Он вспомнил художников девятнадцатого века, добавлявших своим моделям один позвонок, чтобы придать их силуэтам большую утонченность, большее изящество. Сколько же позвонков добавили Хадидже? Она его завораживала. Он смотрел не отрываясь, как она покачивает бедрами, опираясь то на левую, то на правую пятку, и казалось, что ее талию обвивает пояс Венеры, а в это время серебряные кольца на ее тонких руках ходили взад и вперед, словно тарелки очень древних весов…

Перед его глазами вспыхнуло еще одно видение. Теперь Хадиджа извивалась, сидя у столба, обмазанного медом, и стягивавшие ее веревки все туже впивались в ее плоть. Когда она напрягала все тело, чтобы вдохнуть, на нем вздувались заклеенные раны. И внезапно ее темная плоть раскрылась сразу во многих местах, из нее хлынула черная тушь, рисуя смертельные узоры на теле…

Марк, опустив глаза, увидел собственное искаженное отражение в своем пустом стакане. Образ этой доводящей до безумия брюнетки позволил ему проникнуть в желание убийцы. Он принес ее в жертву безумцу. И в то же время, в течение нескольких недель, он был «ею», он думал, действовал, писал, как она.

Стакан хрустнул под его судорожно сжавшимися пальцами.

Он тупо смотрел на кровь, текущую по его руке.

Он был «ею».

А теперь он понимал, что любит ее.

С эстрады, несмотря на слепящие прожектора, она увидела маленького рыжеволосого человека, стоящего в дальнем углу. Грустного, как покинутый домовой.

Одним прыжком она соскочила на пол. С трудом удержавшись на ногах, она сумела оценить степень собственного опьянения: высокие каблуки плюс шампанское — дело может кончиться катастрофой. Тем не менее, прежде чем наброситься на свою добычу, она пробилась к бару и выхватила из рук официанта еще один бокал. Подняв его над головами столпившихся людей, она ухитрилась вернуться на прежнее место, не пролив ни капли.

В нескольких метрах от Марка она скользнула за колонну, потом выскочила из укрытия прямо у него за спиной.

— Привет! — сказала она и рассмеялась. Марк, не говоря ни слова, резко обернулся. Казалось, он испугался.

— Все такой же любезный!

Она прыснула со смеху и оперлась на его плечо, чтобы не упасть.

— Я уже давно хочу тебе что-то сказать, — крикнула она ему в ухо. — Ты и правда чего-то боишься!

Она снова хихикнула, потом одним глотком опорожнила свой бокал. — Ты что, напилась?

— Во всяком случае, я стараюсь! За час мне удалось добраться до бара всего два раза!

Она опять засмеялась, но Марк оставался мрачным. Он схватил бутылку виски, стоявшую на столе, и наполнил бокал Хадиджи, с трудом сдерживая бешенство. Вид этого густого напитка в тонком бокале почему-то показался ей непристойным. Она на минуту протрезвела: все вокруг выглядело каким-то зловещим, гнетущим.

Ее охватило такое чувство, словно она сбилась с курса. Не так она представляла себе их встречу. На глаза навернулись слезы, земля уходила из-под ног. Ей казалось, что здание склада оторвалось от берега, что они плывут по Сене. Она отпила еще один глоток слишком обжигающего напитка и выпрямилась, прислонившись к колонне за спиной:

— А ты знаешь, что нам с Венсаном тоже есть что отметить?

— Что?

— Новую кампанию. «Элегия» по всем направлениям.

Марк схватил ее за запястье, ее браслеты врезались ему в ладонь.

— Надеюсь, не за границей?

Хадиджа вырвалась и опустила глаза: на ее руке остались пятна крови.

— Что это такое?

Марк снова схватил ее за запястье, на этот раз она почувствовала липкую кровь: он поранился. Он прокричал ей прямо в ухо:

— Не за границей?

«Этот парень ненормальный», — подумала она. В одну секунду она его возненавидела.

— Огромная кампания в Азии, милый мой, — бросила она ему в лицо. — Япония, Китай, Таиланд, Малайзия. Раз-два, и готово. А о деньгах я уж и не говорю! — Ее тон изменился, в голосе послышались рыдания. — Марк! Марк! Куда ты?

