Имиладрис только отмахнулась:

— Это совершенно не важно. Как только мы окажемся за городской стеной, то сумеем найти такой способ, чтобы никто даже не вздумал пойти против нас. Мы ведь не впервые будем сражаться с вашим народом. — Она сняла свой шлем, и ее черные, как вороново крыло, кудри рассыпались по плечам и по спине, точно в раму заключив ее тонкое лицо. — Да, между прочим, мне не доставило ни малейшей радости известие о твоем налете на Хелгринд. Насколько я знаю, все завершилось довольно успешно?

— Да, ваше величество.

— Тогда мои возражения лишены смысла. Однако же предупреждаю тебя, Эрагон Шуртугал, не подвергай себя опасности понапрасну, ввязываясь в бессмысленные авантюры. Вынуждена сказать тебе — хоть это и звучит довольно жестоко, но является вполне справедливым, — что твоя жизнь сейчас для всех нас куда важнее, чем личное счастье твоего двоюродного брата.

— Но я дал Рорану клятву, что непременно помогу ему.

— В таком случае ты проявил непростительную беспечность, ибо не учел возможных последствий.

— Неужели ты хотела бы, чтобы я бросил в беде тех, кого люблю? Если бы я это сделал, то поистине был бы достоин презрения и недоверия. Разве после такого поступка мне стали бы верить люди, которые надеются, что я смогу каким-то образом непременно свергнуть Гальбаторикса? А кроме того, пока Катрина была заложницей Гальбаторикса, Роран был весьма уязвимой мишенью для его всевозможных манипуляций. Он ведь мой брат.

Королева приподняла заостренную, как кинжал, бровь.

— Кстати, ты мог бы существенно уменьшить уязвимость Рорана, обучив его кое-каким заклинаниям, языку магии… Это во-первых. А во-вторых, я вовсе не требую, чтобы ты отрекся от своих друзей или родных. Это было бы полным безумием с моей стороны. Но ты должен очень четко сознавать, что именно сейчас стоит на кону: целостность Алагейзии и единство всех ее сил. Если мы сейчас проиграем, то тирания Гальбаторикса распространится на все народы, и тогда его правлению не будет конца. Ты сейчас — как бы наконечник копья, а его древко — это наши совместные усилия; но если наконечник сломается, то и копье отскочит от доспехов противника, а значит, все мы можем погибнуть.

Сухие лишайники заскрипели под пальцами Эрагона, с такой силой он стиснул края каменной чаши, пытаясь подавить желание немедленно возразить Имиладрис и сообщить ей, что у всякого хорошо экипированного воина помимо копья должен быть еще меч и другое оружие. Он был страшно огорчен тем, какое направление приняла их беседа, и хотел как можно скорее переменить тему. Он не устанавливал с королевой эльфов мысленной связи, и теперь она могла отчитывать его, как ребенка. Это его злило, однако он понимал, что если позволит своему нетерпению взять над ним верх, то ровным счетом ничего не добьется и никакого совета от нее не получит, а потому, стараясь держаться спокойно, он ответил:

— Прошу вас, ваше величество, верьте мне. Я всем сердцем разделяю ваши заботы и устремления, ибо они являются и моими. В свое оправдание я могу лишь сказать, что если бы я не помог Рорану, то до конца жизни презирал бы себя, особенно если бы он погиб, пытаясь самостоятельно освободить Катрину. И в таком случае я все равно уже не смог бы никому принести пользу. Не могли бы мы остаться каждый при своем мнении и переменить тему разговора? Ведь ни один из нас другого, похоже, не убедит.

— Хорошо, — кивнула Имиладрис. — Оставим пока эту тему… Но только пока. И не думай, что мы еще не вернемся к этому разговору, Эрагон-Всадник. На мой взгляд, ты слишком вольно относишься к своим, куда более важным, обязанностям, и это очень серьезный вопрос. Я непременно поговорю об этом с Оромисом; пусть он решит, что нам с тобой делать. А теперь рассказывай, зачем тебе понадобился мой совет?

Эрагон даже зубами скрипнул, но все же заставил себя говорить с властной эльфийской королевой в высшей степени почтительно и любезно. Он быстро рассказал ей о событиях минувшего дня, о причинах того, почему он спас Слоана, и о том наказании, которое для него предполагает.

