В подтверждение ее слов парящий над водой столбик погрузился, выдав новую порцию пузырей, одновременно с выдохом кобольда.

— Святой канон… — ахнул Сайрус.

Франческа перевела взгляд на грудную клетку раненого.

— С каждым вздохом он выталкивает все больше воздуха из груди, и легкое расправляется.

Никодимус завороженно уставился на лужу.

— Вы создали шунт, одолевающий пробой в легком?

На Сайруса эта картина произвела не меньшее впечатление, хоть он и не высказался вслух. Ему еще не доводилось видеть Франческу в деле.

— Именно, — коротко кивнула она.

Никодимус что-то объяснил вкратце остальным четверым кобольдам, и на Франческу уставились четыре пары изумленно расширенных кошачьих глаз. Никодимус тем временем о чем-то быстро переговорил с Жилой, потом шагнул еще ближе, посматривая то на грудную клетку кобольда, то на лужу.

— Магистра, — произнес он негромко, — ваш текст…

Он протянул руку, словно собираясь коснуться одного из замкнутых в цепь предложений на кобольдовой груди, но остановился и заскользил взглядом по лицу Франчески, словно видя ее впервые.

— Ваш текст изумителен.

Сайруса бросило в жар, и руки сами собой сжались в кулаки.

Синяя луна блестела ярким осколком хрусталя среди россыпи звезд. Франческа, редко бывавшая на улице ночью, смотрела на нее из укрытия у северной внешней стены, где отряд устроил передышку. Вскоре вслед за своей ослепительной сестрой вскарабкается на небосклон и узкий серпик худощавой и бледной белой луны. Кобольду Жиле стало лучше, однако в грудной полости за время бега снова накопился воздух, поэтому пришлось остановиться рядом с лужей у стены и повторить фокус с шунтированием.

Никодимус обменялся какими-то то тайными знаками с патрульным, и теперь тот, фланируя по стене, старательно не замечал притаившийся внизу отряд. Позади раскинулся лабиринт из темных лачуг и безлюдных улиц. Каники, забаррикадировавшиеся в домах, пока не высовывали носа наружу.

Взяв грубую руку пациента в свою, Франческа начала осматривать его шею, проверяя опадают ли вены во время вдоха — признак того, что ничто не давит на сердце. Перед глазами сразу встали вздувшиеся вены на шее умирающей Дейдре, и у Франчески у самой сдавило горло. Внутри разлилась едкая горечь разочарования в себе. Она так старалась, она отдавала учебе все свои силы — зубрежка, вечные придирки наставников и жалобы пациентов, бесконечные, бессонные, беспокойные ночи — в надежде достичь высот, стать выдающимся мастером. Однако неудача с Дейдре доказывает, что она всего лишь средней руки лекарь, не более.

Поймав себя на самобичевании, Франческа сделала глубокий вдох и все-таки осмотрела шею кобольда — вены опадают, все как положено.

— Замечательно, — шепнула она, ободряюще сжимая ладонь пациента. Между пястными костями отчетливо прощупывались втянутые когти. Жила посмотрел на Франческу янтарными глазами. Красавец. Светлые волосы покрывала короста грязи. Кобольд кивнул.

Франческа еще раз сжала его руку и ощутила ответное пожатие. Перед внутренним взором замелькали картинки из недалекого будущего, где кобольд представал целым и невредимым. Главная опасность миновала. Что ж, хотя бы эта загадочная прогностическая способность выделяет ее среди обычных целителей.

— Молодцом, — прошептала Франческа, вставая.

Остальная четверка кобольдов притаилась у стены, не сводя с Франчески круглых желтых глаз. Выражение их она разобрать не могла. Интерес? Опаска? Кивнув на всякий случай, она отошла в сторону.

По небу, ежесекундно меняя очертания, ползла темная туча. В наэлектризованном после грозы воздухе разливался бодрящий и свежий аромат.

— Магистра…

Франческе стоило больших сил не подскочить от неожиданности.

— Мне, разумеется, очень приятно, когда темнота вещает человеческим голосом, не вызывающим у меня ни доверия, ни симпатии, но, может, вы все же соблаговолите сбрасывать иногда субтекст?

Из тени шагнул Никодимус.

