Она говорила с такой убежденностью, что у Эрагона внезапно возникло желание разделить с ней ее страстную веру. Ему ведь тоже всегда хотелось, отбросив в сторону все сомнения и страхи, поверить в то, что жизнь — каким бы страшным ни казался временами окружающий их мир — состоит не из одних лишь бед и несчастий. Ему хотелось верить, что он, теперешний Эрагон, не исчезнет полностью даже тогда, когда чей-то случайный меч отсечет ему голову, и что в один прекрасный день он вновь встретится с Бромом, с Гэрроу и со всеми остальными, кого он любил и кого потерял. Его переполняло сейчас страстное стремление обрести надежду и успокоение, и это так сильно подействовало на него, что даже пошатнулся, словно земная твердь поплыла вдруг под его ногами.

И все же…

Все же какая-то часть его души яростно противилась его желанию предаться богам гномов, связать себя и свою жизнь с теми, кого он толком даже не понимал. А еще его мучила крамольная мысль: если боги действительно существуют, то неужели они существуют по-настоящему только у гномов? Эрагон не сомневался: если спросить Нар Гарцвога, или кого-то из кочевников, или даже у страшноватых жрецов Хелгринда, реальны ли их боги, они, разумеется, станут утверждать, что на свете существуют только их боги и именно они, эти их боги, могущественнее всех прочих «выдуманных» богов. И утверждать это они будут столь же яростно, как Глумра защищала бы своих богов. «Как же мне выяснить, какая религия является истинной? — мучительно думал Эрагон. — То, что ты следуешь некой определенной вере, вовсе не значит, что ты непременно на правильном пути… Но, возможно, ни одна религия на свете не является всеобъемлющей, не отражает всей правды мира, хотя, возможно, в каждой из них содержатся частицы этой правды? Но в таком случае это уж наша задача — отыскать, выявить все эти частицы и соединить их. Или, может, правы эльфы и никаких богов не существует? Но как же узнать наверняка?»

Испустив долгий вздох, Глумра пробормотала еще что-то на своем языке, потом поднялась с колен и задвинула занавесь, скрывавшую алтарь в стене. Эрагон тоже встал и невольно поморщился: мышцы все еще болели после недавнего боя в темном туннеле. Он последовал за своей хозяйкой к столу и сел на прежнее место. Из каменного шкафа, вырубленного в стене, Глумра достала два оловянных стаканчика, сняла с потолочной балки мех, полный вина, и налила себе и Эрагону. Она подняла свой стакан, сказала несколько слов на языке гномов, и Эрагон постарался повторить все слова следом за нею, после чего они выпили вино до дна и Глумра сказала:

— Мне служит утешением понимание того, что Квистор продолжает жить, что теперь он носит одежды, достойные короля, и наслаждается вечерним пиршеством в чертогах Морготала. Пусть же обретет он еще больше славы на службе у богов!

И они снова осушили стаканы.

После этого Эрагон хотел было распрощаться с Глумрой, но она не позволила ему встать, подняв руку, и спросила:

— Тебе есть где укрыться, Губитель Шейдов? Есть у тебя такое безопасное место, где ты мог бы спрятаться от тех, кто непременно хочет сгубить тебя?

Эрагон ответил, что ему велено оставаться в туннелях под Тронжхаймом до тех пор, пока Орик не пришлет за ним вестника. Глумра коротко кивнула и заявила:

— Тогда ты и твои сопровождающие должны оставаться здесь, пока этот вестник не явится. Я настаиваю на этом.

Эрагон начал было протестовать, но она лишь покачала головой:

— Я не могу позволить, чтобы те, кто сражался бок о бок с моим сыном, отсиживались в сырых и темных пещерах. Ни за что не допущу такого, пока жива! Зови своих товарищей, и мы будем пировать и веселиться в такую мрачную ночь.

