Ун подошел, ткнулся носом Альсе в лицо, и она страстно застонала. Ишь, «милый» какой-то. Увидала б она этого «милого»…

Ладно, будем ждать. Коза спит полчетверти, иногда больше, но через полчетверти ее всегда можно растолкать. Подождем. И кстати, приятель, шмоточки-то твои. Небось за ночь уже отмокли. Нечего увиливать.

Рубаха моя старая, штаны, которые из шерсти…

Хорошо, что заказал Марионе рубаху и на себя. Что ни говори, привыкши Сыч-охотник менять хоша б рубаху — того, чаще чем енто принято. Тута, то есть.

И никакая маска не заставит меня занашивать одежду до стоячего состояния.

Простирнул рубаху, обмотки, штанцы, сменил сделавшуюся серой воду, и только-только принялся полоскать, как сзади послышалось шевеление.

Ун, до глубины души возмущенный длительной неподвижностью человеческого существа средь бела дня, напрыгивал на сундук, тормошил Альсу, и в завершение процедуры обчвакал ей все лицо.

— М-м… — вяло отмахивалась бедняга. — Ну, милый… ну, не надо… Что ты делаешь…

— Прекрати, Ун! — я сгреб наглую тварь за шкирку, отшвырнул, взял Альсу за плечи, — Ну-ка, просыпайся давай, — встряхнул, усадил, — Просыпайся.

— Что такое? — барышня пробудилась и захлопала глазами, — Что случилось?

— Это ты меня спрашиваешь?

— А где… Стуро?

Ого.

— Приволок тебя и ушел.

— Ушел?

— Злой, как черт. Что произошло? Он тебя укусил?

— Э-э-э… да как тебе сказать… — она ни с того ни с сего засмущалась, — Не совсем.

— То есть? Что ты мне мозги пудришь?

Нет.

Да нет, не может быть.

А — имя?..

Барышня задумчиво потрогала свои губы, бормоча:

— Странно, странно… Ирги! Ах, черт! Какая же я балда!

Так и есть. Целовались. Ну и ну…

— Охотно верю.

— Вот смех и грех, — она покачала головой, — А что, говоришь, мрачный ушел?

— Мда-а… Только этого не хватало.

А парень-то — не промах.

— И ведь могла сообразить! — не унималась марантинская воспитанница, — Я еще удивлялась — почему во рту все онемело, словно мяту жевала… Это же надо… Долго я спала?

— Как коза, — фыркнул я, — Тряс уж тебя, тряс…

Альса хихикнула.

— Как коза… А что, он до сих пор гуляет где-то? Не возвращался?

— Нет.

Если все действительно так, а так оно и есть… Небось, бродит по лесу, снег губищей пашет. Представьте — целуешь ты девицу, а девица — брык… И дрыхнет. Ох, боги, боги, вот не было печали…

— Ты что, Ирги? Чего хмуришься?

— Размышляю, — меня еще немного царапало, что она зовет меня по имени, — То ли искать идти, то ли сперва арварановки принять. Опять начнется — не аблис, не трупоед, с аблисами быть нельзя, с трупоедами не получится…

Сама кашу заварила, а мне теперь…

Альса улыбнулась.

— Он разочарован. Ничего страшного. Я что-нибудь придумаю.

Приду-умает она. Ишь.

— Что ты тут придумаешь?

Эт’ те, подруга, не хиханьки по углам. Енто — того, несовместимость.

— Э, не скажи, не скажи. Придумать можно множество самых необычайных вещей, — глаза у нее загорелись, — Чтобы я да не придумала… дайте только время.

— Арфадизнак? — усмехнулся я, и Альса возмутилась:

— Так ты ж его не выпил! Поглядела бы я на тебя, когда б ты его выпил!

Да уж, поглядела бы. Развлеклась бы, того. Ежели б сбечь успела. Хорошенькая лираэночка, пф.

— Тут, насколько я понимаю, другое что-то варить надо, — ушел я от скользкой темы.

— Не твоя забота, — отмахнулась беспечно Альсарена, — Что-то другое… в некоторой степени, конечно… — просияла: — А кое-что можно и оставить.

— Э, — барышня, барышня. Не заносись. — Смотри, не укатай мне парня-то. Сваришь чего, а он с копыт долой, — изобразил оскаленного дохлого аблиса.

— При чем тут парень? — обиделась Альса, — Я для себя сварю.

Для себя? Эка. И кое-что от афродизиака…

— Ладно, тебе видней.

А она вдруг заглянула снизу вверх в лицо мне:

— Ирги, ты не сердись. Я про сегодняшнее утро. Не сердись, ладно?

