— Я. Ему надо ввести валиум.

Врач нахмурился. Это был пожилой человек с лицом цвета пчелиного воска, волосы прилипли у него ко лбу, словно он только что снял шлем для игры в поло. Он перешел на английский:

— Ты врач?

— Нет. Я работал спасателем.

Гупта бросил взгляд на индонезийца — того рвало. Во рту у него по-прежнему поблескивала ложка, этакая улика.

— Ты откуда? Европа?

— Франция.

— А здесь за что?

— Ну, вы единственный, кто этого не знает. Убийство.

Доктор покачал головой, как будто только сейчас вспомнил об «особом заключенном». Прибежали два санитара, положили Купороса на носилки. Доктор поднялся, снова надел маску и сказал Жаку:

— Идем со мной.

Реверди хорошо знал медчасть: каждое утро, перед завтраком, он приходил сюда за лекарствами. Щитовой домик со стенами, покрытыми рейками из черного дерева. Внутри было три комнаты: большая палата с железными кроватями, в глубине — кабинет врача, а слева — помещение, где хранился «архив» : килограммы папок, пожелтевших от постоянной смены сухих и дождливых сезонов.

Вообще-то этот блок считался самым тихим в тюрьме. Только несколько калек стонали на койках, ожидая перевода в центральный госпиталь. Но сегодня здесь собралась огромная толпа: люди сгрудились между шатких стен, толкали друг друга локтями, метались, так что казалось, здание вот-вот рухнет в ту или иную сторону. Врачи, одетые как космонавты, оборудовали «смотровые кабинеты» вокруг каждой кровати, и там собирались неуверенные, перепуганные заключенные под охраной вооруженных надзирателей — впрочем, оружие не придавало им особого мужества. Казалось, все опасаются невидимого врага, способного напасть на них в любое мгновение, — атипичной пневмонии.

— Иди за мной, — выдохнул Гупта, не снимая маску.

Они прошли через толпу. Врач шел, как-то странно ссутулившись — полубродяга, полугорбун.

Реверди следовал за ним, возвышаясь над толпой на целую голову. Он слышал, как один из врачей ругался по поводу невидимых вен какого-то наркомана. Другой орал, потому что ему в лицо ударила струя крови.

Судя по всему, медицинский осмотр сводился к групповому сбору крови на анализ. Кровь текла потоками. Во флаконах, в трубках, в венах. Заполненные батареи пробирок, помеченных этикетками, уносили в подставках с дырочками. Реверди почувствовал тошноту. Он не мог вынести вида этой крови — прямой противоположности тому, что он искал. Крови мужчин. Нечистой крови.

Гупта открыл раздвижную дверь. Реверди с облегчением зашел в тихий кабинет. Массивный дубовый письменный стол, куча медицинских карт, деревянный ростомер, весы, офтальмологическая таблица с буквами разной величины. Настоящая сельская больница.

Врач снял груду папок со стула, стоящего перед письменным столом:

— Садись.

Сам он тоже уселся и снова спустил маску. На темном лице читались усталость и плохое настроение. Жаку на ум пришел изношенный малярный валик, на котором оставили свой след самые разные краски.

— Ну, так за что именно ты тут сидишь?

— Ни за что.

Гупта вздохнул:

— Повезло мне — живу в мире невиновных.

— Я не сказал, что невиновен.

Старик внимательно посмотрел на него. Потом спросил:

— А в чем тебя обвиняют?

— В убийстве женщины. Европейки. В Папане. Жак Реверди: вы никогда не слышали этого имени?

— У меня память совсем никуда, — вздохнул врач. — Здесь это скорее преимущество. Впрочем, то, что ты совершил за этими стенами, меня не касается.

Он скрестил руки и несколько секунд хранил молчание. Нервное, наэлектризованное молчание. Он не переставая постукивал каблуками под столом. Шум по ту сторону двери, казалось, усиливался.

— Я хорошо знаю давешнего эпилептика… Купороса. Ему прописано лечение, но он продает свои таблетки. Ты знаешь, что спас ему жизнь?

— Тем лучше.

— Или тем хуже. Он убил более двадцати женщин. Но, опять-таки, речь не об этом. Ты в предварительном?

— Да.

— Значит, в мастерских не работаешь?

