Норв начал спускаться в сторону дороги прямо по целине. Мелькнул огонек фонаря и исчез. И Норв исчез, остались одни сугробы да ветер.

Завтра к Омеле? Хорошо, приду. Но если таким образом Норв попытается надавить на меня и заставить вернуться к колбам и перегонным кубам, то ничего у него не выйдет.

Я пишу книгу. И дело вовсе не в Этарде, марантинах, и даже не в стангреве, если уж на то пошло. Я напишу эту книгу, или перестану уважать себя.

Стуро вдруг напрягся, выдохнул еле слышно:

— Идут…

Все-таки. Все-таки.

— Сколько их, малыш?

— Кажется, двое…

Всего двое? Что же, и вправду — чужаки? Или, поняв, что так легко тильского медведя из берлоги не выгнать, решили — подтолкнуть?

Отодвинул доску, которая «бойницу» маскирует. Ни хрена не видно.

— Один — она, — сказал Стуро, — Та, что приносила питье.

— Альсарена?

Кивнул.

Худо дело. Если они отследили нашу барышню…

— А второй?

— Я ее не знаю.

— Ее?

Может, инга или всезнайка? Нет, их он должен помнить. Но, может, помнить — не значит знать?..

И тут я увидел две фигуры, двигавшиеся к нашему дому — чуть доску не уронил.

Боги милосердные!

Незнакомка, сопровождаемая Альсареной, оказалась настоящей красавицей. Высокая стройная блондинка, с эдак кокетливо загнутыми рогами. Коза. Провалиться мне на этом месте. Сам же просил…

— Это завтрак твой идет, — сказал я, но смотреть Стуро не пустил.

На всякий случай.

— Больше никого не слышишь?

— Никого.

Альса с козой между тем были у самого дома.

— Мальчики, доброе утро.

— Закрой это, — кивнул я на лавку с арсеналом, а сам пошел встречать.

— Вам гостинцы из Бессмарага, — Альса отряхнула снег с себя и со своей спутницы, — Мед гречишный, яичек десяток. И — вот. Беляночка.

— По дороге… чужого никого не встретила? — все же спросил я.

— Кого — чужого?

Мы прошли через сени, в комнату.

— Незнакомого.

— Я не приглядывалась, — барышня наша качнула головой, — Не знаю…

Впрочем, если они где-то в округе, что — доброго утреца ей желать будут? В засаде сидят, не видно их, не слышно…

— Вот, Мотылечек. Это — наша Белянка. Мать Этарда прислала ее для тебя.

Стуро расплылся в идиотской улыбке.

— Коза… Красивая… — обошел блондиночку, восхищенно прицокивая, присел на корточки, погладил мягкую козью шерсть, — Ты — хорошая. Ты — красивая. Белая Звездочка, — потом помрачнел.

— Что такое, Мотылек?

— Нет. Ничего.

Альса принялась разгружать сумку, бормоча:

— Вот, вот, а это — лично от Этарды, сливки от ее стола… Уф-ф! — и плюхнулась на лавку с кое-как наброшенным поверх оружия одеялом.

Помешать я не успел.

— Ай!

На что она села? На Зеркальце? Он у меня шипастый…

— Что у тебя тут? Ежи? — приподняла одеяло, — О-о…

— Железо, — буркнул я.

— Я закрыл! — отчаяние в черных глазах.

— Да. Спасибо, малыш.

— Вот это да-а!.. — протянула Альсарена, — Целый арсенал… Меч, а? — повернулась, — Благородный рыцарь! — со странной смесью иронии и серьезности, приправленной радостным удивлением, — Надеюсь, вы не воспримете мои действия, как желание нанести вам оскорбление?

Да уж. С целью унизить рыцарское достоинство шмякнуться задницей на благородный меч. Я взялся за одеяло — натянуть, что ли, хотел? Сдернул. Пущай прекрасная дама пялится.

Альсарена снова принялась рассматривать представшее ее очам, убрав руки за спину. Почему-то меня это тронуло — чтобы ненароком не дать волю любопытству, не коснуться оружия без разрешения владельца… Аристократка все-таки. Лираэнка.

— Сыч… э-э… — смущенно пробормотала: — Даже неудобно как-то тебя так называть… А, может, вас?

Я поморщился. Не люблю. Никогда не любил. С Эгвером все время ругался. Потом — смирился. Плетью обуха не перешибешь.

— «Чужой»? — Альсарена нахмурилась, — Кого-то ждете — с этим? — повела рукой над лавкой.

— Сам не знаю, — скривился я, — Нервишки шалят, — глянул на Стуро, — Э?

