— А чего ж ты мне не попеняешь мне за то, что я ведьму дом пригласила, Илью ослушалась?

Домовой от вопроса только руками всплеснул — аж полотенце обронил:

— Да кто он таков, этот Илья?! Ты, матушка, тут Премудрая, этим землям мать и хозяйка на три дня окрест! А он кто? Проситель, в заложные слуги угодивший! Не его ума дела, кого Премудрой за стол звать — а кого со двора гнать! Твоя тут воля!

Я бы от такой речи села, если бы уже не сидела: надо же, мир патриархальный — а домовой у меня прогрессивный.

Ну или я — отсталая: опять забыла сделать поправку на магический договор, скрепляющий мои отношения со всеми здешними домочадцами. Ну, кроме, пожалуй, кота!

Я покачала головой, а когда домовой удалился к себе, ворча под нос, решила все же попробовать.

Вспомнила, как это делала в моем сне старуха.

Вытянула вперед руки, сосредоточилась мысленно на образе книги, постаралась вызвать в памяти ее вид, и тяжесть в руках, ощущение щершавости переплета, ухватила этот образ — и потянула на себя. Странное описание странного действа — и еще более странным оказалось то, что это сработало, и руки оттянуло весом колдовской книги.

Открыв глаза, я смотрела на нее, и не могла поверить: пришла.

Колдовская книга Премудрых пришла на мой зов.

У меня получилось.

Бережно опустив ее на чистый стол, я листала страницы, в надежде отыскать слово “расковник”. Именно так назвала дышащий силой цветок Василиса.

“А разрыв-трава, тако же расковником именуемая, власть дает над любым железом, так же и над златом, серебром, и иным, что из руды вышло. Отмыкает замки, отворяет запоры, а буде конь подкованный на траву ту наступит — то подкова из копыта и выйдет. Если же сотворить самому себе рану на руке, да в ней траву и спрятать, так в любой драке победа за тобою выйдет. Если же желаешь люду честному по нраву быть да любезным казаться, то рану отворять след на груди — и тогда, как уйдет разрыв-трава в рану, то по твоему и выйдет. Если же в глиняный горшок опустить горсть травы, да залить ключевой водицей, да поставить в погасшую, но не остывшую печь, и оставить там на ночь, то к утру настоится вода и целебной станет, и настой тот от всякой болезни будет в силе.”.

С большим трудом продравшись сквозь затейливую вязь и перескакивая местами через незнакомые слова, я пришла к выводу, что верно поступила, вернув Василисе ее подношение.

Разрушение замков — штука, конечно, хорошая. Есть у меня на примете один замок, который я бы с удовольствием разрушила! Сундук-то с колдовским наследством мне так и не покорился.

Но… Спасибо, не надо.

К тому же, в книге ни слова не сказано про то, как ведет себя разрыв-трава с зачарованными замками. А ну как выйдет конфликт — и этим конфликтом мое наследство размажет по всей горнице?

Для драк у меня есть Илья, а для вживления в грудь не стерильной травы — здравый смысл.

Обойдемся.

И не успела я прийти к этому глубочайшему умозаключению, как раздался отчаянный стук в ворота.

— Премудрая! Спаси, матушка!

Я моргнула — зрение само переключилось на систему видеонаблюдения.

Этот гость явился безо всяких колдовских штучек — рядом с мужиком, заполошно колотившим в ворота, запаленно поводила боками рыжая лошадка.

— Спаси, матушка!

Я нервно облизнула губы…

— Кто такой? Что случилось?

И вдруг оказалось, что говорить через черепа — так же просто, как и смотреть.

Гость завертел очумело головой, потом спохватился — вспомнил, к кому явился.

Поклонился — за неимением ведьмы, ее воротам. Зачастил тревожно:

— Матушка, детки мои слегли! Все, все разом, все пятеро! Жена с ними осталась, а я уж к тебе… Спаси, матушка! Все, что хочешь отдам! Сам в услужение пойду! Не оставь деток малых, спаси, не дай пропасть!

Страх окатил волной по спине.

Соберись, Лена! Возьми себя в руки немедленно.

Без Булата и Ильи я все равно никуда не поеду — значит, есть отсрочка на подумать. Это и не радует, и радует одновременно, но что имеем с тем и работаем.