Эрагон понял, что не сможет уйти, не нанеся тем самым жестокой обиды Глумре, а потому позвал своих охранников и переводчика, и все вместе они помогли Глумре накрыть на стол и принялись за хлеб, мясо и пироги, обильно запивая все это вином. Шумное застолье затянулось за полночь. Глумра была как-то особенно оживлена: она пила больше всех, смеялась громче всех, сыпала шутками, блистала остроумием. Сперва Эрагону стало не по себе от такси го странного веселья, но потом он заметил, что улыбка возникает лишь у нее на губах, а вот глаза ее никогда не улыбаются; а если ей казалось, что никто за ней не наблюдает, с лица ее тут же исчезало всякое веселье, сменяясь грустным, каким-то обреченным спокойствием. «Она же нас развлекает! — понял он. — Это ее способ почтить память сына и отогнать горестные мысли о его гибели».

Никогда в жизни он не встречал подобных женщин!

Было уже далеко за полночь, когда в дверь кто-то постучал. Хундфаст отворил ее и впустил гнома, облаченного в воинские доспехи. Гном держался очень скованно, настороженно озирался и все поглядывал на дверь и подозрительно темные углы. В нескольких фразах на древнем языке он сообщил Эрагону, что его прислал Орик, и прибавил:

— Меня зовут Фарн, сын Флози, Аргетлам. Орик просил тебя немедленно возвращаться. У него имеются весьма важные новости касательно сегодняшних событий.

Уже в дверях Глумра ухватила Эрагона за левую руку и сжала ее словно стальными клещами. Он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза; взгляд ее был тверд как кремень, когда она сказала:

— Не забудь свою клятву, Губитель Шейдов! Не дай убийцам моего сына уйти от возмездия!

— Ни за что и никогда! — обещал Эрагон.

Гномы, стоявшие на страже у покоев Орика, распахнули перед Эрагоном двойные двери, и он вошел в переднюю.

Это было продолговатое помещение, довольно красиво убранное; посредине стояли три округлые скамьи, обитые красной тканью; на стенах висели гобелены и неизменные беспламенные светильники; резной потолок украшали изображения знаменитых батальных сцен.

Орик, стоя, беседовал с группой воинов и несколькими седобородыми старцами из клана Ингеитум. Лицо у него было весьма мрачным.

— Хорошо, что ты поспешил вернуться! — сказал он Эрагону, делая шаг ему навстречу. — Хундфаст, ты можешь идти. Нам нужно поговорить наедине.

Переводчик поклонился и исчез за арочным проемом слева от двери. Его шаги по полированным агатовым плитам пола затихающим эхом прозвучали вдали. Когда Хундфаст ушел, Эрагон спросил:

— Ты что, не доверяешь ему? Орик пожал плечами:

— Я уж и не знаю, кому теперь можно доверять. Но чем меньше народу узнает о том, что мы обнаружили, тем лучше. Мы не можем рисковать. Нельзя допустить, чтобы другие кланы узнали об этом до завтрашнего заседания. Если они узнают, война между кланами станет неизбежной.

Гномы, стоявшие позади него, о чем-то негромко разговаривали на своем языке; вид у них был озабоченный и какой-то растерянный.

— Ну, и что у вас за новости? — спросил Эрагон, тоже несколько встревожившись.

Орик жестом велел воинам отойти подальше, и, когда они расступились, Эрагон увидел на полу трех связанных и окровавленных гномов; похоже, их нарочно бросили прямо друг на друга. Тот, что оказался внизу, стонал и лягал ногой воздух, но был не в силах высвободиться из-под своих довольно-таки тяжелых соратников.

— Кто это? — спросил Эрагон.

— Я велел своим кузнецам осмотреть и исследовать кинжалы, которыми были вооружены те, кто напал на вас, — пояснил Орик. — И они определили, чья это работа. Их выковал Кифна Длинноносый, знаменитый мастер-оружейник из нашего клана, пользующийся заслуженной славой у нашего народа.

— Значит, у него можно узнать, кто купил эти кинжалы? И, стало быть, кто наши враги?

Орик коротко рассмеялся:

— Едва ли. Но мы сумели отследить путь этих кинжалов от Кифны до одного торговца оружием в Далгоне, это далеко, сотни лиг отсюда. А тот продал их одной кнурлаф…

— Кнурлаф? — переспросил Эрагон.

— Ну да, — оскалился Орик, — кнурлаф, женщине. Женщине с семью пальцами на каждой руке. Она купила эти кинжалы два месяца назад.

— И вы нашли ее? На свете, наверное, не так уж много семипалых женщин.