— Вот это да! Поздравляю! — это ведь должно быть очень круто! А он стоит и со скучающим видом о таком сообщает. Ну как так можно?! — И ты согласился? — ну что за глупый вопрос. Разве от такого предложения отказываются?

— Не знаю, — равнодушно пожимает плечами. — Я пока не решил. Ну а ты? Не думал, что ты состоишь в ЛГБТ — сообществе.

Ошарашенно вылупляю глаза.

— Что? С чего ты взял?

Бестужев кивает на яркую вывеску, установленную над железной входной дверью, на которой радужными буквами написано: «Их — меньшинство и мы обязаны им помогать!».

Мне кажется, так, я не смеялась никогда!

Хохочу на всю улицу под сведенные вместе брови Егора.

Никогда бы не подумала, что добрая фраза над входом в собачий питомник, могла бы быть так расшифрована!

— Это приют для собак, — отсмеявшись, поясняю. — Я по субботам сюда прихожу и гуляю с животными, — зачем-то уточняю. Вряд ли его успехи могут сравниться с моими. Волонтерством никого не удивишь.

— Любишь собак? — с неподдельным интересом выгибает бровь парень.

— Всех зверушек люблю, не только собак, — смущенно опускаю лицо. — Они не предают.

— В отличии от людей… — вдруг продолжает Бестужев. Поднимаю глаза и смотрю на парня, взгляд которого направлен куда-то сквозь меня, а на лице ходят ходуном скулы. Это было сказано таким тоном, что по телу пробегают мурашки — насколько животрепещуще это прозвучало.

Больше он ничего не говорит и ни о чем не спрашивает.

Не сговариваясь, идем в сторону Лужников, погруженные в собственные мысли.

Нам есть, что сказать друг другу, но мы упорно молчим и не спеша, доходим до природного заказника «Воробьевы горы», рассматривая укутанных прохожих, грустный неработающий фуникулер и голые темные деревья.

Здесь, в парке, такого сильного ветра нет, но все равно очень холодно. Я ежусь и прячу руки в карманы, сетуя на оставленные дома перчатки. Смотрю себе под ноги и пинаю грязную сырую потемневшую листву. Боковым зрением вижу, как Егор отдаляется, перебегает велосипедную дорожку и подходит к небольшому киоску.

Останавливаюсь и жду парня.

Он возвращается с двумя бумажными стаканчиками дымящегося горячего какао и один вручает мне.

Не спрашивая, не предлагая, просто уверенно делает.

Растерянно принимаю стаканчик и грею озябшие руки, уткнувшись в него носом и застенчиво улыбаясь.

— Держи, — выуживая из кармана, Бестужев мне протягивает протеиновый батончик. — Обычно в том киоске вкусные пончики продают, но сегодня, видимо, разобрали.

Откуда-то из глубин своей души я слышу тихую музыку, тоненькими колокольными перезвонами щекоча прямо под ребрами. Чувство щемящей нежности трогает мое сердце мягкой лапкой котенка. И мне хочется кричать слова благодарности, но не за угощения, а за то, что он просто такой, какой есть. Легкая грусть сковывает горло, и я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать от того, насколько дико мечтаю его обнять, прикоснуться к этому печальному лицу руками, а больше…губами…к губам.

— Спасибо, — еле слышно шепчу. Я боюсь спугнуть эту волшебную грусть. — Подержи, пожалуйста, — прошу парня, отдавая свой стаканчик с напитком.

Разворачиваю батончик и делю пополам.

Только так. Только на двоих.

Егор хмурит брови, а потом улыбается: скупо так, как он это умеет.

Мы бредем вдоль аллейки.

Почему-то сейчас я вспоминаю свой сон: как в нем я гуляю по парку, только парень рядом со мной — не Артем, и в руках у него — не каталог, а половинка самого вкусного на свете спортивного лакомства!

— Все силы мы свои приложим,

Тянуть мы будем, сколько можем.

Канат себе мы перетянем –

И победителями станем!!!

Ууух, тянем, ууух потянем!

Кто сегодня окажется сильнее?

