Стуро отворил дверцу в печке, принялся шарить внутри кочергой. Я села за стол. Попробовала сосредоточиться на работе. Не получилось. Из головы не шло Норвово: «люди простят, Кадакар не простит». Что он имел в виду? Стуро — сын Кадакара, а что я знаю о Кадакаре? Что он волшебен, коварен, непостоянен? Что он — одна сплошная аномальная зона? Что он внушает ужас? Значит ли это, что мой Стуро аномален, коварен и ужасен?

Что за чушь! Какого дьявола я слушала невежественного альхана, который и имени-то своего написать не способен? Это все лираэнская привычка — повсюду искать подвох. Это отец меня натаскал…

Отец. Я ведь больше никогда его не увижу. Я попыталась вызвать в памяти его лицо, но память отказала. Словно что-то защелкнулось в голове. Приоткроешь дверцу, а изнутри как рванут — нельзя! Не суйся! Не смей!

Наверное, это потом будет — тоска, раскаяние, угрызения всякие. А пока — нельзя.

Ох, ладно. Ладно. Пусть только Ирги вернется, а там все образуется.

Тихонько грохнула кочерга о железный лист. Стуро сидел на дощатом полу перед печкой. Черные диагонали крыл крест-накрест перечеркивали согбенную спину. Я встала, подошла к нему.

— Милый…

Он сидел, обняв колени. Глядел на огонь, замкнутый закопченой рамкой дверцы. Я перешагнула через упруго выгнутый пучок прутьев-пальцев, обернутых вороненой кожей и села на пол, рядом с ним.

— Стуро. Ты скучаешь по дому?

Молча посмотрел. Зачем спрашиваешь? Неужели не ясно?

— Ты бы вернулся, если бы… если бы это было возможно? Если бы прямо сейчас сюда вошла твоя мать и сказала: «Идем домой, сынок… Где ты был так долго?»

Взгляд у него сделался беспомощным. Он выпустил свои колени, неловко повернулся, схватил меня за плечи и прижал к себе. Изо всех сил прижал, так, что острый птичий киль его врезался мне в грудину.

— Я не хотела… — пробормотала я сквозь спазм в горле, — не хотела я… Ты простишь меня? Простишь?

Он ничего мне не ответил.

— Слышь, паря, долго еще ехать-то?

— Не, маленько ужо осталось, не беспокойсь. Вона — того, счас своротим. Деревня тама. Косой, сталбыть, Узел. Оттеда рукой подать.

Кучер крякнул, хлопнул вожжами:

— Н-но-о!

Бутыль в мешке моем отчетливо булькнула.

Давненько, дружище, не приходилось тебе пропорцию выверять, кады то, чему положено быть жидким и капающимся (десять капель на персону, плюс двадцать на круг, для гарантии)… Пробка неплотная, другого объяснения не нахожу. Фирменное зелье, рецепт Тана, одобрено Красавицей Раэлью, безнадежно засохло и капаться не желало ни в какую. Пришлось приблизительно наковырять щепочкой (которая в довершении всего еще и сломалась, прилипнув к остаткам зелья на дне флакона…)

Разболтал в бутылке белого вина, и теперь дело за малым — оформив бумаги, выпить. Так сказать, на посошок (сам-то хлебать не буду, ученые, чай, изобразить, что пьем да слить на пол потихоньку). А потом препроводить гостей дорогих к Эрбу, на ночевку. Да через полчетверти навестить господина нотариуса в комнате его. Копию бумаги взять. Не оставлять следов, которые могут вывести на Стуро, на Альсу… Потому как — хошь, не хошь, — а подписывать завещание придется «Ирги Иргиаро». Сталбыть, ежели когда кто вдруг решит в архив Городской Управы Арбенора нос сунуть, да бумажку сию там обнаружит — станут и Стуро искать, как наследника, да и свидетелей пошерстить могут. «Кошачьи лапы» — енто вам, почтенные, не «цапы» городские. Даже не «хваты» из Тайной Стражи.

— Эй, любезнейший, — окликнул хмырь сушеный из возка.

— Туточки я, господин хороший, — Сыч-охотник свесился с седла, засунул башку в окошко.

— Что-то долго мы едем.

— Дак енто — почти прибыли. Вы ж, господин хороший, навроде как бывали здеся? В Бессмараге, то есть?

— Видно, слишком давно, — вздохнул нотариус.

Ничего, уважаемый господин Оденг. За беспокойство и плочено сорок желтых, заместо десяти. Ежели б мало показалось, не поехали бы, э?

А расклад я склепал основательный. Как учил Рейгелар:

«— Чем больше в игре правды, тем она убедительней».

