Едва успели последние беглецы укрыться в лесу, как в противоположной стороне, на севере, взвилась пыль — это мчались передовые отряды запорожцев.

Хан в бессильной злобе скрежетал зубами. Страх и стыд переполняли его сердце. Почему перекопский бей вовремя не предупредил его об опасности? Или казаки уничтожили весь гарнизон Перекопа? О великий аллах! Теперь Урус-Шайтан со своими воинами прольёт море крови правоверных! И ты допустил это, о великий аллах! Хан взглянул на свой расшитый халат, на мягкие туфли — и на него с новой силой нахлынул стыд. На кого стал похож? Как будет смеяться над ним султан Магомет, когда его соглядатаи, которыми наводнён Крым, донесут ему о позорном бегстве хана!

Однако раздумывать некогда. Через полчаса казаки будут тут.

— Вперёд! — крикнул хан и быстро, первым понёсся галопом прочь.

Поздно вечером добрался он до Ялты, бросив поводья слугам, взбежал по трапу на галеру. Только здесь почувствовал себя в безопасности, немного успокоился. В любой миг галера могла отчалить от берега и выйти в открытое море, где никто уже не догонит её… Но после недолгого размышления хан отменил приказ о выходе в море, он решил заночевать на корабле, не выходя из ялтинской бухты.

Постепенно к нему возвращалась способность трезво рассуждать. Страх за собственную жизнь прошёл, и он начал думать о том, как собрать войско, чтобы дать отпор Серко. Переодевшись в военную одежду, прицепив на бок саблю и засунув за пояс пистолеты, из жалкого беглеца вновь превратился в грозного хана, его голос, когда начал отдавать нукерам приказания, обрёл обычную силу и уверенность.

— Спасибо тебе, Гази-бей, за своевременное предупреждение! Ты спас нас всех. — Мюрад-Гирей покровительственно похлопал по плечу уставшего и убитого горем салтана. — О твоих детях позаботятся. А ты сейчас, несмотря на усталость, скачи в Алушту, поднимай людей. Пусть каждый, у кого есть конь и сабля, едет на яйлу! Оттуда мы ударим по казакам! Пускай алуштинский бей разошлёт гонцов по побережью до Кафы с моим приказом собираться на яйле, и сам он вместе с войском завтра к полудню придёт к истоку Салгира. Мы пойдём по долине на север и разгромим презренных гяуров!

До поздней ночи хан направлял во все стороны гонцов и лазутчиков. Вошёл к себе в каюту вконец обессиленный и тяжело упал на широкую, покрытую роскошным пёстрым ковром тахту.

На следующий день в стан Серко на берегу Сиваша начали прибывать целые вереницы бывших невольников и невольниц. Мужчины, вооружившись татарскими луками и саблями, помогали запорожцам стеречь пленных, которых было почти столько же, сколько и освобождённых. Женщины и девушки, а также тумы — дети, родившиеся у невольниц от мужей-мусульман, пасли отары овец, табуны лошадей и стада коров. Эта военная добыча была крайне необходима для обратного похода казачьего войска — будет в дороге мясо, молоко, творог.

В субботу утром прибыл отряд из-под Козлова.

Не успела улечься радость от встречи и счастливого завершения похода, закончившегося взятием богатого приморского города и освобождением многих сотен невольников, как на юго-востоке показалась пыль: возвращался кафский отряд.

Серко был доволен: пройдено пол-Крыма, освобождены тысячи людей, захвачено много пленных, которых со временем можно будет обменять ещё на несколько тысяч невольников. Такого успешного похода запорожцев не было со времён Сагайдачного!

Если бы вернулся сейчас отряд из Бахчисарая, то и домой можно уходить.

Возле шатра кошевого, разбитого на невысоком холме, укреплён бунчук. Серко приказал джуре следить за тенью и отмечать её камешками. Солнце взбирается все выше и выше — и тень укорачивается. Вот-вот упадёт она на полуденную отметку…

Серко начинает волноваться. Почему до сих пор нет отряда из-под Бахчисарая? Неужели с ним что-то случилось? Неужели Семён Палий, который заменил погибшего Шумило, не понял приказа кошевого?

