— Если они это сделают, то сильно пожалеют об этом, — пробормотал Эрагон. Про себя он уже решил вернуться туда при первой же возможности и непременно поставить вокруг могилы Брома магическую охрану, чтобы обезопасить ее от осквернителей праха. — Надеюсь, возможных воров отвлечет охота за золотыми лилиями, и потревожить сон Брома с ни не сумеют, — сказал он загадочно.

— Охота за чем?

— Да так, не важно. — Все трое снова принялись пить чай; Хелен грызла печенье. Помолчав, Эрагон спросил: — Ты ведь встречался с Морзаном, верно?

— Ну, не то чтобы дружески, но, в общем, да, встречался.

— И какой он?

— Как человек? Я, честное слово, даже толком и сказать не могу, хотя слышал немало историй о его невероятной жестокости. Каждый раз, когда его и наши с Бромом тропы пересекались, он пытался убить нас. Или, точнее, взять в плен, подвергнуть пыткам, а уж потом убить. Я бы сказал, что это вряд ли способствует установлению дружеских отношений. — Но Эрагон был слишком напряжен, чтобы воспринимать шутки Джоада, и тот, беспокойно поерзав, сказал: — Ну а как воин Морзан был поистине неотразим. Он действительно внушал ужас своим врагам. Мы, помнится, немало времени только и делали, что от него убегали — точнее, от него и его дракона. Мало есть на свете столь же страшных вещей, как преследующий тебя разъяренный дракон.

— А как он выглядел?

— Тебя он, похоже, чрезвычайно интересует? И Эрагон не моргнув глазом ответил:

— Да, мне очень любопытно. Он ведь был последним из Проклятых, и убил его именно Бром. А теперь сын Морзана стал моим смертельным врагом.

— Ну, тогда дай мне подумать, — сказал Джоад. — Он был высокий, широкоплечий, волосы черные как вороново крыло, а глаза разноцветные: один голубой, другой черный. Бороды он не носил, и на одном из пальцев у него не хватало фаланги, не помню, на котором. Красивый, в общем; но такой жестокой, высокомерной красотой. А уж когда он говорил, то представал во всей своей красе. Чрезвычайно харизматичный был оратор. Доспехи у него всегда так и сияли, и кольчуга, и нагрудная пластина, словно он совершенно не боялся, что по этому сиянию его могут заметить враги, да у него толком и врагов-то не было: все его боялись. Но вот что в нем поражало: когда он смеялся, то казалось, что он страдает от боли.

— А ты знал его спутницу, женщину по имени Селена? С ней ты знаком не был?

Джоад рассмеялся:

— Если бы я был с ней знаком, то не сидел бы здесь сегодня. Морзан, может, и был потрясающим фехтовальщиком, великолепным магом и предателем-убийцей, но именно эта всюду сопровождавшая его женщина внушала людям наибольший ужас. Морзан использовал ее только для самых трудных и наиболее отвратительных дел, которые никто более не согласился бы их выполнить. Ей он доверял самые тайные свои замыслы. Она была его Черной Рукой, и уже одно ее присутствие всегда означало неизбежную смерть, пытки, предательство или нечто еще более ужасное. — Эрагон едва сдерживался, слушая, какую характеристику Джоад дает его матери. — Она была совершенно безжалостной, она была полностью лишена сострадания. Говорили, что, когда она попросилась к Морзану на службу, он испытал ее тем, что сперва научил ее исцеляющему заклятью, которое произносится на древнем языке — ибо она была к тому же еще и колдуньей, — а затем направил против нее двенадцать своих лучших фехтовальщиков.

— И как же она их победила?

— Она «исцелила» их от страха и ненависти; избавила от всех тех чувств, которые заставляют человека убивать. А когда они опустили оружие и принялись ласково улыбаться друг другу, точно спятившие бараны, она каждому по очереди перерезала глотку… Тебе нехорошо, Эрагон? Ты что-то бледный как полотно.