После первого звонка Марк открыл глаза: он лежал в собственной постели. Просто чудо! Он совершенно не представлял себе, как добрался домой. Он поднял руку и увидел, что она забинтована. Второе чудо! Ни малейших воспоминаний о том, что он ходил в клинику или встречался с каким-то врачом в эту кошмарную ночь.

Второй звонок.

Он попытался пошевелиться и понял, что с ним что-то случилось. Его череп — не только костная оболочка, но также и мембрана, и мозг — превратился в камень. Невыразимо тяжелая и твердая голова вжималась в подушку, раздавленная собственным весом. Его шее никогда не хватит сил, чтобы поднять такую тяжесть.

Третий звонок.

Совсем близкий, пронзительный, невыносимый. В его мозгу возник образ Хадиджи. Она танцевала на сцене, ее тело таинственно извивалось. В качестве комментария он услышал, как она говорит, склонившись над ним: «Ты и правда чего-то боишься!»

Четвертый звонок.

Теперь он смог моргнуть. Он возвращался к жизни. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы вспомнить, о какой катастрофе сообщила ему Хадиджа. «Элегию» будут рекламировать в Азии. Кошмар больше не кончится. Лицо Элизабет настигнет Жака Реверди в камере. Не может быть, чтобы это не случилось.

Он предчувствовал ярость Реверди. Он прямо-таки видел, как она просыпается, — так человек в пустыне предчувствует приближение песчаной бури. Темная, ядовитая полоса, медленно застилающая горизонт. Эта ярость скоро обрушится на него и раздавит, как насекомое.

Марку удалось немного подвинуться. Прошло еще какое-то время — бесконечное, — и он переместил центр тяжести вбок и согнулся, как солдат, раненный в живот. Достаточно было этого движения, и по его внутренностям словно растеклась лужа виски. Мало того, что голова как чугунная, так еще и печень взбунтовалась.

Звонки не прекращались.

Он приподнялся на локте, вытянул другую руку. Косые лучи солнца заливали комнату. Который час? Он схватил трубку.

— Алло?

— Вергенс.

Прежде чем дойти до его мозга, голосу пришлось пробиваться через толстый слой тумана. Он вспомнил, что видел Вергенса на приеме. Марк выдохнул:

— В чем дело?

— Надеюсь, я тебя не разбудил? — В голосе слышалась ирония. — Чудесный праздник. Но тебе надо встряхнуться. Для тебя есть работка.

Сознание Марка немного прояснилось. Он сказал без всякого выражения:

— Я больше не пищу для журнала.

— Знаю, приятель, ты теперь важная птица, но тут форс-мажорные обстоятельства. Некролог.

— Кто?

Вергенс вздохнул и замолчал на несколько секунд. Марк вспомнил, что он всегда так вел себя на редакционных летучках — вечно медлил, нагнетал напряжение, прежде чем сообщить информацию. Наконец он произнес:

— Вчера умер Реверди, В шестнадцать часов по малайскому времени. Сегодня ночью сообщили.

Марк соскользнул на пол, ощутил его жесткую поверхность. Реверди не могли казнить, его еще даже не судили.

— Как?

— Дорожное происшествие. Машина, в которой его везли на юг для следственного эксперимента, рухнула с моста. Пробила ограждение и упала в реку.

Марка словно обдало ледяным душем. Теперь он обрел полную ясность ума. Вода могла означать только одно: Жак Реверди жив. Ему удалось кое-как собрать мысли воедино и спросить:

— Тело нашли?

— Еще нет. Только тела охранников. Они обшаривают реку. Но там вроде бы очень сильное течение… Что такое? Ты в порядке?

Марк не сразу осознал, что смеется. Смеется все громче, все откровенней, просто захлебывается от хохота. Все это казалось ему таким комичным… Его история, его ложь, использование чужого имени — и теперь его успех, неизбежный, но уже обреченный стать жертвой его проклятия.

Потому что у него не оставалось ни малейших сомнений; Жаку Реверди удалось сбежать, взяв в сообщники реку.

И теперь он идет к нему.

Его первым побуждением было запереться в квартире.

И ждать убийцу.

Весь день 15 октября он просматривал заметки в «Нью страйтс тайме», «Стар» и комментарии разных агентств печати. «Рейтер». «Ассошиэйтед Пресс». «ФрансПресс».