Первое, что я вижу, проснувшись этим субботним утром, — расписное морозом окно!

Сбрасываю одеяло, хватаю с тумбочки очки, шарю по коврику глазами, пытаясь разглядеть второй тапочек, но не отыскав, решаю не терять времени и сую ногу в один.

Подбегаю к окну, шлепая одной босой ногой, и припадаю к стеклу. Невероятные узоры, точно тонкая филигранная вязка пухового платка, игриво переливаются на лучезарном солнце: вот этот — будто нежное пёрышко, а этот — правильной формы многоугольник, здесь микроскопические снежинки, взявшись за руки, завели хоровод, а чуть выше — крупными мазками разбросаны снежные мазки, будто Мороз ночью ругался и злился!

Выдыхаю теплым воздухом на окно, разрушая дружный снежный хоровод, и рукавом пижамы растираю стекло.

То, что я вижу за ним — восхищает!

Первый белоснежный снег укрывает надоевшие московские серые дороги! Деревья усыпаны миллиардами разноцветных бриллиантов, искрящихся в лучах раннего невысокого солнца! Оно озаряет утреннее небо последнего октябрьского дня и безмятежно лежащих на крышах домов снежные комья.

Напротив подъезда растет рябина, на которой висит наш с Ромкой скворечник. Мы сделали его собственноручно лет 10 назад и повесили на прекрасное дерево. Сейчас в нем кишат воробьи и купаются в первом снегу!

Чувства от природного волшебства переполняют края, и вот я, не в силах сдержать восхищения, несусь в Ромкину конуру, чтобы разделить с ним эмоции этого раннего субботнего утра.

Мой брат уже давно не спит. Я слышала, как Ромка с утра пораньше шаркал на кухне и беседовал с холодильником, интересуясь у последнего: «Че есть похавать?». Но я все равно стучусь, и дождавшись разрешения, вхожу в логово брата.

Ромка стоит, облокотившись одним коленом о кровать, и копается в спортивной сумке.

— Куда намыливаешься? — усаживаюсь по-турецки рядом.

— Пока никуда. А вечером пацаны из компании на вечеринку Хеллоуин позвали, — выуживает из сумки что-то чрезмерно лаковое и блестящее. — Вот, хочу примерить, — Ромка разворачивает сверток, а я закрываю обеими руками рот и заваливаюсь на спину, еле сдерживаясь, чтобы не заржать в голос и не разбудить родителей.

— О, Господи! И кем ты будешь? — хохочу я. — Стриптизёром?

Ромка почесывает затылок и морщится, разглядывая латексное нечто.

— Вообще-то, это должно было быть костюмом американского копа, — достает наручники и фуражку.

— Ты хотел сказать американского секси-копа? — веселюсь я и подцепляю узкие лаковые лосины, похожие на те, в которых щеголяет Дивеева. — Тебе еще плетки не хватает!

— Да уж, — Ромка разглядывает добро и скептически морщится. — Ладно, брюки и рубашку надену свои, а вот очки, фуражку и наручники оставлю. Ммм? Как тебе? — брательник надевает черный вульгарный головной убор, очки и цепляет пальцами козырек, пародируя лунную походку Майкла Джексона.

Смеюсь и показываю брату поднятый вверх большой палец.

Всё-таки какой-же обаятельный у меня братишка, не удивительно, что девчонки от него без ума!

— А тебе родители разрешили? — отсмеявшись, спрашиваю Рому.

— Ну еще бы! — хмыкает парень. — Я вчера после обеда два часа подъезд драил, — невесело усмехается брат. — Батя сомневался, но мама его уломала, — она может! Папе сложно устоять, когда мамулечка просит!

— А я, кстати, тоже сегодня на вечеринку иду! — гордо хвастаюсь братцу.

— Да ну? — удивляется Ромка.

Быстро-быстро киваю и довольно улыбаюсь, предвкушая сегодняшний вечер.

— В библиотеку? Переоденетесь в Гэндальфов* и будете друг другу цитаты из ужастиков зачитывать? — подшучивает брательник.

— Дурак, — бросаю в него лаковые штаны американского копа. Брат смеется и ловко ловит снаряд. «Балбес он ленивый», — вновь ругаюсь на брата за то, что бросил занятия гандболом. Но потом вспоминаю одного наглого гандболиста и решаю, что все-таки правильно сделал мой братик — вон, какой Бестужев на голову отбитый, а Ромыч и так умом у нас не блещет, поэтому пусть уж лучше девчонкам нравится! — К одногруппнице домой, — уточняю я.