— Нет.

— Согласишься помогать нам в случае эпидемии пневмонии?

— Без проблем.

— А заразиться не боишься?

— Я уже мертв. Сто процентов, что меня приговорят.

— Очень хорошо. То есть я хочу сказать… Шум за дверью все нарастал. Какой-то врач ругался, потому что разбили коробку заполненных пробирок. Жак подумал о крови — обо всей этой крови, взятой из вен, о ее темном блеске…

И по ассоциации он подумал о письме Элизабет. Ее откровения стали еще одним приятным сюрпризом. Она выражалась умно, оригинально. Так говорить о собственной крови. Названия цветов. Сравнения с картинами… Он испытал возвышенное возбуждение. Эти картины будоражили все его чувства, и, надо признаться, читая и перечитывая эти восхитительные слова, он неоднократно принимался мастурбировать.

— Эй, я с тобой говорю!

Жак выпрямился на стуле. Гупта встал и снова надел маску.

— Начинаешь завтра, — глухо проговорил он. — Я займусь бумажками. В любом случае, есть пневмония или нет ее, а люди нам тут нужны.

Реверди тоже поднялся. Только сейчас он заметил то, что неосознанно искал с того самого момента, как вошел в кабинет: телефонную розетку.

Сам того не желая, он улыбнулся.

Итак, удача, которую он ждал, нашла его.

— Я буду счастлив принести пользу, — пробормотал он.

27

Прошла неделя, а он так и не отправил ответа Элизабет. До этого нужно было получить некоторые подтверждения. Его проект требовал подготовки — и он выжидал, пока все уладит, перед тем, как дать ей указания.

Два часа дня.

Он отправился в медчасть.

Накануне пришли результаты анализов крови: все отрицательные. Ни одного случая инфекции, связанной с атипичной пневмонией. Он сразу испугался, что его лишат работы в медчасти, но Гупта сумел убедить начальство, что ему необходим номер 243-554. Отныне Реверди пользовался безграничной свободой передвижения. Можно было подумать, что в великой суматохе мнимой эпидемии о нем просто забыли. Даже Раман отпустил вожжи.

Работа в больничке оказалась отвратительной, но он не жаловался. За неделю он освоился с тем, чем ему предстояло заниматься. Основной проблемой были инфекции. Гноящиеся раны, мокнущие язвы, стремительно развивающаяся гангрена. А также экземы, раздражения, аллергии, усугублявшиеся под влиянием зноя. Заключенные расчесывали кожу до костей, пухли на глазах. Встречались и обычные увечья, падения, открытые переломы. Не считая повседневных забот: дизентерия, бери-бери, малярия, туберкулез…

Что касается экстренных ситуаций, он уже участвовал в пяти операциях. Попытка зарезаться лезвием бритвы, избиение, загадочное падение на лестнице, другое, еще более загадочное падение в котел с кипящим супом; наконец, один псих попытался удушить себя, заталкивая в горло собственное дерьмо. Рутина: к этому приходилось привыкать.

На самом деле «крупное дело» заключалось в другом. Несмотря на попытки Гупты наладить честное медицинское обслуживание, медчасть так и оставалась местом безостановочного бизнеса, контролировавшегося Раманом. За вход надо было платить, все услуги имели свою цену. К этому добавлялась постоянная торговля транквилизаторами и другими препаратами. Реверди и сам пользовался этой системой: он не мог и мечтать о лучшем месте, чтобы продавать собственные лекарства и находить новую клиентуру—половина заключенных, проходивших лечение в медчасти, были наркоманами в состоянии абстиненции.

Жаку оставалось пройти несколько метров до барака, когда его окликнули. Он узнал голос и осторожно повернулся. Раман.

— Подойди.

Жак повиновался, но остановился вне пределов досягаемости дубинки.

— Нам есть о чем поговорить, — тихо сказал надзиратель по-малайски, оглядываясь по сторонам.

— О чем,начальник?

— О твоей новой работенке.

Он, не моргая, смотрел в черное лицо Рамана — осколок метеорита, залетевший из дьявольской галактики. Он знал, о чем хочет говорить мерзавец: о дележке доходов от незаконной торговли лекарствами, в частности, его собственными таблетками. Но он притворился непонимающим: