— Ух ты! Какое лицо! — воскликнул Эйл, взяв очередной рисунок, — а кто это? Подруга, или тоже плод воображения?

— Ну, — я взглянула на портрет Велиала, — подругой его не назовешь… скорее знакомый. Рисовала по памяти — вышел чересчур слащаво.

— Интересный знакомый…

— Не самый приятный тип, — хмыкнула я.

— О, а это что? — Эйл вертел в руках синий блокнот, — дневник номер шестьдесят шесть — прочел он на форзаце, — твой?

— Нет… — я резко забрала блокнот, — то есть да… почти… мой.

Несколько мгновений в комнате висела неловкая тишина.

— Значит, ты художник? — Эйл сменил тему.

— Интересно, как это он до такого догадался? — услышала я громкое саркастическое замечание Тори из другой комнаты.

— Да, — я отложила дневник Вилл, как сложно общаться с людьми, когда тёмный норовит вставить свои замечания по поводу и без. Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, — а ты чем занимаешься?

— Я музыкант.

— Правда?

— Да, — смущенно улыбнулся он.

— Да… — протянула я вслед за ним, — веселенько получается…

— Что именно?

— Ну, музыкант и художник встретились ночью в старом парке при наизабавнейших обстоятельствах… зловеще, как-то. А тебе так не кажется?

— Не вижу ничего в этом зловещего, — пожал плечами Эйл, — скорее, звучит как начало анекдота или, — он немного замялся, — романтической книги.

— А я вижу… — парень удивленно посмотрел на меня, — не обращай внимания, это я так, просто шучу, — засмеялась я.

После того как мы выпили чаю, убедились, что больше часа после происшествия я не подаю признаков сотрясения, а Эми сказал, что защита возведена, Эйл отправился домой. Прощание вышло неловким. Эйл явно хотел о чем-то сказать или спросить, но так и не решился.

Как только за Эйлом закрылась дверь, я направилась обратно в гостиную и задумчиво опустилась в кресло. О моем недавнем госте я забыла. В моих руках был синий блокнот в твердом переплете — дневник Вилла. Совсем о нем позабыла. Помешкав мгновение в нерешительности, я открыла дневник и начала читать. Первые записи были самыми обычными: описание прошедшего дня, каких-то событий, внезапных мыслей. В дневнике часто упоминалось обо мне: «Софи сказала», «Софи сделала», «нужно будет рассказать Софи». Подобные записи мне было читать как-то неловко, поэтому я просматривала их бегло.

Начиная с середины, в дневнике стали появляться странные записи, вернее предложения постскриптум. Нечто вроде: «Если эта книжка не перестанет завывать по ночам, я выкину ее на помойку… плевать, что раритет».

Чем дальше, тем записи становились все интересней и страннее. Он писал, что ему стало любопытно узнать содержание той самой «воющей» книги, ведь «…если книга воет, значит, это кому-то нужно…». Вот только я не могла понять, думал ли Вилл над тем, кому это нужно?

Однако, он все равно столкнулся с одной проблемой: книга была написана на незнакомом языке. Это Вилла только раззадорило. Он задался целью: выяснить, что написано в книге «любым способом».

Он писал, что потратил много времени, чтобы узнать, на каком языке написана книга. Но как именно он определил язык текста, и что это был за язык — записи в дневнике отсутствовали. При попытке перевода выяснилось, что в тексте используются устаревшие слова и обороты. Так что даже тот, для кого этот язык родной, не сможет толком понять, о чем говорится.

Из-за этого Вилл бросил свою затею, но никак не мог смириться с неудачей. Поэтому он невероятно обрадовался, когда познакомился с очень интересным человеком, филологом, увлекающимся переводом древних документов именно с этого самого языка. Они очень быстро сдружились и стали чуть ли не лучшими друзьям. Он помог Виллу перевести часть текста, а после очень быстро обучил этому языку за особую услугу… Пояснений о характере услуги вновь не было в записях. На этом записи о книге прервались — в дневнике не хватало пары страниц.

После следовали записи, в которых часто упоминалось о необычных явлениях, странных встречах и событиях. А так я обнаружила запись от которой чуть не выронила дневник. В дневнике было написано следующее: «Да! Получилось! Способ, предложенный филологом, сработал — Акка Лукья пришла. Она подтвердила мое предположение о мече. Значит теперь нужно понять, как вскрыть печати: время, пространство, правда, вода, огонь, земля, ветер».