— Нет-нет, все в порядке. А что еще ты помнишь? Джоад постучал пальцами по кружке:

— Крайне мало, если ты имеешь в виду Селену. Она всегда была для меня загадкой. Никто из приближенных Морзана никогда не знал ее настоящего имени вплоть до самых последних месяцев перед его гибелью. В народе ее всегда называли только Черной Рукой; та Черная Рука, что существует сейчас — группа шпионов, убийц и магов, которые и осуществляют всякие грязные поручения Гальбаторикса, — и названа была в ее честь; с ее помощью Гальбаторикс пытается делать то, что для Морзана делала одна Селена, и куда успешнее. Даже среди варденов лишь очень немногие знали ее по имени, и большая их часть давно в могиле. Насколько я помню, именно Бром установил, кто она такая на самом деле. Это было еще до того, как я отправился к варденам, чтобы сообщить им сведения относительно тайного хода в замок Илирия, построенный эльфами тысячу лет назад, который Гальбаторикс расширил, укрепил и превратил в гигантскую цитадель, ныне доминирующую над Урубаеном. Так вот, еще до своей поездки к варденам я знал что Бром потратил немало времени, шпионя за поместьем Морзана в надежде, что ему удастся откопать некую неизвестную нам слабость этого негодяя. По-моему, он даже сумел проникнуть в замок Морзана, изменив свое обличье и притворившись одним из тамошних слуг. Именно тогда он и выяснил кое-что относительно Селены. И все же мы так и не сумели понять, почему она была до такой степени привязана к Морзану и до конца хранила ему верность. Возможно, она действительно его любила. Во всяком случае, она всегда проявляла абсолютную преданность ему и готовность даже умереть за него. Вскоре после того, как Бром убил Морзана. до варденов донеслись слухи, что и Селена умерла, унесен ная неведомой болезнью. Подобно тому как прирученная ловчая птица не может жить без хозяина, настолько сильно она к нему привязана, и Селена не смогла жить без своего повелителя, без Морзана.

«Может, она и была очень к нему привязана, но вот была ли она до конца верна ему? — подумал Эрагон. — Во всяком случае, она, безусловно, выказала открытое неповиновение. когда дело коснулось меня, хотя за это ей пришлось заплатить жизнью. Ах, если б она смогла тогда похитить и Муртага!» Что же касается рассказа Джоада о злодеяниях Селены, то Эрагону больше хотелось думать, что это Морзан полностью изменил ее первоначально чистую и добрую душу. Чтобы не сойти с ума, он никак не мог согласиться с тем, что оба его родителя оказались злодеями.

— Да, она любила его, — сказал Эрагон, глядя на мутные остатки чая с чаинками на дне своей кружки. — В самом начале она действительно очень его любила, хотя потом, может быть, уже и не так сильно. Муртаг — это ее сын.

Джоад удивленно поднял бровь:

— Вот как? Ты, я полагаю, узнал это от самого Муртага? Эрагон кивнул.

— Ну что ж, это объясняет многое из того, чего я до сих пор не понимал. Мать Муртага… Странно, почему Бром-то этого не узнал?

— Морзан сделал все возможное, чтобы скрыть само существование Муртага. Он скрывал это даже от остальных Проклятых.

— Ну что ж, он отлично знал своих дружков, этих властолюбивых мерзавцев. И отлично понимал, что они всегда готовы и ему нанести удар в спину. Возможно, его молчание спасло Муртагу жизнь. Тем более жаль…

И Джоад, не договорив, умолк; тишина прокралась в палатку, точно застенчивый зверек, готовый обратиться в бегство при малейшем их движении. Эрагон все изучал дно своей кружки, и на языке у него вертелось множество вопросов. но он понимал, что Джоад все равно не сможет на них ответить, да и вряд ли кто-то еще мог бы ответить на них. Почему Бром тогда скрылся именно в Карвахолле? Неужели только для того, чтобы присматривать за Эрагоном, сыном его злейшего врага? Не было ли это со стороны Брома некой жестокой шуткой — подарить ему Заррок, меч его отца? И почему Бром не рассказал ему правду о его родителях? Эрагон так крепко сжал в руках кружку, что невольно разбил ее.

И все трое вздрогнули от неожиданности.

— Ох, дай-ка я тебе помогу, — всполошилась Хелен, бросаясь к Эрагону и смахивая с его рубахи осколки и капли пролившегося чая. Он, совершенно растерявшись, несколько раз извинился за свою неловкость как перед Джоадом, так и перед Хелен, заверив их, что просто задумался, вот и проявил неловкость.