Одновременно с Егором поворачиваем головы в сторону русской народной мелодии, льющейся из-под певучей балалайки. Ряженые в ярких костюмах девушки кружат хоровод, а рядом дымятся огромные самовары с наброшенными сверху сапогами. Небольшая площадка украшена розоцветными флажками и лентами, а между двух берёз протянут баннер «Провожаем осень!». Слева ребятишки прыгают наперегонки в дырявых мешках, а ровно посредине две разнополовозрастные команды тянут толстый длинный канат.

Участники стараются, а болельщики смеются, хлопая ободряюще в ладоши. Это самая настоящая русская народная ярмарка! С плясками, играми и забавами!

Мои губы растягиваются в улыбке, когда два раза одна и та же команда перетягивает другую, заваливаясь всей толпой на землю.

— Ну-ка, команда Витязей, соберитесь! — подбадривает женщина-ведущая в кокошнике проигрывающую команду. — И третий, решающий раунд! Эээх, взяли, э-э-х потянули!

Киваю Егору, когда парень вопросительно изгибает бровь.

Смеюсь и забираю у Бестужева куртку.

Парень бросается к проигрывающей команде Витязей, хватает конец каната и несколькими мощными рывками перетягивает на свою сторону команду противника!

Словно на игровом поле болельщики скандируют и свистят Егору, принесшему команде желанную победу. Ведущая награждает участников значками, а Егор, отмахиваясь, подходит ко мне.

Не задумываясь, бросаюсь парню на шею и чувствую, как крепкие руки меня ловят и начинают кружить. Обнимаю широкие плечи, и наши газа встречаются: его — теплые-тёплые, мои … влюбленные?

— Кхм, кхм, молодые люди, извините, — Бестужев опускает краснеющую меня на землю, и мы оба смотрим на женщину-ведущую. — Молодой человек, а это для вас, заслужили! — протягивает парню стеклянную баночку меда.

Прикрываю ладошкой губы и улыбаюсь. Егор настолько смотрится растерянным, что выглядит безупречно милым!

Украдко поглядывая друг на друга, мы доходим до моего дома. Сколько мы идем, я не знаю: час, может два. Разве можно следить за временем, когда все мысли только о том, чтобы эта дорога не заканчивалась? Когда внутри все порхает и переливается всеми цветами радуги?

Стоя у подъезда, обнимаю баночку с медом.

— Ну пока, Пух? — шепчет Бестужев.

— Пока, — не хочу расставаться.

И снова стоим.

Минуту, две…десять…

— Вера? — слышу голос мамы. — А вы чего тут дырки в друг друге протираете? Здравствуйте, молодой человек!

— Добрый день! — не тушуясь, здоровается парень. Есть ли что-то или кто-то, способный смутить Егора Бестужева? Меня же точно кипятком облили — покраснела до кончиков волос. Мама оценивающе проходится по Егору, а я же жду вынесения вердикта, потирая вспотевшие ладошки. Но когда мама искренне мягко улыбается, я понимаю, что увиденное ее полностью устраивает. Фуух. И почему для меня это вдруг стало таким важным?

— Егор, это моя мама, Анна Михайловна, — представляю Бестужеву маму. — Мам, это Егор, мой… друг.

Опускаю голову, не в силах смотреть ни на маму, ни на Егора. Чувство вселенской неловкости сковало по рукам и ногам.

— Друг, — повторяет мама, а я слышу хитрые нотки в ее голосе. — Ну тогда приглашай своего друга обедать. Нечего тут дверь подпирать.

Что? О, нет!

— Мам, Егор, наверное, торопится и …

— Я никуда не тороплюсь, — перебивает Бестужев.

Как это?

Смотрю на него и мысленно семафорю: «Ты торопишься!».

И я вовсе не от того, что не обладаю гостеприимством, нет, а потому, что не готова ко встрече брата и Егора. От брательника потом не отделаешься, Бестужев же для него спортивный Божок, которому Ромка готов в рот заглядывать и за улетевшими за поле мячами бегать!

Но парень мои сигнала не принимает и ловко перехватывает полные сумки из рук мамы, которые от волнения я даже и не заметила.

— Тяжелые ведь, — сетует мама и качает головой. — Вот спасибо, Егорушка!

Какая, все-таки, у русских женщин удивительная особенность — переживать за мужчину, который на две головы выше, сильнее и крепче, чтобы, бедненький, не перетрудился! Мама готова сама переть на своем горбу, только, чтобы кому-то не было тяжело, а то, что у самой руки оттянулись до земли, так это нормально.