— Простите.

Франческа смерила его взглядом.

— Что вы хотели?

— Как там Жила?

— Он вам сам расскажет куда подробнее.

— Спасибо, что спасли его. Он нам дорог. — Тон Никодимуса потеплел.

Франческа кивнула.

— По-моему, он меня понимает, только общаться не намерен.

— Человеческую речь разбирает вся пятерка, однако светских бесед от них не ждите. Поймите правильно. Они благодарны за то, что вы сделали для Жилы, но недоверие к людям у них в крови.

— У меня не получается читать по их лицам.

— Им не нужно, чтобы их читали. Древнюю кобольдскую цивилизацию уничтожили легионы Новосолнечной империи. Мы для них — демоны.

— Но вы-то нет? Вы для них добрый демон?

— Такая формулировка их бы позабавила, — улыбнулся Никодимус. — Перекликается с кобольдскими пророчествами. Пожалуйста, простите их за скрытность… Но сейчас не об этом: скажите, Жиле не навредит переправка через стену?

— Не навредит, главное — без резких рывков. Он поправляется быстрее человека. Если продолжим откачивать воздух из грудной полости, рана в легком, скорее всего, затянется сама по себе. И все же я хочу зашить легкое специальным текстом, чтобы не пускать дело на самотек.

— Вы сейчас будете зашивать?

Франческа покачала головой.

— В идеале я бы отправила его в лечебницу, но если…

— Нет, Дейдре еще рыщет по городу.

— …если достать нужные тексты из целительской библиотеки, — продолжила Франческа, — то справлюсь и здесь.

Никодимус оглянулся на Жилу.

— Сколько это займет?

— Почти весь день. Я покажу магистру Шеннону, как творить шунтирующее заклинание до моего возвращения.

— Нас здесь уже не будет.

— И где же вы будете?

— В другом месте.

— Привычка к конспирации — вторая натура?

— Предлагаете раскрыть вам наше загородное убежище?

Франческа кивнула.

— Магистра, может, расскажете о себе подробнее?

— Вы и так все знаете. — Франческа скрестила руки на груди. — Родилась в Паленых холмах, училась в Астрофеле, потом в Порту Милость, теперь здесь.

— Ничего не пропустили?

— Да… действительно… вы правы, — признала она с деланным сожалением. — Забыла упомянуть, что в полнолуние я превращаюсь в гигантскую огнедышащую картофелину!

— Печально, — произнес Никодимус с непроницаемым лицом. — Значит, как монстр вы еще сыроваты и котлету из вас делать рано? Или все-таки запекаетесь на собственном огне?

— Пресно! — отрезала Франческа.

— Что? Моя шутка или ваша недопеченная картошка?

— Думаете, съели? Как бы не так, уйдете несолоно хлебавши.

Он наконец рассмеялся.

— Отлично. Кажется, у нас схожее чувство юмора. Может, мы все-таки придем к пониманию.

— Согласна, из общей любви к плоским шутками вырастает чудесная дружба. Так что не сдавайтесь, я уверена, рано или поздно вы своего брата по юмору непременно найдете.

Никодимус снова не удержался от смеха.

— От такой склочности пациенты не страдают?

— Не знаю, я пока не видела, как вы с ними обращаетесь.

— Я имел в виду вас.

— Неужели?

Никодимус помолчал.

— Магистра, вы какая-то странная.

— Да вы мастак говорить комплименты…

— Простите. Но… вы кажетесь живее всех, кто мне встречался до сих пор. Слишком живой.

— Ну, прекратите, — картинно обмахнулась ладонью Франческа, — вы вгоняете меня в краску.

— Я не так выразился. — Он сдвинул брови. — Магистра, вы знаете, что такое праязык?

— Ересь.

— Так вас учили. Но он, как выяснилось, существует. Праязык — это исконный, изначальный язык, из которого сделана вся жизнь. Я выучил четыре его руны. И я различаю их во всех живых существах.

— Прелестно, — буркнула Франческа. — Вас в детстве не роняли часом?

Никодимус озадаченно наморщил лоб.

— У вас все дома? — перефразировала Франческа. — Крыша не едет? Ум за разум не заходит?

— Понял-понял, хватит.