Этот была последняя запись в дневнике, а через неделю Вилла не стало.

— Хм, и что бы все это значило? — я отдала тетрадь духам.

— Ну, теперь-то нам хотя бы ясно, к кому приходила сумасшедшая старуха до нас, — произнес Ликантроп, листая тетрадь.

— И что же это нам дает?

— Постой, — воскликнул ангел, — ты помнишь, что она тогда сказала?

— Я помню, что она много чего сказала, — я устало потерла лоб, — но не могу припомнить, чтобы она сказала что-нибудь прям полезное о мече…

— Да нет же, вспомни, она говорила, что тот, кто нашёл ее до тебя, тоже спрашивал о Сейтсеман Сиэлуне. И теперь мы знаем, кто это.

— Нам это ничего не дает. Я же не могу расспросить Вилла о том, что ему известно о мече, я его вообще не могу ни о чем спросить… и вообще… здесь ничего не написано о том, что было написано в книге. Так почему же вы решили, что там говорилось именно об этом мече? И с чего вы вдруг вдолбили себе в голову, что Акка говорила о Вилле?

— Посмотри на последнюю запись, — Эми ткнул пальцем в тетрадь, — семь печатей отделяют меч от мира, и первые две — это время и пространство.

— Предположение притянуто за уши, — фыркнула я, но тут же смягчилась, — ладно, пусть будет так, но это все равно не меняет суть дела. Спросить-то я его все равно не смогу…

— Спрашивать не обязательно, нужно найти ту самую книгу…

— Книги, книги, они у меня уже в печенках… кто вообще их придумал⁈

— А кто его знает, — пожал плечами Тори.

— Да будь ты проклят, гадский дверной звонок! — пытаясь вспомнить еще парочку проклятий, я еле оторвала голову от подушки и, широко зевая, потопала к двери.

Аргументы хранителей все же убедили меня в необходимости найти книгу, и я остаток ночи до рассвета провела в кладовке, перебирая ящики с вещами Вилла. Среди откровенного хлама, который у меня не поднялась рука выкинуть, было что угодно: маленькие коллекционные статуэтки, блокноты, тетради, предыдущие дневники, пустые стеклянные баночки причудливых форм и размеров, игрушки из шоколадных яиц, ручки, пара шкатулок, потрепанные наушники, шесть мертвых телефонов разных поколений, неожиданно паяльник и припой, куча массивных колец — но никаких книг. Хорошо, что я сразу избавилась от одежды, сдав хорошую на благотворительность, а истрепанную на переработку, иначе бы все еще перебирала.

— Ята, я не знаю, сколько сейчас времени, но для меня все равно слишком рано, ты ведь знаешь, какая я бываю перед выставкой, — пробормотала я сонно и осеклась, глядя на невероятное явление. Мой взгляд уткнулся в нежно розовые пионы, аккуратно собранные в шляпную коробку лавандового цвета, — эм, — выдавила из себя через пару мгновений коробке с цветами, — мне кажется, вы ошиблись квартирой.

— Не думаю, — знакомый голос заставил меня поднять взгляд на лицо держателя коробки — это был Эйл, — ты спала? Четвертый час дня.

— У меня свой режим, — гордо вздернула подбородок, — сколько хочу, столько и сплю.

— Имеешь полное право спать столько, сколько хочешь — я не осуждаю, — легко рассмеялся Эйл, — можно зайти к тебе в гости?

— Эм, — неловко поправила свою длинную футболку и отступила немного в сторону, пропуская мужчину, — ну заходи, раз пришёл.

После ночного помешательства и нетипичных для меня поступков, за которые теперь было очень неловко, я даже не знала, как себя вести. Эйл вновь появился у меня на пороге, хотя засыпала я с надеждой, что он больше не придет в гости к дамочке с отсутствием чувства самосохранения. Розовый ветер из мозгов, к счастью выветрился и пока не подавал знаков о своем возращении. Мне все еще хотелось безоговорочно доверять малознакомому мужчине, но теперь пробился голос разума. Его носителем вновь оказался Ликантроп.