— Аблис, — сказал Сыч.

— Что?

— Такому существу, как аблис, — он почесал в густой своей гриве и добавил: — Передай матери Этарде мою благодарность. Я сегодня же начну делать пристройку, где коза сможет оставаться на ночь.

— Повторяю, я согласна каждый день приводить ее, а потом уводить обратно. Не будем делать из этого проблему.

Он внимательно посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся.

— Хорошо.

А я впервые рассмотрела глаза его под чащобой бровей — не тускло-темные, как казалось мне прежде, а вишнево-карие, с двумя вспышками золота, лучами расходящегося вокруг зрачков. Яркие, яростные, молодые глаза. Бог ты мой, сколько же ему лет? Сбрить бы эти дурацкие заросли, камуфляж этот, взглянуть бы, что за птица прячется в можжевельнике и чертополохе?

— …?

— А?

— Тетеря.

— Я тетеря?!

— Ты тоже тетеря. Я говорю, пора сходить силки проверить. Может, куропатка попалась. Или — тетеря. Я-то, понимаешь, кровушку уважаю тока в колбаске — с чесночком там, с перчиком. Об собственном желудке подумать надо, говорю. Да и хозяюшку с Уном подкормить.

— Ты уходишь?

— К концу третьей вернусь. Не беспокойся. Оставлю с вами Редду. Запретесь, опять же.

— Да нет, Сыч, ты не так понял. Нам с Мотыльком бояться нечего. Кайд сюда больше не сунется, а кому кроме Кайда есть дело до Долгощелья? Врагам только твоим таинственным… ох, прости, друг, черт за язык дернул.

Сыч смерил меня мрачным взглядом и пробормотал:

— Надеюсь, что так.

После чего отправился в сени за лыжами.

Надо же было ляпнуть! Таким манером ты только все испортишь, подруга. Сдерживайся, а? Любопытство до добра не доведет.

Я завернула за угол, поглядеть на Мотылька с козой.

Ну, идиллия. Пикник на свежем воздухе. Мотылек пристроился на чурбачке и с умилением наблюдал, как Белянка подъедает с рогожи рассыпанный корм. Кстати, лицезрение жующей козы явно доставляло ему удовольствие. Видимо, это зрелище у стангревов считается нормальным и естественным, что никак не скажешь о питающихся трупоедах.

Мотылек поднял лохматую голову и одарил меня клыкастой улыбкой.

— Она сыта.

— Чудесно. А ты? Сейчас кончается вторая четверть. Надо поспешить, чтобы к началу четвертой она успела проснуться. Я должна буду забрать ее в Бессмараг.

— Да. Ты права, — кивнул стангрев. — Иди сюда, Белая Звездочка. Иди ко мне, моя красавица…

И коза вскинула рога и шагнула к нему, коротко мемекнув. Мотылек соскользнул со своего чурбачка коленями в снег. Он обхватил ее за шею, смеясь и отворачиваясь, а коза по-собачьи тыкалась в него носом. Я отступила, продолжая таращиться на игривую парочку. Интересно, как это можно укусить такое веселое, ласковое создание, которое так доверчиво к тебе льнет?

Оказалось — еще как можно. Я даже не поняла сначала, что произошло. Только что Беляночка, возбужденно мемекая, пыталась опрокинуть своего приятеля, а он теребил ее, смеясь и зарываясь лицом в пахучий мех, а вот теперь стангрев осторожно опускал обмякшее тело на рогожу, не прерывая неожиданно затянувшегося поцелуя.

Он склонился низко-низко, так, что я видела лишь косой неровный крест его крыл, да ворох рассыпанных волос, иссиня-черных на фоне белой, чуть тронутой сливочной желтизной козьей шерсти. Он замер в позе плакальщицы, и остался неподвижен на долгие, долгие мгновения.

Вопреки ожиданиям я не ощущала ни отвращения, ни страха, ни каких-либо других негативных эмоций. Любопытство — да и то не слишком жгучее. Некоторое недоумение: неужели стангревские трапезы так и проходят в молчании, на четвереньках, в нелепой скорбной позе? Некоторое смущение: Мотылек не предложил мне удалиться, видимо не подозревая, что его способ принятия пищи для людей по меньшей мере необычен. Некоторое удивление по поводу моей собственной вялой реакции. И все.

