Все это время я не забывал о ней ни на секунду, понимая, какая это будет для меня мука сказать ей «до свидания». Я ведь даже не предупредил ее о своем отъезде. Да, впереди меня ждали нелегкие минуты.
Я попытался дозвониться до нее в Мэйфейровский медицинский центр, но безуспешно. На коммутаторе сказали, что она не принимает звонки, и мое неведение, где она и что с ней делают, стало невыносимым.
Я поставил лазерный диск с «Гамлетом» Кеннета Брана и сразу перескочил на сцену смерти Офелии, когда она утонула в прозрачном ручье. Я снова и снова проигрывал эту сцену, переключаясь на монолог Гертруды, матери Гамлета, в котором она описывала, как все произошло. Ее слова буквально преследовали меня:
А потом в конце концов, когда тьма за окнами совсем сгустилась и в памяти вновь всплыли предостережения Стирлинга Оливера, когда я вспомнил о Ревекке и ее уловках, когда я вспомнил о Петронии, то спустился вниз и сообщил тетушке Куин, мило болтавшей с Томми и Нэшем, что нам необходимо немедленно уехать в Новый Орлеан.
К этому времени Жасмин успела сложить вещи тетушки Куин, Нэш тоже был готов к отъезду, Большая Рамона закончила возиться и с моим багажом, а скромный гардероб Томми (на первое время, конечно) был сложен в один из многочисленных свободных чемоданов тетушки Куин.
Я объявил, что мы все должны отправиться в гостиницу «Виндзорский двор», занять там люксы, а затем поехать поужинать в «Гранд-Люминьер». Так как мне не удалось дозвониться до Моны, я все равно был обязан поехать, ведь она наверняка меня ждала, судя по заверениям Стирлинга.
Разумеется, на меня обрушился шквал вопросов и возражений. Но я держался стойко и в конце концов победил, просто потому, что все были крайне возбуждены предстоящей поездкой, и единственное, что мешало нам немедленно сесть в самолет, – отсутствие паспорта у Томми, который нам предстояло получить вместе с билетом на следующий день.
По правде говоря, было еще одно важное дело. Пока оставался нерешенным вопрос, кто будет в наше отсутствие управлять фермой Блэквуд. И это действительно было очень важно. После многочисленных сетований было решено, что за дело возьмется Жасмин; но, чтобы как-то умерить ее страхи, было также решено, что ей не придется принимать новые заказы, а исполнять только уже сделанные плюс обслуживать тех случайных клиентов, которые приедут взглянуть на то место, где когда-то состоялась их помолвка или свадьба, или просто посетить красивый дом, о котором они прочли в путеводителе.
Жасмин, надо сказать, была очень расстроена. Ей не хотелось этим заниматься. Но тетушка Куин была уверена, что Жасмин справится. Я тоже. А самое главное, в ней не сомневались Большая Рамона и Клем. Жасмин была образованна. Жасмин была умна. Жасмин прекрасно владела речью и отличалась утонченностью.
Лишь одного Жасмин не хватало – уверенности.
Так что последний час нашего пребывания в Блэквуд-Мэнор мы пытались убедить Жасмин, что она прекрасно справится с задачей, нужно лишь только взяться, – хотя она и без того выполняла девяносто девять процентов всей работы. Что касается зарплаты, то она будет получать в три раза больше. Тетушка Куин была готова отчислять ей процент с выручки, но такая система отчислений пугала Жасмин, не желавшую взваливать на себя еще и эти расчеты.
Наконец было решено, что наш поверенный Грейди Брин возьмет всю бухгалтерию на себя, чтобы Жасмин занималась только общим руководством и приемом гостей. Последнее решение вроде бы успокоило Жасмин. При таком раскладе она могла бы получать свой процент, не боясь, что заключила сделку с дьяволом. А тем временем мы все в один голос твердили, как она красива, как воспитанна, уверяли, что она знает гораздо больше, чем нужно для этой работы. Однако все наши старания, вопреки надеждам, принесли мало результатов.
