— В самом сердце Крыма укрылся хищный ястреб! Но я найду его и под землёй. Будьте уверены!.. Если вам посчастливится обнаружить след Златки и Стеши, то дайте мне знать в Сечь.

— Обязательно дадим… И от тебя будем ждать радостных вестей. — У Младена дрогнул голос.

Старый воевода умолк, потом, поборов минутную слабость, взял Арсена и Палия под руки, отвёл в сторону, сказал совсем тихо, но твёрдо:

— А теперь, друзья, слушайте внимательно. От каменецкого паши к гетману вчера прибыл чауш с вестью чрезвычайной важности…

— Какой?! — воскликнули одновременно казаки.

— Весной этого года, самое позднее — летом визирь Кара-Мустафа бросит своё войско на Киев! Если ему удастся легко и быстро взять город, он перейдёт на Левобережье…

— Вот как! — Палий и Арсен не могли скрыть удовлетворения. — Ведь этому известию цены нет!

— Но это не все… Перед походом визиря крымский хан с ордой должен потрепать Левобережье, а буджакские татары вместе с янычарами — восстановить разрушенные запорожцами турецкие крепости в низовьях Днепра… Думаю, вы и сами понимаете, что эти вести надо немедленно передать кому следует!

— Спасибо, батько. — Арсен крепко прижал к груди Младена, потом обнял Ненко. — Спасибо, брат… Все сделаем, как нужно!

Повернувшись к Якубу, он хотел обнять и его, но тот вдруг сказал:

— Нет, Арсен, не прощайся со мной… Я еду с вами.

Возглас удивления вырвался у Арсена, Младена и Ненко.

— Якуб, что ты надумал? — накинулся на него старый воевода.

— Так нужно, Младен, — спокойно ответил тот. — Если Златка окажется на Украине, я заменю ей тебя, буду отцом… Да и к Арсену приросло моё сердце, как к сыну. В Немирове мне делать нечего. Если спросят, куда девался, скажете — погиб… На родине у меня никого нет, никому я там не нужен. А здесь… Я верю, что найдётся Златка, а у неё путь один — к Арсену! Ну, и я с ними!

Растроганные Младен, Ненко и Арсен обняли старого друга. Потом постояли молча. Младен поднял руку:

— Все… Поезжайте! Да не забывайте, что мы можем передать для ваших воевод не одну интересующую их новость!

— Мы найдём вас, батько, — сказал Арсен и первый тронулся в ночную тьму.

Оглушённый и до смерти напуганный, Юрась долго лежал на груде гнилой соломы. Когда сознание прояснилось, он поднял голову, пошевелил руками и ногами, чтобы убедиться, что они целы, а потом сел и прислонился спиной к мокрой, ослизлой стене. Сидел неподвижно, отупело уставившись в мрак, пока тошнотворно-удушливый смрад и сырой могильный холод, начавший забираться под жупан, окончательно не привели его в чувство.

Он вскочил на ноги.

Неистовая злоба вмиг переполнила все его существо. Дикий крик вырвался из горла:

— А-а-а!..

Он кричал и колотил кулаками в стену, задирая голову вверх, как волк, и тогда крик походил на волчий вой.

— У-у-у!..

Но его, конечно, никто не мог услышать. Вопль напрасно бился о покрытые изморозью стены, его заглушал толстый камышовый мат, которым была прикрыта яма.

Юрась понимал, что его не услышат, но животный страх и злоба вынуждали кричать. И он кричал. Кричал до хрипоты, пока совсем не обессилел, а затем сел в изнеможении на солому. Некоторое время молчал, не зная, что предпринять. Проще всего было ждать утра, ведь его, безусловно, кинутся искать… Но мысль, что ему придётся всю ночь просидеть в этой вонючей яме, приводила его в бешенство. Кроме того, он представил, как будет вылезать отсюда, грязный, вывалянный в нечистотах и в полуистлевшей соломе, на глазах множества воинов, как завтра весь Немиров станет потешаться над его приключением, и вновь волна злобы и отчаяния поднялась в груди. Встав машинально на ноги и выставив вперёд руки, быстро пошёл вдоль стены, надеясь в темноте нащупать лестницу, хотя знал, что её здесь нет… Неожиданно споткнулся и упал, зарывшись руками по самые локти в жидкую холодную грязь… Бр-р-р… Как из огня, выдернул руки, попятился назад, вытерся мокрой соломой, лёг, свернулся, как щенок, и тихонько заплакал…

Вытащили его из ямы лишь на следующий день.

