— Булат!
В небе рявкнуло громом, плеснуло молнией, и я стиснула зубы.
Так, подыши, Лена, постарайся не орать и не нервничать. Ну или отделить нервы от силы — хотя бы. Программа-минимум.
— Булат, я надеюсь, ты хотя бы вовремя вынул!
Опс, осечка. Мы же договаривались не орать, верно?
Ну, в этот раз хотя бы без громов и молний обошлось, растешь, молодец!
Прикрыв глаза и сцепив зубы, я делала упражнение “вдох-выдох”, принципиально не глядя на “виновника торжества”.
Открыла глаза, посмотрела.
Булат пучил на меня глаза в ужасе. Богатырь стоял рядом с ним свекольно-красный, и глядел куда угодно, но не на меня.
Вот, блин… Люди, не тронутые секспросветом!
— Ладно, — с трудом разжав-таки челюсти, выдохнула я. — Проехали в этот раз. А на будущее — сварю тебе зелье, чтоб без последствий!
Булат захрипел, будто я посулила ему визит к ветеринару и радикальное решение проблемы путем отсечения проблемного органа, затряс головой…
Свинья непарнокопытная!
Ладно… Поорала, и хватит. Получится уродец — тогда и буду думать, а пока рано паниковать, может, обойдется еще.
— Ма… — заикнулся и тут же осекся Илья, догнавший меня уже в сенях. — Е…
Эк его от мужской солидарности разбирает! Интересно, это он меня имени позвать хотел — или же обложить?
И по имени, и по матушке…
— Не губи коня, Премудрая! — взмолился наконец богатырь.
А, всё-таки с обращением не мог определиться.
— Илья, — взбодрившие меня переживания об открывшихся перспективах и злость на коня-дурака как-то разом вдруг стекли, и усталость навалилась с новой силой. — Ну ладно — Булат. Он, извиняюсь, конь. Но ты-то чего как маленький?
В сенях было сумрачно и тесновато — особенно Илье, который нависал надо мной, и кажется, сам чувствовал от этого неловкость, вот только отступить ему было некуда. Не бежать же от Премудрой, когда сам разговор затеял.
— Ну, ты-то знаешь, какая я по части колдовства умелица. Даже если такое зелье есть для лошадей — мне его не сварить ни за что. Это еще при условии, что оно действительно существует…
Богатырь смутился на мой укор:
— Мало ли, — пробормотал. — Сильная ведьма, она и без зелья многое может…
— Нет, Илья, — назидательно откликнулась я. — Многое может — умелая. А сильная может разве что баню развалить!
— Да с баней-то и не дюже сильная совладает…
— Ага, а если с душой взяться — так и без колдовства можно управиться!
Мы перефыркнулись смешками, и я отвернулась, собираясь войти наконец-то в избу, когда Илья снова позвал из-за спины:
— Е… Премудрая…
Я остановилась, оглянулась.
— А ты чего осердилась-то так?
— Не понимаешь?
Я грустно улыбнулась молодому, крепкому, красивому мужику.
Действительно, было бы странно, если бы он, вот такой, на себя участь клячи примерял…
— Илья, ты деревенских лошадей видел? Там ведь такие одры… без слез не глянешь. А каково такому жить разумным? Каково себя осознавать? — постаралась я объяснить, что мне показалось страшным.
— Так ты что? Ты… жеребят его пожалела, что ли? — повеселел и разом посветлел лицом богатырь. — Не думай даже, Еленушка! Не родятся волшебные кони от обычных кобыл, другая мамка для того надобна! Будут его жеребята просто добрые кони, как вырастут — хоть и не чета твоему Булату, а все едино, даже и князю на такого сесть не стыд!
Призрак ответственности за чью-то искалеченную жизнь отступил и оттащил за собой камень, придавивший мою совесть. А Илья продолжил:
— Ежели ты себе взять не надумала…
Он взглянул на меня, и я торопливо мотнула головой: нет-нет, спасибо на добром слове!
Илья повеселел:
— Тогда я в дружину весточку отправлю. Побратимы в черед станут…Ты не думай, хозяев не обидят, откупят честь по чести!
