– Жрец Ахай, Первый Меч Великого, просит твоего внимания, посвященный Чирс, – доложил слуга.

Лаудсвильский вновь стал мучительно вспоминать, где же он видел этого плосколицего гнома.

– Это Хой, – подсказал ему Чирс, – когда-то он служил Тору Нидрасскому. Я выкупил его раненого у степняков после разгрома меченых.

Бес вошел в зал уверенным шагом. Рукояти мечей угрожающе торчали над его плечами, да и во всем облике чувствовались сила и уверенность в своем праве презирать мир вообще, и сидевшего в кресле варвара в частности. Меченый сильно подрос – ростом он теперь не уступал ни брату Гарольду, ни покойному отцу. Зато глаза Бес унаследовал от дяди Чирса: холодные, как провал колодца из ночного кошмара, в который летишь и летишь, задыхаясь от леденящего душу ужаса.

– Я рад видеть тебя, жрец Ахай, – Лаудсвильский поднялся и с достоинством поклонился.

Бес чуть повернул в его сторону голову и ответил небрежным кивком. В глазах его Рекин увидел только обычное для горданцев высокомерие и равнодушие. Неужели он, Рекин, ошибся тогда во дворе? Быть может, его ослепила собственная ненависть к меченым? Он узнал Беса сразу, как только увидел, и ему показалось, что и тот его узнал.

– Благородный владетель прибыл к нам из Приграничья, – пояснил Чирс, – это рядом с крепостью, где ты родился.

– Я помню, – ответил Бес, – кажется, их называют духами.

На лице Лаудсвильского появилось довольно кислое выражение. Чирс засмеялся:

– Это не совсем так, достойный Ахай. Приграничье расположено несколько дальше.

Бес пожал плечами, лицо его сохраняло брезгливо-скучающее выражение. Он явно не собирался напрягать память по поводу столь ничтожного субъекта, как прибывший неведомо откуда варвар. Лаудсвильского порадовало такое не внимание меченого.

– Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, шлет тебе привет, посвященный Чирс, и заверяет в вечной дружбе.

Тень набежала на лицо Чирса, похоже, он не был обрадован этим приветствием:

– Я рад, что мой племянник удостаивается внимания первых лиц Храма.

– Я виделся с Геронтом, – самодовольно ухмыльнулся Бес – он подарил мне этот камень.

– Не забывай прикладывать руку к сердцу, когда произносишь имя наместника Великого. – Чирс взял из рук Беса камень, засверкавший всеми своими гранями в свете только что зажженных светильников. Кажется, посвященного удивило и насторожило внимание первых жрецов Храма к племяннику, во всяком случае весь его облик выражал скорее неудовольствие, чем восторг.

– Что ты помнишь об острове на озере Духов? Бес поднял на Чирса удивленные глаза:

– Я не помню острова.

– А женщину?

– У меня было много женщин, – равнодушно бросил Бес – Какую именно ты имеешь в виду?

– Речь не о потаскушках, – брезгливо поморщился Чирс – Я говорю о женщине, которую ты любил.

– Я никого не любил и не люблю, – глаза Беса холодно блеснули. – Я и мать свою не помню.

– Твоя мать умерла, когда ты был еще младенцем, – поспешно сказал Чирс.

– Ну, вот видишь, – успокоился Бес – Воспоминания мешают сосредоточиться, а с пешками не так-то просто управляться, особенно когда их не десять, а пятьдесят. Посвященный Геронт сказал, что я самый способный кукловод из всех, кого ему довелось видеть.

Чирс в раздражении прошелся по залу. Лаудсвильскому еще не доводилось видеть властного горданца в столь отвратительном состоянии духа. Неудержимое самохвальство мальчишки приводило его в ярость. Похоже, у Чирса были свои виды на Беса, и вмешательство посвященных Геронта и Халукара могло разрушить далеко идущие планы. Одно из двух: либо мальчишка действительно был незауряден настолько, что восхищал даже посвященных, либо от внимания верховных жрецов не ускользнула возросшая активность Чирса. Рекин плохо знал внутреннюю жизнь Храма, зато далеко не был новичком при нордлэндском дворе, и как бы ни различались системы управления в разных мирах, люди везде одинаковы, со всеми их страстями, подлостью и склонностью к авантюрам. Лаудсвильскому стало легче от этого мудрого вывода, он почувствовал себя увереннее и спокойнее в этом липком, как паутина, краю.