Все в порядке, хотел сказать я, но не успел — Альса продолжила:

— Я вовсе не собиралась выведывать какие-то твои тайны… Нет, не так. Мне вчера показалось — ты что-то рассказал важное, а я… Жонглировала символами, понятиями, а сама ни черта не поняла. А признаваться не хотелось. Поэтому и несла чушь про геральдических зверей.

— Правда?

Опять, сталбыть, сам себя в угол загнал. Как говорится, сам себе и Даул, и Рейгелар…

Альса кивнула:

— Правда. Это лираэнские игры, — сдвинула бровки, — Я в них больше не играю.

Ох, барышня… Как же ты домой-то вернешься, в Итарнагон свой, бедолага?

— Проехали, — я протянул руку, она стиснула мою ладонь прохладными пальцами, удержала.

— Слушай, Ирги. Я сейчас подумала… Ирги, мне недолго осталось учиться в Бессмараге. В мае — выпуск у девочек, я уеду с ними. Ирги, обещай не отказываться сразу, — цеплялясь за руку мою и за имя — что ж ты предложить-то хочешь? — Подумай сперва. Хорошо подумай, — сглотнула и выпалила: — Ирги, я хочу, чтобы ты и Стуро поехали со мной.

— Куда? — улыбнулся я, — В Итарнагон? — то ей суд общинный над Кайдом с собутыльники, то вон — еще похлеще, — Окстись, Альса. Язычник и тварь? Что скажет отец Дилментир?

— Меня не интересует мнение отца Дилментира, — бросилась в бой барышня наша, — Кстати, он не такой фанатик, как можно было бы ожидать. Между прочим, ты думаешь в Итарнагоне одни последователи Истинной Веры живут? Сплошные лираэнцы? В Итарнагоне половина населения — гироты. Такие же язычники, как и ты. А у нас, вокруг Треверргара, вообще сплошняком гиротские деревни. Провинция, трое суток до столицы, — сжала крепче клешню мою, — Ирги, отказаться ты всегда успеешь. Надо подумать, что мы можем сделать, а потом отказываться.

— Хорошо, — смирился я, — Я подумаю.

Придется выдержать серьезную осаду. Между прочим, сперва надо Стуро спросить. И, если он захочет… В конце концов, Иргиаро, тебе-то терять нечего.

— Вот и ладно, — Альса отпустила мою руку, — Я тоже подумаю. Сейчас уже поздно, надо идти. Завтра поговорим. Только, Ирги, давай по-честному, — ухватила меня за рукав, — Когда я приду — не прячься от разговора.

— Хорошо, — я фыркнул в усы.

Вот уж что-что, а вилять не стану.

Как сказал Стуро — пришло время.

Только вот — какое?..

Я спускалась к Косому Узлу, потом поднималась к Бессмарагу, и всю дорогу старалась не думать. Рано еще. Рано.

Ночью, конечно, я не засну. И не только потому, что успела выспаться. Буду ворочаться и Бог знает, до чего додумаюсь. А койки не избежать — что еще делать ночью в монастыре? Только молиться в пустой холодной церкви. Но я еще не чувствовала в себе силы на такой подвиг. Библиотеку Роза запирает перед вечерей, ключей у нее не допросишься: Роза безумно боится пожара. В комнате шуршать и жечь свет не годится, я не одна живу. Следовательно — что? Следовательно, я сейчас иду в лабораторию и беру коробку со снотворным. А заодно посмотрю, что там есть для нейтрализации оного.

Для нейтрализации оного. М-да. А с чего ты взяла, подруга, что тебе будет нужда нейтрализировать снотворный эффект? С чего ты взяла, что крылатому герою по душе целоваться с трупоедицей? Ушел ведь, даже не дождался, когда я проснусь.

Ирги голову заморочила. Какой черт за язык тянул? Выдумала, действительно — некую личность с темным прошлым да кровососущую тварь — в Итарнагон тащить. Хорошо еще, если их просто развернут на границе…

Рефлексирую. Хватит. Хватит!

Стиснув зубы, я толкнула створку тяжелых монастырских ворот. Из привратницкой выглянула Верба.

— А, Альсарена, наконец-то. Зайди-ка в комнаты гостей. Там к тебе посетитель приехал.

— Какой еще посетитель?

Она пожала плечами:

— Почем я знаю? Мужчина, в летах уже, здоровенный. Простолюдин по выговору, но одет добротно. Вооруженный к тому же. Верхом приехал, да еще лошадку с собой в поводу привел. Что ты глазами хлопаешь?