Когда он умолк, Имиладрис ответила не сразу. Она отвернулась от него и принялась мерить шагами свой шатер; движения у нее были гибкие и точные, как у кошки. Затем, резко остановившись, она сказала:

— Ты предпочел остаться один в самом сердце Империи, спасая жизнь убийце и предателю. У тебя не было ни коня. ни припасов, ни оружия; ты был вооружен одной лишь магией, а твои враги преследовали тебя почти по пятам. Насколько я вижу, мои предшествующие упреки в твой адрес оказались более чем справедливыми, ты…

— Ваше величество, я вижу, вы гневаетесь на меня, но прошу вас: обрушьте на меня всю силу вашего гнева чуть позже. Мне необходимо как можно быстрее решить, как поступить со Слоаном, а потом хоть немного отдохнуть до рассвета; ведь завтра мне предстоит пробежать еще немало миль.

Королева кивнула.

— Да, ты прав. Единственное, что сейчас имеет значение, — это твоя жизнь. Я согласна продолжить наш разговор позже, но предупреждаю: тебе не поздоровится! Что же касается твоей просьбы, то подобного в нашей истории я не помню. На твоем месте я наверняка попросту убила бы этого Слоана и навсегда освободилась от всех связанных с этим проблем.

— Я знаю, что именно так ты бы и поступила. Я однажды видел, как Арья убила раненого ястреба, объяснив мне, что смерть его неизбежна и она лишь избавляет птицу от нескольких часов ненужных страданий. Возможно, мне следовало бы точно так же поступить и со Слоаном, но я не смог. Наверное, я совершил поступок, о котором я стану сожалеть до конца своей жизни. Но если бы я все же убил его, это было бы еще хуже, ибо впоследствии я научился бы убивать не задумываясь.

Имиладрис вздохнула. Она вдруг показалась Эрагону очень усталой, и он напомнил себе, что королева целый день провела в сражении.

— Оромис, возможно, и был твоим учителем, но ты только что доказал, что в действительности ты — истинный ученик и последователь Брома. Бром, и только Бром был способен, как и ты, опутывать себя всевозможными сложностями. Как и он, ты, похоже, приговорен выискивать самое глубокое место в зыбучих песках, а потом без оглядки бросаться туда.

Эрагон подавил невольную улыбку; он был страшно польщен тем, что Имиладрис сравнивает его с Бромом.

— Ну, так как же мне быть со Слоаном? — спросил он. — Его судьба теперь от тебя зависит, госпожа моя.

Имиладрис медленно присела на стул возле складного столика и, положив руки на колени, стала смотреть куда-то в угол волшебного зеркала с выражением глубокой и загадочной задумчивости. Эрагон понимал, что это лишь прекрасная маска, скрывающая ее истинные мысли и чувства, но проникнуть под эту маску он не мог и даже не пытался. Наконец она снова заговорила:

— Раз ты оказался способен, почти не задумываясь, спасти этому человеку жизнь, то и я не могу отказать тебе в твоей просьбе, дабы не сделать бессмысленной принесенную тобой жертву. Если Слоан переживет уготованные тобой испытания, тогда Гилдерин Мудрый позволит ему пройти и получить у нас и кров, и мягкую постель, и вдоволь пищи. Больше я ничего не могу тебе обещать, ибо то, что может случиться в дальнейшем, полностью зависит от самого Слоана; но если все те условия, которые ты перечислил, будут им соблюдены, тогда мы постараемся впустить луч света в окружившую его тьму.

— Спасибо, ваше величество. Вы чрезвычайно великодушны.

— Нет, это отнюдь не великодушие, Эрагон. Война не дает мне права быть великодушной; я всего лишь проявляю здравый смысл. Так что ступай своей дорогой и делай то, что должен, но прошу тебя, будь осторожен, Губитель Шейдов.

— Ваше величество… — Эрагон поклонился. — Могу ли я попросить о последнем одолжении? Не стоит пока сообщать Арье, Насуаде или кому-либо из варденов о моем нынешнем положении. Очень вас прошу не делать этого. Я не хочу, чтобы они тревожились обо мне дольше и больше, чем нужно. Да и все равно они скоро обо всем узнают от Сапфиры.

— Я подумаю над твоей просьбой.