Правда, до Бахчисарая немного дальше, чем до Козлова и Кафы. И населён тот южный край гуще — потому и сопротивление врага могло быть сильнее… Но все это не оправдание! Приказ о возвращении в субботу к полудню был категоричным, и выполнять его необходимо во что бы то ни стало!

Почему же задерживается Палий?

Серко стоит перед шатром и всматривается в даль, в белесый, раскалённый нещадным южным солнцем горизонт. Но его старые, выцветшие глаза не видят там ничего, кроме дрожащего марева.

Рядом с кошевым — атаманы и бывалые казаки. Все они не намного моложе Серко, и кошевой не очень-то полагается на их зрение. Вся надежда на молодого джуру.

— Ну-ка, Ивась, смотри в оба! — приказывает молодику. — Не видать?

Тот вытягивает шею, поднимается на цыпочки — обводит взглядом степь.

— Кажись, идут! — радостно восклицает он. — Во-он там взвилось облачко на горизонте!

Голос его, однако, ещё не уверенный: может, то вихрь поднялся!

Но облако серое растёт — и сомнение исчезает.

— Идут!

Серко осеняет себя широким крестом. Крестятся и атаманы.

— Слава богу! Можно трогаться домой!

Однако радость оказалась преждевременной. Внезапно в степи взвился столб чёрного дыма. Это передовая застава подала знак: приближается неприятель.

Серко сжал кулаки. Выругался.

— Чёртов сын Палий! Из-за него придётся сшибиться с крымчаками… Говорил же — в полдень все должны быть здесь! Так на тебе! Нас тут пятнадцать тысяч, а у хана — тысяч сорок, почитай!

Все молчали. Пристально вглядывались в тучу пыли, в которой уже видны татарские бунчуки и островерхие шапки кочевников. Туча медленно расползается, затягивая горизонт.

— Что будем делать, батько кошевой? — спрашивает сухой, с щетинистыми седыми усами атаман Рог. — Может, отступим за Сиваш? Думаю, ордынцы не посмеют гнаться через Гнилое море…

— Отступать поздно. Это будет уже не отступление, а бегство, — отвечает Серко. — И отряд Палия нельзя оставлять на погибель… Будем готовиться к бою… Нас пятнадцать тысяч. Да почти две с половиной тысячи бывших невольников, которые будут драться не хуже казаков, ибо не захотят снова попасть в неволю. Мы выбрали и укрепили выгодную позицию — хану остаётся атаковать нас только в лоб. Так встретим его огнём из мушкетов и фальконетов[46]. А басурманы страх как не любят, когда им палят прямо в лицо! Тогда они быстро показывают затылок!.. Идите, занимайте места! И без моего приказа в атаку не кидаться!

Весь казачий лагерь сразу зашевелился. Запорожцы располагались в шанцах по куреням. К ставке Серко уже мчались гонцы и джуры с донесениями. Женщин и детей, а также пленных и военную добычу отвели к берегу и начали переправлять через Сиваш.

На некоторое время над серой солончаковой степью, дышавшей горьковатым полынным зноем, воцарилась тревожная тишина. Её нарушало только ржание казацких коней да плач белокрылых чаек.

Серко стоял на кургане и следил за врагом, который быстро приближался. Уже и он своими старческими глазами хорошо видел разномастные бунчуки над отдельными чамбулами.

Старый вожак давно потерял счёт боям и победам. Летописцы Сечи свидетельствуют, что только больших боев он провёл свыше полусотни и все их выиграл, а количество мелких стычек с врагами перевалило за полтораста.

Бой был его стихией. Он привык к нему, как сапожник привыкает к запаху вара или пахарь — к скрипу ярма и шороху рала в колючей стерне… Бой был его ремеслом. И знал он своё ремесло досконально. Именно этим и объяснял кое-кто удивительную везучесть Серко: за последние двадцать лет он не испытал ни разу горечи поражения.

Однако, когда ему говорили об этом, он насмешливо щурил глаза и скептически покачивал бритой головой.

Серко лучше кого-либо другого знал, что одного только ремесла полководца мало, необходима ещё выучка, мастерство всего войска и горячая вера каждого воина в своего атамана, глубокое убеждение в правоте дела, за которое они вместе бьются. Без них нет и победы.