И все же, несмотря на это отождествление, Марк испытывал разочарование. Он не сумел уловить главного — самой сути криминального импульса. Приносимого им наслаждения. Каким-то образом ему удалось зайти за Черную линию. Но, несмотря на этот успех, он оставался чужд этому желанию разрушения, этой жажде страдания. Он просто приблизился к кошмару, но не понял, не испытал его. Он по-прежнему не ощущал удовольствия от зла, возбуждения от крови. Разве не должен был он радоваться этому?

Напротив, он испытывал странную горечь. Он не выполнил свою миссию. Он не дошел до того предела, до которого должен был бы дойти в память о Софи.

К концу июля он закончил черновой вариант книги.

На два месяца он совершенно отрешился от действительности. Он не заметил ни жары, истерзавшей Европу, ни гибели Мари Трентиньян, убитой своим любовником.

Теперь Марк существовал в ином мире…

Он писал «Черную кровь» — историю убийцы-ныряльщика.

В целом он сохранил сюжет, заявленный в кратком содержании.

Приключения журналиста-одиночки, который идет по следам серийного убийцы, действующего в Азии. Он отступил от подлинной истории Жака Реверди, но сохранил два основных элемента, позволявших провести ассоциацию с настоящим убийцей: действие происходило в Юго-Восточной Азии, и преступник был тренером по даивингу, мастером глубоководных погружений..

Он точно соблюдал последовательность этапов собственного расследования. Дорога Жизни. Вехи Вечности. Комната Чистоты. Черная Кровь. Что касается атмосферы, ощущений — тут Марку достаточно было переписать свои путевые заметки, сделанные в странах, где он побывал. Он изменил только имена и названия мест.

Чтобы усилить напряжение и добавить некий личностный момент, он придумал драматический контрапункт для своего повествования. В то время как герой вел свое расследование, убийца удерживал в заложницах молодую туристку, собираясь принести ее в жертву. В книге переплетались две точки зрения, две истории, сливавшиеся воедино в момент последней схватки.

Единственным слабым местом книги оставалось событие, которое Марку пришлось выдумывать от начала до конца: психическая травма, пережитая убийцей. Он не знал, почему Жак Реверди превратился в безжалостного хищника, жаждущего черной крови. Точно так же, как не знал, что означала фраза: «Прячься скорее: папа идет!» И почему толчком к пробуждению убийственного импульса служили листья бамбука.

В очередной раз он попытался использовать имевшиеся у него крохи реальной информации. Он представил себе, что в подростковом возрасте убийца нашел труп своей матери, истекшей кровью, — как это действительно случилось с Жаком. Но он придумал, что мать еще была жива. Будущий убийца увидел умирающую мать, и та, гладя его по лицу окровавленными руками, открыла ему имя его отца, жестокого негодяя. Почерневшие, слабеющие руки, ласка которых, легкая, как прикосновение листа, нанесла мальчику двойную травму; отныне трепет листвы был неразрывно связан в его воображении с черной кровью.

Перечитав первый вариант, Марк испытал удовлетворение. Это сочинение нельзя было назвать великой литературой, но в эпизодах, написанных в состоянии экстатического вдохновения, особенно там, где описаны приступы ярости, он сумел выйти за пределы собственного «я». Может быть, он придет к тому, чтобы писать, как Реверди? Или как Элизабет, ставшая провидицей по воле своего создателя?

Он продолжал работать. Он и не почувствовал, как закончилось лето. Он смутно слышал какие-то разговоры о тысячах людей, погибших из-за жары. В газетах он видел фотографии трупов, помещенных в холодильные склады в Рюнжи. Это оставляло его равнодушным. Его голова была целиком занята романом. Он писал, исходил потом, худел и полностью перевоплощался в своих героев,

В начале сентября он закончил книгу. Кирпич в четыреста страниц, который он решил лично доставить Ренате Санти. Он чувствовал невероятную легкость — как в фигуральном, так и в буквальном смысле этого слова: он похудел на семь килограммов. И, несмотря на загар, совершенно обессилел, словно из него выпустили кровь.

Жара немного сдала, но в загрязненной атмосфере города она еще ощущалась как медленное, жаркое дыхание какого-то зверя.