Хой ввел в зал закутанную в дорожный плащ женщину, Плащ был бурым от пыли, лицо незнакомки – бледным от усталости. Лаудсвильский покосился на Беса, тот с любопытством разглядывал подаренный Геронтом злополучный камень и, казалось, не обращал на женщину внимания. Чирс сам помог незнакомке освободиться от плаща. Женщина была красива, но не особенно молода, лет на десять старше Беса, как отметил про себя Рекин.

– Я знала, что он меня забудет, – сказала женщина Чирсу с едва уловимой горечью. – Вы изуродовали его душу.

– Моя душа мне вполне по вкусу, – холодно заметил Бес, – но меня удивляет, что посвященный Чирс позволяет своей наложнице оскорблять гостя.

– Я приготовил эту женщину для тебя, – спокойно отозвался Чирс.

Бес поднялся, подошел к женщине и взял ее за подбородок. Глаза их встретились. Лаудсвильскому показалось, что рука Беса дрогнула. Женщина отступила на шаг и отвернулась. Чирс знаком отпустил незнакомку и повернулся к Бесу:

– Ты поедешь в Приграничье вместе с владетелем Лаудсвильским и этой женщиной. Такова моя воля, жрец Ахай.

Бес равнодушно пожал плечами:

– Меч Храма всегда готов к походу.

– Благородный Рекин проводит тебя до места. Ты должен вспомнить, где находится пещера. Ты был там с женщиной. Черноволосой, с нежными руками.

Глаза, Чирса буквально впились в лицо мальчишки. Лаудсвильский поежился от прихлынувшего страха.

– Я вспомнил, – кивнул головой Бес, – там были стол, очаг, лежанка и эта женщина.

– Нет, это другая пещера. Вспоминай: пещера и два скорпиона.

Лицо Беса исказила гримаса:

– Они находятся за каменным идолом. Она положила их туда.

– Кто она? – спросил Чирс, и голос его прозвучал хрипло, а глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит от напряжения. Лаудсвильский сжался в кресле: пропади они пропадом, эти храмовики, со всеми их фокусами.

– Елена, – облегченно вздохнул Бес, – пусть она вспоминает.

Чирс бессильно опустился, точнее, упал в кресло:

– У тебя голова из чугуна, это тяжело даже для меня.

– Я сделал все, что мог, посвященный, – усмехнулся Бес – Я вспомнил женщину, а об остальном она расскажет тебе сама.

– Она не расскажет, – покачал головой Чирс. Беса слова посвященного удивили:

– Я займусь ею сегодня ночью, и к утру она вспомнит даже час своего рождения.

Лаудсвильский поморщился и бросил на Чирса вопросительный взгляд. Горданец в ответ только передернул плечами. Этот жрец Ахай, судя по всему, мог дать сто очков вперед меченому Бесу, так что совсем не случайно на душе благородного владетеля после разговора остался неприятный осадок.

Бес сидел в кресле у камина, вытянув длинные ноги, и бездумно смотрел на огонь. Его расслабленная поза, как и обветренное худое лицо, выражала откровенную скуку. Пожалуй, в нем мало что осталось от того мальчика, каким Елена знала его два года назад.

– Ты звал меня, достойный Ахай?

– Я знаю, что ты здесь, – небрежно бросил он через плечо, – но время для сна еще не наступило.

– А ты уверен, что не спишь сейчас?

Бес резко обернулся: женщина была одета так же, как тогда, на острове. Он помнил ее руки и помнил, что их прикосновение было ему приятно. Но его раздражало ее поведение, слишком напористое и независимое для обычной наложницы.

– Я помню тебя, Елена. Помню, как мы шли по подземному потоку твоей пещеры.

– Это была не я, Бес, – она вдруг уткнулась лицом в его плечо и заплакала, – это была твоя мать.

Наверное, следовало оттолкнуть ее, а может быть, просто выставить за дверь, но он почему-то не сделал этого, а стал гладить ее мягкие длинные волосы.

– Меня зовут Ахаем, женщина, и моя мать умерла много лет тому назад.

– Неправда, она умерла недавно. Ты должен вспомнить, Бес.

Он медленно поднялся и отошел от камина к столу. Эта женщина заслуживала хорошей порки, поскольку пыталась залезть в душу достойного Ахая, но в ее облике было нечто, мешавшее ему развернуться и ударить. Наверное, он очень любил ее в той, прежней, жизни. Но сейчас он Меч Храма, достойный служитель Великого, и любовь этой женщины ему не нужна. Зачем посвященный Чирс прислал ее?