— Нет, — ответил парень.

— Что? — забеспокоилась наша барышня, — Вы думаете, я… со мной — кто-то еще?.. — мазнула встревоженным взглядом по Стуро, по мне, — Мальчики! Почему у вас такие лица?

— Лица ей… — я ухватил початую бутыль, приложился.

— Что с ним?

— Он боится, — сказал Стуро. — За меня. Сказал, чтобы я — нырь. Туда, — кивнул в сторону койки, посмотрел на меня, примиряюще поднял ладони, — Молчу, молчу.

— Опять Кайд?

Кайд. Я заржал.

Альсарена опустилась на табурет.

— Не Кайд.

— Не Кайд, — кивнул я, — Ладно, все. Проехали.

— Это… — попытался влезть Стуро.

— Проехали, я сказал, — рычание вышло отменное.

Парень обиженно хлопнул ресницами.

Я вытащил кружки.

— Где там у тебя гречишный?

Ага. Открыл горшочек, положил по ложке в две кружки, плеснул по чуть арваранского, начал размешивать.

— Я могу помочь?

Барышня, барышня… Помотал головой. Даже если бы ты и могла что-то сделать…

— Сыч… — маленькая рука осторожно тронула мое запястье, — Ладно, пусть Сыч. Ты мне доверяешь?

— В смысле? — я глянул на нее. Серьезна. Отшутиться не выйдет. — Доверять и поверять — разные вещи, Альса. Давайте лучше выпьем, — подвинул им кружки, уселся, — Кстати, парень, а ты есть собираешься?

Он смутился, кивнул.

— Ну, так иди с ней туда. Мы не смотрим.

Стуро снова кивнул, взял козу за веревку и утянулся в закуток.

— Расскажи, что случилось?

Как расскажешь все это?

(Я взял себя в руки и сказал — как с обрыва, головой вниз, в ледяную воду:

— Это — нгамерты.

Я жду — нгамертов. Они за мной охотятся.

— Что? — слабо вскрикнула Альсарена, а из закутка выскочил перепуганный Стуро:

— Что случилось?

— Объясни ему, — сказал я и вышел в сени…)

— Глупость, наверное. Старею, — пуганая ворона куста боится, — Со страху мерещится.

Я еще просто не привык, что нас — двое. Боюсь подставить Стуро.

— Что тебе мерещится? Чужаки в деревне?

— Можно сказать и так, — выпил свое пойло, без меда, стукнул кружкой о столешницу, — Да прокисло оно просто! К черту!

— Арварановка прокисла? — изумилась Альса.

— Нет. Пиво у Эрба.

Прокисло, отсюда и странный привкус. Испортилось пиво, вот и все.

— Сыч! — возмутилась она, — Опять виляешь!

— Не виляю. А поверяю. Как ты хотела. Раз этой ночью сюда никто не пришел, значит, пиво у Эрба просто испортилось, — вовсе необязательно было им сюда приходить ночью. И вообще… — У прокисшего пива вкус другой… Дьявол, да кончится это когда-нибудь или нет! — залепил кулаком по ребру столешницы.

Не полегчало. Уже давно не действует. Я этой рукой много чего могу сделать. До Тана мне, конечно, далеко, но…

Из закутка вылез Стуро. Обвиняюще глядя на Альсу, заявил:

— Это из-за меня!

— Я иду к Эрбу, — поднялась решительная наша барышня, — Провожу инспекцию погребов.

Я поймал ее за руку, дернул на место.

— Сиди. Сказал же — померещилось. Нечего таскать судьбу за хвост.

— Сыч, миленький! — взмолилась несчастная, — Какое отношение имеет Эрбово пиво к этому арсеналу?!

— В том-то и беда, что никакого. Скорее всего, — устал я, боги. Бояться устал, ждать… — Между Эрбовым пивом и арсеналом — вконец обалдевший Сыч, — похлопал ее по руке, — Ничего. Привыкну.

Альсарена отхлебнула из кружки.

— А с медом — ничего.

— А то.

Если мне не изменяет память, в Каорене так, с медом, предпочитают употреблять арваранское инарги, большие лакомки. Впрочем, в Каорене я никогда не был, а из чистокровных инаргов знал только одного — каллиграфа, учителя моего. И с ним мы арваранское не пили. Тана-то нельзя назвать чистокровным инаргом, у него в крови много чего намешано… Впрочем, с Таном мы тоже не пьянствовали. Тан вообще не любит крепкой выпивки, предпочитает орнат и «львиную кровь», тагу арат, вино с Тамирг Инамра.