Обработал кочерыжку на совесть. Дед Сыча-охотника, тилатский контрабандист, держатель «Дерева» (правда — Косматый Лаэги не последний человек в Тилате был), так вот, дедушка преставился. А Сыч-охотник из Тилата уехал уже давно, «потому как дела енти нам не того. Не по нутру, то есть. Охотники мы, сталбыть» (разве не правда?). И старший брат долю дедова наследства деньгами передал (тоже правда. Почти, то есть). И таперича, раз у Сыча желтые имеются, «надыть, значит, того — чтоб по закону все. Чтоб, ежели че приключится, так побратим бы — енто. Чтоб владел. Наследством, то бишь» (и это ведь тоже правда. А кроме того, официально оформленная бумага с именем будет работать при въезде в Андалан. Как удостоверение Стурьей личности).

Вспомнил изумленную физиономию секретаря господина нотариуса:

«— Завещание? Ты хочешь составить завещание?

— Оно самое. Дельце наше, сталбыть. В „Драконоборце“ присоветовали — к господину Оденгу, потому как — сам-лучший нотариус. Так-то, паря. Докладай, сталбыть. Об ентом. Об посетителе.»

Сам-то нотариус среагировал довольно спокойно на косматого тила из глухомани, желающего изъявить свою последнюю волю. Видать, не первый сумасшедший клиент у почтенного господина Оденга. Платил бы денежку, а уж в здравом он там уме, али не в здравом… Оно и хорошо. Даже вон к черту на куличики поехать согласился. Как про Бессмараг услыхал, обрадовался вроде как. Ладно, что тебе до него.

Ох, ребята, ребята!.. Трус я. Самый распоследний. Всю дорогу до Арбенора по полночи чушь разная мерещилась. Ведь знаю, что не может ничего особо приключиться, что собаки с вами, да и вы у меня не лыком шиты. Все знаю, а только не на месте душа. Хоть что делай. Ниче, скоро уж. Скоренько.

Навестил арбенорский рынок. Рынок… Отвыклось малость от шумотни да толкотни — в Долгощелье живучи отвыкнешь… Вопли зазывал, перебранки продавцов с покупателями и меж собою — гулом в башке, кто-то дергает за рукав, кто-то чем-то трясет прямиком перед рожей… Да уж, ребята. Непросто оказалось отодрать с ушей и глаз, скомкать, кинуть под ноги и растоптать гудящее наваждение. Да при всем при этом еще и про маску не забыть. Ворочать тупым тильским кочаном, застывать периодически, хлопать себя по лбу да чесать в затылке… Арбенор. Столица. Итить.

В винном ряду меня надуть хотели. Шустрый малый с бегающими гляделками вознамерился всучить Сычу-охотнику черт его знает, какую бурду под видом «вина из Каорена». («Эва. А печать где?» «— Какая тебе еще печать? Во, гляди — бутыль! Из самого Таолора. Знаешь, небось, Таолор?» «Видал, того. А енто, паря, не вино. Енто — ослиная моча. Так туточки и написано. Вишь — „Моча. Ослиная“. Ага.»), — и прошел дальше, оставив его с раззявленной пастью. У другого торговца, степенного бородатого альда, приобрел, что собирался.

Мешок набит до отказа — толстенький сверток с Альсарениными иллюстрациями и досками («— А за срочность доплатить бы полагается…» «— Мало ли че те полагается. Плочено, чай. Полномочиев мне не давали, доплачивать. Ишь!»), — две бутыли орната, белого каоренского вина, да две — красного, тлишемского, да бутыль тагу арат, «львиной крови», с Тамирг Инамра, из Кхарета. Да круглобокенькие фляжечки лимрской, аж три штуки. Да, вот так. В конце концов, имею право, э? Капюшон суконный с пелериной для Стуро — хотел сперва шапку купить, токмо ведь они все из меха, шапки-то, — не наденет козява «мертвую шкуру». Подыскал вещь суконную, добротную, тепленькую да красивую — пелерина фестончатая, хвост длинный, с кистью, отворот имеется, который ежели опустить, так не то что клыков — носа не видать. Шаль барышне, самая что ни на есть тильская шаль из козьей шерсти, такая, что в колечко женское протянуть можно. В тильских шалях уж кому и разбираться, как не тебе, приятель. Дед привозил маме шерсть от своих коз, а мама пряла и вязала шали. По серому фону — белый и рыжеватый узор… Продавец-то, космач, как личность Сыча-охотника углядел, да про шаль услышал, сразу, видать, лучший товар выложил. Поболтали с ним малость по-тильски. Осведомленный мужик попался, перекупщик — он контрабандисту сродни. Дерево наше теперь Радги держит, брательник мой троюродный. Это мы с коз переехали. Как были козы Косматых Варт лучшими в Тилате, так и остались. И шаль, что Альсе куплена, из шерсти потомков коз деда Лаэги… Такие пушистые шали, между прочим, прекрасно меняют общий силуэт. Да и капюшончик малость скрадывать Стурью сутулость станет. Еще поразмыслил и купил плащ. Красивый плащ, синий. Как до дела дойдет, поменяемся со Стуро. Он этот наденет, а я — его, который Альса привезла.