Когда такси свернуло с узких улочек возле площади Сен-Жорж и направилось к бульвару Османн, с городских стен его все так же приветствовало лицо Хадиджи.

Самая длинная кампания за всю историю рекламы. :

70

— Это замечательно.

Ренате Санти потребовалось всего два дня, чтобы прочитать рукопись. Она подняла голову, театральным жестом встряхнула длинными кудрями — этакая пародия на Людовика XIV.

— Убийца, ищущий черную кровь, это, знаете ли… Где вы черпаете такие идеи?

Марк скромно пожал плечами.

— Ваше воображение… от него кровь стынет в жилах. Я не льщу вам, это действительно один из лучших триллеров, которые я когда-либо читала. Дружочек мой, поверьте: он станет бестселлером. Как подумаю, над какими жалкими рассказиками мы с вами когда-то работали… Но ничего, мы наверстаем упущенное время!

Марк пребывал в мрачном настроении. Несмотря на эти похвалы, он испытывал смутную грусть от того, что уже закончил книгу. Рената продолжала:

— Нам надо все делать очень быстро. Осуществить прорыв. Тут совсем немного правки. Книга может выйти уже в октябре. Что вы думаете на этот счет?

Марк не ответил: от страха у него подвело живот.

— В этом году начало литературного сезона совершенно неинтересное. А мы произведем фурор! — Она сделала широкий жест рукой, словно раскрывая перед ним сияющий горизонт. — Сначала — рекламная кампания. Афиши. Реклама на радио. Вы знаете, как это делается, правда?

Марк кивнул. Рената говорила прерывающимся голосом, словно задыхаясь:

— У меня уже есть кое-какие задумки… Относительно цвета крови. Обещаю вам нечто пугающее!

Он по-прежнему молчал. Она добавила доверительным тоном:

— Если немного повезет, мы как раз успеем…

— Куда успеем?

— Ну, вы же знаете… Суд над Реверди. Марк напрягся:

— По-моему, мы с вами договорились. И речи быть не может о том, чтобы как-то связывать книгу с этим делом, ясно?

Рената воздела руки к небу:

— Хорошо-хорошо!. Но журналисты все равно об этом задумаются. Это будет первое, о чем они вас спросят.

— Значит, я не буду давать интервью.

— Я не знаю, чего вы боитесь, что вас смущает. Во-первых, хищник в клетке. И потом, ваш роман — это же чистый вымысел. Да, правда, в самом начале могут возникнуть ассоциации с Реверди. Но то, о чем вы пишете дальше, это настолько… специфично. Каждый оценит силу вашего воображения.

У Марка пересохло в горле. Хватит ли ему мужества, чтобы врать до конца? Смелости, чтобы защищать книгу другого человека?

— А теперь, — снова заговорила Рената, — за работу. — Она хлопнула ладонью по рукописи. — Я пометила наклейками места, где вам надо еще поработать. Там кот наплакал. А мы пока что займемся обложкой. Через две недели сдадим в типографию!

Марк словно прирос к стулу. При упоминании о Реверди у него внутри все оборвалось. В мозгу всплыло далекое воспоминание. Из тех времен, когда они «зажигали» с Венсаном: они были богатыми, гордыми, полными жизни — и совершенно чокнутыми. Как-то вечером они решили присоединиться к компании, прыгавшей с тарзанкой с моста Шату.

В ту ночь он не захотел отступать. Весь в каких-то пряжках и петлях, он забрался на парапет и встал лицом к пустоте. Еще не прыгнув, он почувствовал, что умирает. В черных волнах, бившихся в сорока метрах под его ногами, отражалась его смерть. И в то же время они притягивали его, заполняли его целиком.

И сейчас у него появилось то же ощущение.

Только сегодня на нем не было ни пряжек, ни петель, ни резинового троса на ногах.

71

— Привет, Элизабет!

Ошеломленный Марк оглянулся. Это имя подействовала на него как удар дубинкой по затылку. Он пересекал площадь Сен-Жорж, когда ему на плечо легла чья-то рука. Ему пришлось напрячься, чтобы узнать окликнувшего его человека через искры, плясавшие у него перед глазами.