— И что, там даже алкоголь будет? — издевается несносный поганец. — И ты даже его понюхаешь? — деланно округляет глаза и в неверии качает головой, как наша бабушка.

— Отстань, чудовище, — огрызаюсь и вскакиваю с кровати, намереваясь скорее покинуть логово брата.

— А че приходила? — доносится в спину.

Елки-иголки!

А я –то и забыла, по какому поводу пришла!

— Ты видел, сколько за ночь снега навалило? — восторженно делюсь с братом увиденным.

— Ну видал, — равнодушно оповещает Рома, не разделяя моего восторга.

— Ром, а пошли в снежки поиграем, а?

— Сдурела? — сокрушается Ромыч. — Делать мне больше нечего, — презрительно фыркает. — Нам уже не по шесть лет, Вера.

Не по шесть, да.

Но разве важен возраст, чтобы верить в чудо, радоваться первому снегу и просто получать удовольствие от таких детских, пусть наивных и глупых забав? Разве важно прятать улыбку и сдерживаться, когда хочется хохотать во весь голос, валяясь в снегу, только потому, что ты — взрослый?

Эх…

*Гэндальф — мудрый волшебник, персонаж повести «Хоббит, или Туда и обратно» и романа «Властелин колец» Джона Р.Р. Толкина.

Стираю варежкой запотевшее стекло очков и пытаюсь сравнить высланный Кирой в смс адрес с тем, который вижу на выгравированной табличке «Diana’s stylebeauty».

Всё верно, ну!

Что в понимании Киры является небольшим салоном красоты — я не знаю, но то, что я вижу перед собой меня слегка обескураживает. Вернее не так, — настораживает.

Этот «небольшой салон» занимает весь первый этаж старинного четырехэтажного дома, расположенного вдоль Большой Ордынки.

И почему я не придала этому значения, когда Кира упомянула эту древнейшую историческую улицу в самом центре Москвы?

Я стою перед входом и рассматриваю кованную тяжелую дверь, опасаясь войти. Я никогда не была в таких роскошных местах и чувствую себя здесь не к месту. Мой максимум — социальная парикмахерская на районе, где раз в полгода я обновляю кончики волос.

Мне хочется ошибиться этой шикарной дверью, и чтобы салоном оказалась какая-нибудь маленькая уютная студия чуть дальше по улице.

Но дверь с размаху отворяется, и я еле успеваю спасти свой нос от столкновения с металлической махиной.

— Ты чего нос морозишь? Проходи давай, — улыбается Кира и по-свойски приглашает внутрь, будто к себе домой в гости. Ей не хватает кукуля на голове и милых домашних тапочек с ушками, потому что Кира одета в невообразимо плюшевую теплую пижаму и в меховые кроссовки.

С внутренней части помещения прислоняюсь спиной к двери, не смея пройти дальше, чтобы не наследить. Глянцевые полы, отражающие яркий свет мелких рассеянных по всему потолку светильников, выглядят настолько блестящими и стерильно чистыми, что в напольной плитке я успеваю разглядеть свои запотевшие очки, съехавшую на бок белую вязаную шапку с огромным помпоном и красные румяные от мороза щеки.

Елки-иголки! Вот так пугало!

Я похожа на зачуханную Золушку в прекрасном дворце, и мне хочется спросить у себя и у Киры, что я забыла в этом огромном просторном салоне, воздух которого ионизирован богатством и роскошью.

Чтобы не казаться дикаркой, стягиваю шапку и закрываю рот, который все это время был от восторга открыт.

— Та самая Вера? — перед нами с Федотовой возникает молодая женщина лет 45. Она спрашивает Киру, но смотрит с умилением на меня. — Какая хорошенькая! — улыбается и прижимает ладошки к щеке. — Меня зовут Диана, я — мама Киры, — протягивает мне руку, и я, не раздумывая, вкладываю свою…мокрую от снега варежку.

— Ой, простите, — вот балда! Смущенно стягиваю рукавичку под хитрый смешок Киры и пожимаю теплую, гладкую руку с большим количеством миниатюрных колец.

Эта женщина…Диана…она настолько красива и ухожена, что ее не только внешняя, но и внутренняя красота подсвечивает ее изнутри! В ней нет ничего броского, вызывающего и надменного. Она просто самодостаточная, уверенная в себе леди! И этот аристократизм совершенно не вяжется с Кирой, которая сегодня может прийти на пару, как гот, а завтра — в джинсах и полупрозрачной блузе.