Алмазы в поясе Белота Мудрого, казалось, могли вобрать в себя почти неограниченное количество магической энергии, и Эрагон решил прекратить этот процесс; он чувствовал, что больше не в силах выносить смертные муки убиваемых животных. Дрожа всем телом, мокрый от пота с головы до ног, он нагнулся вперед, встал на четвереньки и не поднимал глаз от земли, пытаясь унять тошноту. В сознании проплывали то ли воспоминания, то ли видения: Сапфира, летящая над озером Леона с ним на спине; то, как они ныряют в прозрачную ледяную воду и мимо них вверх проносится рой сверкающих пузырьков воздуха; то, какая радость охватывала их обоих, когда они вместе летали, плавали, ныряли, играли…
Наконец дыхание Эрагона успокоилось; он поднял глаза на Сапфиру, которая как раз дожевывала коровью голову, улыбнулся ей и мысленно поблагодарил за помощь.
«Ну, можно отправляться», — сказал Эрагон, и Сапфира предложила:
«Возьми у меня часть сил. Они тебе пригодятся».
«Не нужно».
«Нет, возьми! Я настаиваю».
«Я тоже настаиваю. Разве я могу оставить тебя без сил? А если снова бой? Если Муртаг и Торн атакуют варденов уже сегодня? Нам обоим следует в любой момент быть готовыми к битве. И кстати, тебе, скорее всего, будет угрожать большая опасность, чем мне, потому что Гальбаторикс и вообще все в Империи будут считать, что я по-прежнему с тобой».
«Да, но ты-то будешь там один в этих диких краях. А разве можно рассчитывать на помощь какого-то кулла?»
«Я точно так же привык к диким краям, как и ты. И меня вовсе не пугает пребывание вдали от цивилизации. Что же до этого кулла, то мне, конечно, вряд ли удастся победить его в рукопашной, но мои защитные чары, надеюсь, уберегут меня от любого предательства… У меня вполне хватает сил, Сапфира. Так что тебе вовсе не нужно со мной делиться».
Она смотрела на Эрагона, словно обдумывая его слова, потом подняла лапу и стала слизывать с нее кровь.
«Ладно, пусть так. — Уголки ее пасти приподнялись как бы в усмешке. Опустив лапу, она добавила: — Будь добр, подкати этот бочонок поближе».
Крякнув, Эрагон выполнил ее просьбу. Сапфира когтем пробила две дырки в крышке бочонка, и оттуда сразу пахнуло сладким ароматом яблочного меда. Выгнув шею, так что голова оказалась как раз над бочонком, она зажала его в своих огромных челюстях и, подняв голову вверх, с глухим журчанием вылила его содержимое себе в глотку. Мотнув головой, она отшвырнула пустой бочонок так, что один из его железных обручей соскочил и с грохотом откатился на несколько шагов в сторону. Вдруг верхняя губа Сапфиры приподнялась, она замотала головой, судорожно вдохнула и так сильно чихнула, что ударилась носом о землю. При этом из пасти и ноздрей у нее вырвались снопы пламени.
Эрагон охнул от неожиданности и отскочил в сторону, сбивая пламя со вспыхнувшей одежды. Правую сторону лица ему успело здорово опалить.
«Сапфира, поосторожней!» — воскликнул он.
«Извини. — Она опустила голову и потерлась испачканным пылью носом о переднюю лапу. — Это от меда. Щекотно».
«Пора бы научиться вести себя», — проворчал Эрагон, забираясь к ней на спину.
Еще раз почесав морду о переднюю лапу, Сапфира высоко подпрыгнула, расправила крылья и, взлетев над лагерем варденов, перенесла Эрагона обратно к его палатке. Некоторое время они молчали, думая каждый о своем.
Потом Сапфира моргнула, и Эрагону даже показалось, что глаза ее блестят как-то больше обычного.
«Это просто испытание, — сказала она. — И если мы его выдержим, то станем еще сильнее — непобедимые дракон и Всадник».
«Ты права. Нам надо научиться действовать и поодиночке, когда нужно, иначе мы вечно будем оказываться в невыгодном положении».
«Это верно. — Сапфира задумчиво поскребла когтями по земле. — Но это не помогает унять мою печаль. — По телу ее пробежала дрожь, и она чуть шевельнула крыльями. — Пусть ветер у тебя всегда будет попутным, маленький брат! И пусть солнце всегда светит тебе в спину. Счастливого тебе пути и легкого возвращения!»