Потом меня окликнули сзади. Сыч кое-как починил лыжи и собирался в лес проверять силки. Он взял с собой Уна. Я посмотрела, как они уходят, обернулась к Мотыльку и вздрогнула — тот стоял рядом и тоже смотрел охотнику вслед. Потом стангрев взглянул на меня и вытер губы ладонью.

— Приятного аппетита.

— Что?

— Пойдем в дом.

— А Белая Звездочка? Я возьму ее с собой.

— И уложишь на постель? Как на это посмотрит Сыч?

— Зачем на постель? — всерьез озадачился Мотылек, — Не надо на постель. Коза живет отдельно, аблис… э-э… трупоед — отдельно, — он пошевелил бровями и поправился: — Человек, не трупоед.

Поднял козу на руки и понес ее в дом, словно невесту. Я подобрала рогожу и полупустой мешок.

Белянку устроили в сенях, возле торца печи. Четверть она проспит спокойно, так что новый разгром Сычову хозяйству пока не грозит.

Войдя в комнату, Мотылек сразу же взялся за кочергу и принялся копаться в углях. Добавил штук пять сосновых чушек — загудело пламя, волнами поплыло сухое приятное тепло.

На пустом столе я разложила свою папку. У меня уже набралось порядком записей и набросков. И то и другое требовалось перебелить и рассортировать. Пора было составить план будущей книги, а также определить темы наших с Мотыльком бесед — содержательных и лаконичных, а не просто болтовни, утоляющей поверхностное любопытство.

Я пододвинула чистый лист и открыла чернильницу.

Первое — структура общества, иерархия, семейные отношения.

Второе — быт, распределение обязанностей, ремесла.

Третье — культурная сфера, религия, мифы.

Четвертое — словарь, сравнительный анализ.

Провела горизонтальную черту. Ниже распределялись пункты, где помощь Мотылька была лишь косвенной.

Пятое — внешнее описание.

Шестое — качественные свойства, заметные и скрытые различия, эмпатия, предположения о внутреннем устройстве организма.

Седьмое — пластическая анатомия, рисунки, таблицы.

Все это, вкупе с вступлением и заключением, создаст должный объем. Плюс всякие примечания и дополнения.

Итак, приступим.

— Итак, — Альсарена раскрыла папку, извлекла несколько листочков, — Слушай, Мотылек. Это — вступление. Немного напыщенно, но так принято. Вступления всегда пишутся высокопарным слогом, в старинном стиле. Потом, в главах, текст будет более современным, так что не пугайся. Итак: «Величайшая беда человеческая есть невежество. Происходит из невежества страх, а из страха — дикость, злоба и ненависть, и сосед идет войною на соседа, и уверены оба свято в правоте своей и неправоте другого, ибо лишь знающий способен сомневаться.»

Тут она сообразила, что прочтенное ею писано на лиранате.

— Э-э… — оглянулась, — Давай лучше ты.

Я, как смог, перевел. Лихо она загнула, барышня наша. Оставшись довольна куцым моим изложением, продолжила:

— «Посему первейшая обязанность каждого человека есть по мере сил стараться возжечь огонь Знания, дабы осененные Знанием, чада Господни в мире и согласии жили, радуя взор Единого. Ибо сказал Господь Бог наш: „Все твари земные суть создания Мои, и всех возлюблю, и во имя Мое вы такоже друг друга возлюбите, ибо равны вы пред лицем Моим“».

Стуро моргал. Пауза.

— Все живое, — сказал я, — должно друг друга любить. Закон таков.

— Правильно! — воодушевился парень, — Хороший закон.

Альсарена улыбнулась.

— «И создал Господь великое множество существ, разумом наделенных, и расселил их в пределах земли обитаемой, Аладаны, и за пределами оной, и из сех существ человеческие народы лишь небольшую часть составляют, об иных же братьях наших пред лицем Единого почти ничего неизвестно, ибо ведут они жизнь уединенную и с людьми в общение не вступают.»

Красивости правильного книжного лираната я ободрал безжалостно, как кору с ветки перед тем, как вырезать свистульку. Но Стуро важно покивал насчет аблисов, которым трупоеды не нравятся.

— Далее. «Внушает беспокойство, что заповедям Пресвятого Альберена противоречащее деление тварей земных на чад Господних и создания Диавола премного приверженцев приобретает, и настроения таковые опасностью чреваты, ибо слаб человек и легко впадает в грех гордыни, в „Истинном Законе“ же сказано: „Господь есть Судия Единый“». Уф-ф!