Клем и Большая Рамона пообещали во всем ее поддерживать и после долгих поцелуев, объятий и слезных (со стороны Жасмин) прощаний мы наконец выехали в Новый Орлеан на длинном лимузине тетушки Куин.
Мы сделали короткую остановку в отеле, где заняли фантастические номера, и сразу отправились в «Гранд-Люминьер». Заметив меня, Мона вскочила из-за стола и бросилась в мои объятия, так что мне позавидовал каждый мужчина, видевший это. На ней была одна из ее свободных белых блузок, вся в оборочках и бантиках на запястьях, но я все равно разглядел на воспаленной правой руке пластырь с прикрепленной под ним трубочкой для внутривенного вливания.
Я сел за ее столик, присоединившись к компании Мэйфейров, и поведал вполголоса о том, что доктор предупредил тетушку Куин – это будет ее последняя поездка в Европу.
«Я абсолютно не против, чтобы ты ехал, наоборот, я полностью за, – сказала Мона. – Ты должен, просто должен поехать. У меня все хорошо. Состояние стабильное. Смотри, сегодня меня вновь подключат к аппаратуре. – Она подняла забинтованную руку. – Не хочешь пройти в мою палату? Должна тебя предупредить, зрелище не очень приятное...»
«Я пойду. Никогда еще не занимался любовью с кем-то, подключенным к аппаратуре».
«Хорошо, – сладостно прошептала Мона, – потому что я приготовила три или четыре детских одеяльца, чтобы их испортить, а потом мы почитаем друг другу «Гамлета». У меня здесь режиссерская копия Кеннета Брана со всеми его пометками, так что мы сможем притвориться, будто заново смотрим картину. Ты прочтешь монолог Гертруды, где она рассказывает, как утонула Офелия, а я вытянусь на подушке как мертвая. Я успела раскидать цветы по всей кровати. Я навсегда останусь Офелией», – вздохнула Мона.
«Нет, ты моя Бессмертная Офелия, – сказал я, – я так и стану обращаться к тебе в своих письмах из Европы. Это будет твое имя для электронного адреса на компьютере. Мне кажется, лучшего имени я и не слышал».
Я рассказал Моне, как совсем недавно пересмотрел этот фильм по телевизору только ради одной сцены с Офелией.
«Как здорово, что нам обоим это нравится, – сказал я, – но ты будешь Бессмертной Офелией потому, что никогда не утонешь, ты ведь сама это понимаешь? Ты Офелия, которая “почует беду” и всегда будет плыть по ручью, напевая “обрывки песен”».
Мона рассмеялась и ласково поцеловала меня.
«Ты действительно знаешь все слова, – сказала она. – Как я тебя люблю за это. И насчет электронной почты – почему я сама не додумалась? Конечно, мы будем переписываться по электронной почте, а еще посылать обычные письма. Нам придется печатать наши послания, и тогда наша переписка станет такой же знаменитой, как послания Элоизы и Абеляра[22]».
«Вот именно, – сказал я, слегка содрогнувшись. – Но я бы не хотел, чтобы это была такая же долгая и невинная переписка, моя любовь. Я вернусь домой, ты вылечишься, и мы скоро окажемся в объятиях друг друга. – Я тут же рассмеялся. – Кстати, ты знаешь, что за любовь к Элоизе Абеляра кастрировали? Мы ведь не хотим, чтобы со мной случилось что-нибудь столь же ужасное».
«Это метафора для твоего обуздания, Квинн, ты ведь понимаешь, что нам не быть с тобой Офелией и Гамлетом при других обстоятельствах, – если представить, что его отца не убили».
Я снова и снова целовал ее с огромной нежностью.
«“Как род людской хорош! Прекрасен мир таких людей!”[23] – процитировал я. – В целом мире не найти второй такой юной девушки, которая знала бы так много», – сказал я.
«Ты должен поговорить со мной о фондовой бирже, – заявила Мона, сверкнув прекрасными зелеными глазами. – Я просто обалдеваю от того, что “Мэйфейр и Мэйфейр” настаивают, что и впредь будут управлять моими миллиардами. Я знаю про акции и облигации больше, чем кто-либо в их фирме».
