Марк быстро прикинул. Охотник. Француз. Лес. Все это смутно приближало его к Реверди. Он решил попытать удачи. Последний раз на сегодня.

— А этот охотник уже вернулся? Портье лукаво взглянул на него:

— Наоборот, только что ушел.

— В шесть вечера?

— Месье, речь идет о ночных бабочках.

Зеленое время.

Этот термин пришел ему в голову, когда он вышел из машины. Он последовал указаниям индийца: ехать по дороге до указателя на лютеранскую миссию, потом свернуть напротив, на дорожку, уходящую в заросли. Примерно через триста метров он понял, что дальше на машине не проехать. Дорога обрывалась у склона холма, перед буйно разросшимися джунглями, смыкавшимися над его головой многими ярусами.

Зеленое время.

Тот момент, когда под деревьями воцаряется мрак. Когда кажется, что лес вот-вот заснет, а он, наоборот, просыпается. Марк замер в восхищении. Звуки вокруг него становились оглушительными. Дробь кастаньет, резкий свист, глухое ворчание: невидимые тучи птиц возились на ветвях. Иногда раздавались другие, мимолетные звуки — шум крыльев летящего ворона, насмешливое щелканье клюва, но они тут же удалялись. И — фоном — постоянный шелест высоких трав, тростника, пальм или папоротников, окаймлявших дорогу и, словно волны, манящих погрузиться в свои глубины.

Он пустился в путь. Портье сказал: «Дождитесь ночи, а там ищите по свету». Ночной охотник использовал прожекторы. Марк спустился по склону холма. Ветер становился свежее. Он поднял воротник куртки и углубился в лес.

Травы и деревья колыхались, перекрещивались, расходились, словно охваченные томным возбуждением от встречи с темнотой. Растения отвечали на призыв, дрожали от нетерпения. Запахи усиливались, становились более резкими. Все чувства леса оживали. Марк был не в состоянии понять причину этого пробуждения. Чего ждали джунгли? Почему они так волновались?

И тут пошел дождь.

Вначале несколько капель. Потом равномерный стук, перекрывающий крики птиц. Исстрадавшиеся от жажды, иссушенные дневным зноем, отдавшие всю свою влагу жаркому солнцу, джунгли просыпались, чтобы напиться.

Он спускался дальше. Среди деревьев показался старый теннисный корт. Все тот же парадокс: стоило ему решить, что вот, он попал в первобытный мир, как он натыкался на вездесущие признаки цивилизации. Но цивилизации, клонящейся к закату: вместо сетки и разметки — увядшие листья, лианы, плющ.

Он как раз обходил площадку, когда начался настоящий ливень. Марк решил не прятаться. Напротив, он шел по краю обрыва, любуясь джунглями, ступеньками спускавшимися у него под ногами. Теперь листва походила на темные свитки, мерцавшие под дождем, готовые развернуться в зеленую пену. Все в джунглях катилось, сверкало, трепетало, пело зеленые гимны.

Он спустился еще ниже и увидел реку. Инстинктивно обернулся: в темноте уже не было видно дороги, по которой он шел. Нет дороги, нет теннисного корта, нет машины… Какие-то неясные декорации, словно ночь повернулась к нему спиной. «Дождитесь ночи, а там ищите по свету»… Но вокруг не было видно никакого света.

Он решил перейти реку по торчащим из воды камням, смутно различимым в темноте, в нескольких метрах слева от него. Когда он добрался до другого берега, промокший до пояса, уже совсем стемнело. Он прошел на ощупь еще немного, проклиная себя за то, что не догадался взять фонарь, когда раздался голос:

— What's going on? Who is there?[5]

Изумленный Марк произнес несколько слов по-французски. Ответом ему была тишина. И вдруг, абсолютно неожиданно, заросли озарились белым светом, ярким, как в операционной.

Марк заслонил глаза рукой. Поморгав, он различил метрах в десяти выше правильный прямоугольник света, ровного и яркого. И практически сразу услышал рокот генератора. На простыне — ибо это была простыня, натянутая на металлическую рамку, — проступил силуэт человека в накидке от дождя.

Человек подошел поближе и сказал по-французски:

— Наденьте это.

