Боже мой, да будь у меня даже каменное сердце — оно непременно бы сжалось при виде таких глаз! Огромные, зеленые, блестящие от выступивших слез.

— Нет, — невольно смягчившись, сказал я. — Не разочаровала. Скорее огорчила и расстроила. Потому что вдруг оказалось, что ты не доверяешь мне. И не собираешься делиться своими проблемами, а намерена втихомолку решать все сама. Так вот, если это — твоя принципиальная позиция, то я бы предпочел разорвать контракт.

— Как?.. — переспросила Ника, выразительно моргнув. От движения век из ее глаз брызнула скопившаяся под ресницами влага.

Я подвинул свой стул и присел рядом с Никой.

— Понимаешь, малыш, тут расклад такой. Или ты со мной, или сама по себе. Выбирай.

— Выбирать?.. — эхом повторила за мной кошка.

— Да. И если ты — со мной, то первым о твоих неприятностях должен узнавать я, а не городская стража. И ты не будешь решать за меня, стоит мне вмешиваться в то или иное дело, или же нет. Потому что мы станем одной командой, понимаешь? И если мне потребуется какая-то помощь, я хочу быть уверенным, что могу обратиться к тебе. И наоборот — я должен знать, что если помощь потребуется тебе, ты мне скажешь об этом. А еще я хочу, чтобы ты раз и навсегда перестала называть меня хозяином. Я ж тебе не какой-нибудь рабовладелец или надзиратель латифундий. Понимаешь?

— Нет, — с подкупающей прямотой выпалила Ника. — То есть не совсем. Не все. Про фундии я не поняла.

Я нетерпеливо махнул рукой.

— Ну и хрен бы с ними, как раз это — не важно. Так ты готова принять новые условия, или мне продолжать ждать от тебя сюрпризов?..

— Сюрпризов больше не будет, обещаю тебе! — выдохнула Ника и, сорвавшись со своего стула, низко по-японски поклонилась. — Я больше не огорчу и не расстрою своего хозяина! То есть своего Даню, — не задумываясь исправилась девушка, просто заменив слово «хозяин» на мое имя. Потом поняла, что прозвучало как-то немножко не так, вспыхнула и поправилась снова: — То есть... не расстрою тебя.

— Ну и хорошо, — отозвался я, с удовольствием ероша ей макушку. — Потому если вдруг когда-нибудь опять случится что-то похожее на сегодняшнюю ночь — можешь не сомневаться, это будет финал наших взаимоотношений. А мне бы этого не хотелось. Ясно тебе?

— Ясно... Даня.

— Ну и молодец. Теперь это... Обними меня, что ли, — буркнул я.

В самом деле, я что, зря себе кошку заводил?

Ника заулыбалась и повисла у меня на шее.

Приятно, однако! Но я сказал еще не все...

— А теперь пообещай мне, что никаких попыток помочь своим сестрам ты предпринимать не будешь.

Руки Ники на моей шее ослабли, безвольно стекли вниз.

— Как скажешь...

— Но я сам постараюсь помочь им. Договорились?

Вместо ответа ее тонкие ручки вновь крепко обвились вокруг моей шеи.

Ну то-то же, дуреха.

— Поесть что-нибудь принесешь? — попросил я. — А то мне бы как-нибудь незамеченным мимо Майи проскользнуть, чтобы наша командирша меня на тренировку не замела. Я тут себе кое-какие другие дела наметил, и ждать они не могут.

Ника с готовностью кивнула и исчезла из комнаты, и вскоре появилась со свертком за спиной и кувшином в руках.

Быстро перекусив, я в наглую свалил из нашего кабака и отправился в Ямы.

День по-прежнему радовал солнцем, от которого палая листва казалась оранжевой, а гладкие высохшие от дождя булыжники мостовой радостно блестели. Хорошо!..

Я шел весь такой красивый, в хорошей дорогой одежде, с прицепленным к поясу черепом и нередко ловил на себе выразительные женские взгляды. А мне вспоминалось брезгливое выражение лица у той горожанки, которой я осмелился протянуть руку, чтобы помочь выйти из экипажа, и сморщенные носы аристократов в ложах на арене, и от этого становилось весело.

А потом я свернул на главную площадь, и от веселья не осталось и следа.

Клетка с узницами по-прежнему стояла на своем месте, и запертые в ней кошки выглядели просто чудовищно. Беленькая надрывно кашляла. Замотанная грязной тряпкой рана у строгой кошки кровила, а сестренки тщетно пытались согреться, обнимая друг дружку. Студенистая жижа, лежавшая в их миске, так и осталась нетронутой.

Содрогнувшись, я ускорил шаг и вскоре оказался рядом с тюрьмой.

Охранники не сразу меня узнали. А когда узнали, изумленно вытаращили глаза и принялись беспардонно разглядывать всю мою амуницию и одежду, присвистывая и щелкая языками от того, как высоко умудрился подняться мойщик грязных плошек.

Без разговоров они пустили меня на закрытую территорию, где прямо на дороге я увидел курящего Гая.

— Приветствую, мастер! — с улыбкой крикнул я.

Гай обернулся — и я увидел лиловый кровоподтек у палача на правой скуле.

— О, здорово, Даниил, — как-то мрачненько отозвался тот. — Проходи, будь как дома.

Я хмыкнул. Хорошенькое такое пожелание — быть в тюрьме, как дома.

— С кем силой мерился? — спросил я, по старой привычке доставая свои папиросы за компанию.

— Да так, — усмехнулся Гай. — Коллегу учил профессиональной этике.

— А-аа, — протянул я. — И как прошло обучение? Коллега узрел истину?

— Понятия не имею, что он там в лечебнице узрел... со сломанной челюстью... — проговорил Гай, глубоко затягиваясь горьким дымом. — А вот мне завтра предстоит узреть городского судью, потому что эта скотина еще и жалобу на меня подала. Сучья натура.