А до этого перепуганный Азем-ага перевернул всю Выкотку и весь Немиров, послал конные татарские отряды в степь, думая, что Хмельницкий сбежал. Но все напрасно. Гетман исчез, как в воду канул. Отряды возвратились ни с чем: метель замела все тропинки и дороги, все человеческие и звериные следы… И только тогда, когда кто-то из гетманских охранников наткнулся на засыпанный снегом труп часового, Азем-ага догадался заглянуть в яму. Его удивлению и радости не было конца: внизу один-одинёшенек лежал, скрючившись на соломе, гетман и стонал…

Когда после полуночи беглецы собрались, наконец, в условленном месте, укрылись под защитой высоких земляных стен старого городища от ветра и снегопада, никто не представлял, сколько людей тронулось в путь. Думали прежде всего о том, чтобы поскорее подальше отъехать от города и оторваться от погони. Им посчастливилось: метель не утихала два дня и быстро заметала их следы. Только к концу второго дня в каком-то разорённом хуторе с несколькими заброшенными хатами остановились на ночлег. Арсен и Палий, обойдя все подводы, выяснили, что с ними ехало, включая тех смельчаков, которые вместе с Саввой Грицаем помогали в Немирове, и дубовобалчан во главе с Иваником, сто семьдесят человек. Это уже была порядочная группа людей, которых объединяла общая цель — уйти из-под власти турок и неистового Юрася Хмельницкого. Все они сразу признали Палия своим вожаком и прислушивались к каждому его слову, тем более что он был казачьим полковником.

Пересчитав людей и проверив, сколько съестных припасов — муки, крупы, пшена, мяса и солонины — оказалось при них, Арсен и Савва поспешили к Палию.

— Что будем делать, батько Семён? Припасов всего на неделю… Ну, если животы подтянуть, на две… А до весны далеконько! — сказал Арсен. — Коней совсем нечем кормить…

— И куда путь держим? Люди должны знать, — добавил Савва.

Они стояли поодаль от всех. Промёрзшие люди начали собирать сухой хворост для огня и сдирать с уцелевших хлевов соломенную кровлю, чтобы покормить лошадей. Женщины и дети разбрелись по хатам. В одну из них молодой Семашко с матерью, Якубом и Яцько перенесли из саней тяжело больного отца, угасавшего на глазах.

Палий задумчиво смотрел на заснеженные просторы, над которыми опускались синие сумерки, на уставших людей. Глубокие заботы волновали его.

— Сейчас у нас единственный путь — на север, к Полесью, — сказал он. — Таков приказ Серко… А оттуда — к Киеву. Мы должны предупредить киевского воеводу, что турки готовятся напасть на город… Думаю, за неделю доберёмся туда.

— Кто там нас ждёт, на Полесье? — разочарованно протянул Савва.

— Так, может, ты предложишь что-нибудь другое?

— Да нет.

— Доберёмся до Киева — там видно будет, что делать, — сказал Палий. — Среди своих людей не пропадём… А харчи надо экономить.

Ночью их позвали к Семашко: Мирону стало хуже. Помимо того, что сильно распухли и почернели ноги, у него началась жестокая лихорадка. Его уложили на тёплую лежанку, прикрыли кожухом, но ему все равно было холодно, от озноба зуб на зуб не попадал. И сын, и жена, и две маленькие дочурки не отходили от больного.

Губы его пересохли, глаза горели страшной болью. Видно, болело у него не только тело, но и душа. Он метался на облупленной, давно не белённой лежанке и ежеминутно просил пить. Феодосия и дети подавали ему глиняную кружку, и он пил, стуча о неё зубами.

Когда Семён Палий, Арсен и Савва остановились у изголовья, Мирон открыл глаза, слабо улыбнулся.

— Помираю я, — послышался его тихий голос. — Доконали меня проклятые янычары… Доконали, черт их побери! Спасибо тебе, Семён, друг мой давний, за то, что с друзьями вызволил, спас меня… За то, что помру я не в смрадной яме, а на руках у любимой Феодосии и деток дорогих… Спасибо вам, друзья.