«Прощай», — ответил он.
Эрагон чувствовал, что если он не расстанется с нею прямо сейчас, то не расстанется никогда, а потому он резко повернулся и, не оглядываясь, нырнул в темную палатку, тут же сам разорвав мысленную связь между ними, что уже давно стала неотъемлемой частью его существа, его сердцевиной. Очень скоро они окажутся так далеко друг от друга, что в любом случае уже не смогут вести мысленные беседы, и Эрагону не хотелось продлевать это мучительное расставание с самым близким для него существом. Он немного постоял на месте, сжимая рукоять своего меча и чуть покачиваясь, словно у него кружилась голова. Его уже начинало охватывать мрачное, болезненное чувство одиночества; он ощущал себя маленьким, брошенным всеми ребенком, лишившись уютного общества Сапфиры и мысленной связи с нею. «Ничего, — думал он, — такое уже случалось и раньше, так что я справлюсь, мы справимся». И он, сделав над собой усилие, расправил плечи и поднял голову.
Потом он вытащил из-под койки ранец, который сделал себе по дороге из Хелгринда, и уложил в него резную деревянную трубку, завернутую в кусок материи. В ней хранился свиток с поэмой, которую он сочинил в честь Агэти Блёдрен, а Оромис потом переписал своим каллиграфическим почерком. Потом Эрагон сунул в ранец флягу с волшебным эльфийским напитком и маленькую шкатулку из мыльного камня, полную нальгаска, смеси пчелиного воска с ореховым маслом, — это тоже были подарки Оромиса. За ними последовала толстенная книга «Домиа абр Вирда» — подарок Джоада. Эрагон положил в ранец и точильный камень, и оселок для правки клинка, и, после некоторого колебания, свои замечательные доспехи, каждая часть которых была завернута в отдельную тряпицу. Если уж возникнет необходимость драться, решил он, пусть уж лучше эти латы будут со мной; ничего страшного, даже если придется тащить все это без надобности до самого Фартхен Дура. Книгу и свиток он взял с собой, потому что за время своих долгих путешествий окончательно пришел к выводу, что если не хочешь потерять вещи, которыми особенно дорожишь, так лучше всегда носить их при себе, куда бы ты ни направлялся.
Из одежды Эрагон прихватил с собой только пару перчаток, которые засунул в шлем, да еще теплый шерстяной плащ на случай ночных холодов. Все остальное он оставил в палатке, засунув в седельные сумки, которые обычно крепил к седлу Сапфиры. «Раз уж я и впрямь стал членом клана Дургримст Ингеитум, — решил он, — то они меня и оденут соответствующим образом, когда я прибуду к ним в крепость Бреган».
Затянув ремни ранца, он уложил поверх него свой лук со снятой тетивой и колчан со стрелами и покрепче их привязал. Он хотел было закрепить там и меч, но понял, что меч при любом наклоне может выпасть из ножен, и прикрепил его плашмя к задней стенке ранца, причем таким образом, чтобы рукоять торчала вверх над его правым плечом и ему легко было бы до нее дотянуться в случае необходимости.
Забросив ранец за спину, Эрагон устранил мысленный барьер в своем сознании и сразу ощугил, как бурлит магическая энергия в его теле и в двенадцати бриллиантах, зашитых в пояс Белота Мудрого. Купаясь в этом потоке энергии, он пробормотал заклинание, которым раньше пользовался всего один раз: оно как бы изгибало лучи света и окутывало ими его, превращая для других в невидимку. По всему телу, разумеется, тут же разлилась слабость, стоило ему произнести это заклятье.
Глянув вниз, Эрагон даже испытал некоторое замешательство, не увидев там собственного тела и ног — казалось, он смотрит как бы сквозь них, — однако он ясно видел на земле отпечатки собственных ступней. «Ладно, — подумал он, — теперь самое трудное».
Подойдя к задней стенке шатра, он прорезал ее своим охотничьим ножом и выбрался сквозь прорезь наружу. Там его уже ждал Блёдхгарм, гладкий и ловкий, точно сильный, хорошо откормленный кот. Эльф слегка поклонился, тихо промолвил: «Я приветствую тебя, Губитель Шейдов!» — и тут же занялся заделыванием прорези в стене палатки, для чего ему хватило нескольких слов древнего языка.