— Хорошо бы, — проворчала я, делая вид, что мне в общем-то все равно и я ничуть не переживала ни за жеребят, ни за селян. — Только вот еще что… Предупреди, будь добр: я на жеребят не претендую. Но приглядывать, чтоб не обижали — стану.
…пока домой, в свой мир не уйду.
Пока не уйду…
— Ты что, Премудрая! — возмутился богатырь. — Как можно?! Кто ж коня своего, товарища боевого, обижать станет?!
Я потянула на себя дверь в избу, и спрятала улыбку: славный он все же, Илья. За Булата вон заступился…
Надо будет сказать об этом хулигану копытному. Так мол и так, собиралась стреножить тебя, красавца, и только богатырским заступничеством передумала!
А то, чую, не надолго моего внушения буланому балбесу хватит. Глядишь, благодарность дольше продержится…
— Гостемил Искрыч! — мой голос гулко отозвался от бревенчатых стен, метнулся по лестнице в горницу, потревожил кота на подоконнике. — Что там зелье?
— Всё ладно, матушка! — бодро откликнулся домовой, появляясь из-за печки. — Как ты и велела, как упарилось зелье на четверть — я заслоночку и прикрыл, само мало жара оставил. Вот оно и прело потихоньку, тебя дожидалось… Сейчас жару поддам — мигом дойдет!
Я кивнула ему с благодарностью:
— Что бы я делала без тебя, Гостемил Искрыч!
— Да полно, матушка! — зарделся от похвалы домовой. — Уж верно, не пропала бы!
Не стала его переубеждать, только покачала головой: не знаешь ты, Гостемил Искрыч, из какого мира я вышла. И цены себе — тоже не знаешь.
Попросила:
— Позови меня, будь добр, как зелье дойдёт. Я наверху буду— дело есть…
Он поклонился, а я положила руку на перила (работа Ильи, он недоволен был, что грубо вышло — а мне нравилось ужасно) и медленно пошла наверх.
У меня действительно было там дело.
Шутки кончились.
Премудрая часто сердилась.
Когда пугалась, когда не знала, что делать, когда кого-то жалела.
И хоть злость свою она большей частью в узде держала, но всё ж таки злилась. Илья-то видел.
А урочище ее, сердитку, всё едино приняло легко и радостно. Опамятовалась нечисть лесная да болотная, успевшая натворить бед за ту половину седьмицы, что Премудрое урочище неприкаянное пустовало, и даже Илья, бездарный, почуял, как стало легче дышать, оттого что перестала давить на загривок бесхозная, беспокойная сила.
Ушла в хозяйку.
А урочище радовалось ей, спешило услужить, откликаясь силой и готовностью покарать обидчика своей Премудрой.
Матушка, узнав о том, только руками всплеснула…
Встретила она Илью неласково: крепкой материнской затрещиной, как в детстве. И пусть не вышибла она искр из глаз, но Илья с тайным облегчением отметил, что рука у первой мастерицы Темнолесья и сопредельных княжеств как прежде тверда, и ослабеет не скоро.
А после и вовсе притиснула старшенького сердцу в объятиях и Илья, зная за собой вину, смущенно бормотал:
— Ну полно, матушка, полно, ну жив я, цел…
Когда же матушка отпустила его, поставил на ступень рядом с ней корзину:
— Вот… Премудрая гостинец передала, кланяться тебе велела, просила не держать зла. Не от неуважения она тебя обидела, от незнания: в ее мире уклад иной, а здешние порядки ей неведомы…
— Да поняла уж, — досадливо отмахнулась матушка.
А потом, усадив за стол и вглядываясь тревожно в то, что обычным людям нипочем не увидеть, спросила, пока домовой подавал снедь:
— Надолго отпустила?..
— Сроков мне Премудрая не ставила, — честно признался он. И добавил, — Но я бы сам поскорее воротился. Как бы не приключилось чего, пока меня рядом нет…
И тут Илья, богатырь князя Гостомысла Войковского уже не был честен в полной мере, потому как, ежели по совести, то тревога его была — как бы не учудила чего Премудрая, пока его нет рядом…
И пусть было у Искусницы, о чем расспросить, но пока Илья мел со снедь со стола, соскучившись по матушкиной стряпне, а она сидела рядом, подперев щеку рукой, и глядела как он ест.