А пока…

— Прекратить причитания! — рявкнула я через череп.

И калитка, повинуясь мысленному приказу, повернулась на петлях. Визитер опасливо втек во двор и низко поклонился мне, вышедшей на крыльцо.

— Кто таков? Откуда явился?

— Ерема Печник я, матушка, из Черемшей мы.

— Что ж, Ерема. Ну-ка, обскажи толком, что с твоими детьми? Какие симптомы у их болезни? Когда появились первые признаки? Что твои дети делали перед тем как заболели?

— Си… что? Не серчай, матушка Премудрая, не ведаю, о чем ты!

Перепуганный мужик бухнулся на колени, а мне вот только этого счастья и не хватало — самой страшно так, что хоть в подпол убегай!

Потому миндальничать я с Еремой не стала.

— Встать! — и приказ в моем голосе вздернул просителя на ноги.

Так. Первая попытка собрать предварительный анамнез сорвалась. Попробуем еще раз.

— Как дети сейчас выглядят?

— Ой, плохо, матушка!

Я скрипнула зубами.

Кажется, мне будет чем заняться вплоть до самого возвращения Ильи.

— Когда заметил, что твои дети заболели? Какие признаки тому были?

Но управилась все же быстрее — не так уж много мог мужик рассказать. А вернее, я не знала, что спрашивать.

Смирившись с тем, что опытный врач внутри меня по щучьему веленью, по моему хотенью не проклюнулся, я приказала:

— Ты вот что. Езжай сейчас домой.

— Матушка! Мне бы зельица какого, матушка! Пропадут же детишки, смилуйся, заступница!

Он бросился мне в ноги, а я… Никогда в жизни я не испытывала такой смеси из стыда, страха и злости.

— Прекратить! — зашипела змеей. — Не сметь перебивать Премудрую!

Ерема как от змеи же и отшатнулся.

— Езжай сейчас домой! — С нажимом повторила я. — Зелья я тебе никакого не дам, сама приеду. Подготовиться мне надо!

Он подчинился.

Оставшись одна на крыльце, я потерла виски.

Н-да, поторопилась Василиса хлопнуть крыльями: сейчас могла бы брать меня тепленькой. Как миленькая передала бы ей всю эту головную боль!

Илья! Ну где же ты, когда ты так нужен, а?

В горнице царил бедлам. Призвав на помощь Гостемила Искрыча, я шерстила запасы, оставленные мне предшественницей.

Шерстила больше от отчаяния: чтобы и впрямь найти лекарство, нужно для начала, как минимум, идентифицировать болезнь — а с этим у меня не очень.

И потому я безнадежно перебирала мешочки с травяными сборами и горшки с мазями: от кашля, от почешуя, от запора, от родильной горячки, от бледной немочи…

Решив, что “от бледной немочи” — лучше, чем ничего, я развернула свиток, бережно привязанный к горловине мешка.

“Щепоть сих трав истолочь медным пестом в медной ступе до тонкого праха, заправить половинной мерой сока черноягодника, разведенным колодезной водой один к пяти, томить в печи, пока не упарится вполовину. Как упарится — вынуть, и, думая о болящем, мешать посолонь дубовой ложкой, вливая силу на каждый оборот ложки, пока зелье брать будет и читать заговор на здравие. Опосля сцедить, остудить, напоить больного из дубовой чарки”.

Что ж. Черноягодник, медная ступа с пестом и дубовая чарка у нас точно есть — я при инвентаризации видела. Заговор на здравие я как раз разобрала, пока книгу переписывала.

Остальное, боюсь, выяснять придется по ходу дела.

“Тук, тук, тук” — пест разбивает стебли, семена и мелкие сморщенные ягодки в “тонкий прах”.

— Сок черноягодника, матушка, не хранится, силу теряет быстро — а вот сама ягода, она ничего, лежкая, — делится Гостемил Искрыч знаниями, подавая мне ягоду, миску, снова пест, но уже дубовый, и кусок чистого полотна. — Ты уж извини, отжать не могу, твоя рука должна быть.

Вид у домового виноватый, будто он сам всё это придумал, но я чую странным, незнакомым мне ранее чутьем, что всё верно, домовому, с его силой, здесь не место, и максимум, что он может, это подсыпать мне в миску ягоды, пока я буду отжимать требуемое количество сока.