Он протянул ему темные очки. У него самого из-под капюшона поблескивали очки с зеркальными стеклами.

— В этом свете много ультрафиолета. Так что надо беречься.

Марк надел очки и взглянул на ловушку, наполнявшуюся насекомыми.

— Никто не знает, почему их притягивает свет. Думают, что они ориентируются по звездам и поэтому бросаются на любой источник света. Вот дурные. У них ведь по нескольку тысяч глаз, знаете? А что вы тут делаете? Бабочками интересуетесь?

Марк посмотрел на него. Лицо с правильными, четкими чертами, словно вымытое дождем, было наполовину скрыто очками и капюшоном.

Марк решил говорить откровенно.

— Я журналист, — сказал он, следуя за собеседником к световому экрану. — Занимаюсь преступлениями. Сейчас собираю материалы о деле Жака Реверди.

Охотник восхищенно присвистнул:

— Вы, должно быть, очень упорны, если добрались до меня.

Под промокшей одеждой Марка обдало жаром. Значит, этот человек знал Реверди! Он спросил совершенно естественным тоном:

— В каких вы были отношениях?

Энтомолог подошел к натянутой простыне. Прямоугольник уже почернел от тел насекомых, они копошились, цеплялись за ткань своими липкими ножками.

— Мы много раз встречались, — сказал он, осторожно беря серую бабочку. Осы, пчелы, комары вились вокруг него гудящим облаком.

— Где?

— Тут. В лесу.

— Ночью?

— Да, ночью. Он бродил. Вроде меня.

Марк вздрогнул. Он живо представил себе Реверди: худого, молчаливого, настороженного. Неизвестно почему, он «видел» его в комбинезоне ныряльщика. Черная кожа, одновременно матовая и блестящая. Пантера.

— Он охотился за бабочками?

— Нет, не думаю. Я никогда не видел его с материалом.

Во влажном воздухе распространился аммиачный запах. Охотник достал пластиковый флакон. Погрузил в него чешуекрылое. Марку показалось, что он сходит с ума: бабочка закричала. Охотник заткнул флакон пробкой и улыбнулся:

— Сфинкс. Один из самых известных видов ночных бабочек. Это — Acherontia atropos. Сфинкс «мертвая голова». Его так назвали за узор на крыльях. Он кричит и отваживается нападать на соты, чтобы воровать мед. Помните «Молчание ягнят»? Именно этих бабочек убийца засовывал в горло своим жертвам.

Опять «Молчание ягнят». Но нет, эта дорожка наверняка ведет не туда. Убийственное безумие Реверди уникально. Марк замахал руками, отгоняя насекомых.

— Аммиак, — пробормотал охотник. — Надо, чтобы они затвердели перед умерщвлением.

Он достал шприц. Марк, сам того не желая, отвернулся. Клубы насекомых на простыне соревновались в скорости с потоками дождя.

— А как, по-вашему, — настаивал он, — что он искал в лесу?

Охотник закрыл футляр с насекомым и спрятал его под накидку:

— Не знаю. Какое-то редкое насекомое, наверное. Что-нибудь особенное.

— Он вам никогда не говорил?

— Нет.

— А у вас нет предположений?

— Какое-то время я думал, что его интересуют какие-то дневные виды, гусеницы которых питаются бамбуком.

— Почему?

— Потому что я неоднократно видел его среди бамбуковых зарослей. Но на самом деле он искал что-то другое. Я так и не понял, что именно.

— А каким он был? Я имею в виду — в целом? Охотник ответил без колебаний:

— Симпатичным. Мы выпивали на рассвете, в отеле. Он говорил, что ему не нужен свет, чтобы «видеть» лес. Что он, подходя к добыче, перестает дышать. Он был необычным… Но, можно сказать, крутым. — Он замолчал, задумавшись. — Это правда, то, что пишут в газетах?

Марк не ответил: летающие твари усилили натиск. Он боролся с непреодолимым желанием удрать отсюда, и побыстрее. Охотник продолжал, как ни в чем не бывало развивая прерванные мысли:

— По-моему, он блефовал: на самом деле охотился не он.

— А кто же?

— Оранг-асли. Это настоящие специалисты. Он, наверное, показывал им, кого он ищет, а они уже разыскивали нужные виды.