Он чувствует прыжок. Пропасть под колесами мотоцикла. Адам опускает глаза. Внизу ущелье, такое глубокое, что к горлу подкатывает тошнота. Сердце екает. Адам думает о Сэди. Молится, чтобы она благополучно перепрыгнула пропасть.

Он плывет в воздухе. А потом спускается. Летит стремительно, точно камень из водденитовой рогатки. Видит землю. Она неожиданно появляется перед глазами. Словно из ниоткуда. Байк врезается в нее. С бешеной силой. Передним колесом. У Адама от удара перехватывает дыхание.

Он тянет руль на себя, наклоняется в седле, но мотоцикл вырывается из-под него. Адам летит. Ждет, что вот-вот ударится о землю. Боль пронзает его, точно разряд молнии. На него обрушивается темнота. Точно стена из черного железа.

Он резко садится. Руку и лодыжку пронзает жгучая боль. В затылок упирается что-то острое, и он оборачивается. Ветка, торчащая из какой-то стены, обвязанная веревками и обтянутая брезентом. Горит свеча. В воздухе разлит какой-то аромат – не то благовония, не то масла. Жарко, тесно. Сердце колотится, во рту пересохло. Адам облизывает губы, дышит часто и неглубоко.

Внезапно он чувствует какое-то движение. Оборачивается, моргает.

В тусклом свете на пороге стоят трое. Похожие на призраков. Кажется, будто воздух в палатке шевелится.

Тот, кто стоит впереди, протягивает к нему руку.

– Прочь! – хрипло кричит Адам. – Я вас предупреждаю. Идите отсюда, или…

– Или что? – человек, который протягивает к нему руку, выходит из тени. Лица его не разглядеть в темноте. Но глаза видно: в мерцании свечи они горят желтым огнем.

– Кейн.

– Он самый. Долго же ты валялся в отключке.

Адам отодвигается назад, нашаривая рогатку за поясом.

– Кто это с тобой?

– Родичи мои.

– Но кто они?

– Накода. Кто же еще?

Адама охватывает ужас.

– СЭДИ! – кричит он во все горло.

Кейн поднимает руки.

– Успокойся. Ей ничто не угрожает. Я же тебе сказал. Это мои родственники.

Не говоря ни слова, незнакомцы, склонив головы, выходят через низкую дверь.

Адам таращится им вслед.

– Так это твои родственники?

– Именно, – соглашается Кейн.

– Значит, ты людоед.

Кейн ухмыляется.

– Ага. Еще бы. Конечно, людоед. Давно надо было тебя порубить на мелкие кусочки. – Он достает нож Ната, делает шаг вперед, и керамическое лезвие блестит в свете свечи. Адам шарахается от него, но ветки юрты толкают его голову вперед.

Кейн со смехом прячет нож в карман.

– Осторожнее!

Адам поднимается на ноги. Острая боль пронзает щиколотку. Вскрикнув, он тянется ощупать распухшую ногу. Пальцы его натыкаются на липкую зеленую субстанцию.

– Это примочка, – поясняет Кейн. – Мелко порезанные листья со слюной. Помогает от боли и синяков. Ты сильно приложился. Хорошо, что, кроме щиколотки, ничего себе не повредил.

Кейн протягивает ему бутыль, выдолбленную из тыквы-горлянки. Адама так и тянет выбить ее из рук Кейна, но жажда мучает его, как дикий зверь. Он выпрямляется, берет воду и пьет, пока Кейн не отбирает у него бутыль.

Тыльной стороной руки Адам вытирает рот и смотрит на Кейна. Похоже, тот ничуть не пострадал. Адам переводит взгляд на свою левую руку. На ране свежая повязка. Он поднимает ладонь и нюхает бинт. От него пахнет травой и древесным дымом. Боли нет.

– У накода мощные снадобья, – не сводя с него глаз, поясняет Кейн. – Они зашили тебе рану.

Адам смотрит на него.

– Видел бы ты тот прыжок, – продолжает Кейн. – Ты сам-то помнишь?

Адам качает головой.

Но он все помнит. Урывками. Как пулей вылетел на трамплин, прильнув к раме мотоцикла. Как сгруппировался у кромки обрыва. Как направил мотоцикл вперед и вверх, взмывая в воздух. Как привстал в седле и как потом вытянулся всем телом, отрываясь от земли. Сперва чувствовал вес тела. Потом парил в невесомости. Под ним только темнота. Потом ударился о землю. И больше ничего.

Кейн бросает Адаму его гоночный костюм, и Адам одевается, повернувшись к Кейну спиной. Вместе они, пригибаясь, выходят из палатки и щурятся от призрачного света. В воздухе по-прежнему висит пыль. Еще не рассвело, и в полумраке маячат расплывчатые силуэты.

По лагерю из дюжины юрт ходят люди, каких Адам прежде не видывал. Мужчины, голые по пояс, худощавые, загорелые, вымазанные коричневато-желтой грязью. Головы у всех прикрыты: кто в уборах из перьев, кто в широкополых шляпах. Руки выше локтя обхватывают золотые браслеты. На плечах у них висят длинные полые трубки из темного дерева. Женщины в платьях и разнообразных головных уборах – кто в перьях, кто в шляпах. Вид у них такой же угрожающий, как и у мужчин. У них на спине тоже длинные трубки.

Адам, моргая, таращится на незнакомцев.

– Что это у них такое?

– Духовые трубки. Бесшумное оружие. Поражает цель за двести метров. На шестидесяти убивают наповал.

Адам качает головой.

– Ничего себе. Представляю, что бы сказал Нат.

– Привет, – раздается голос за спиной.

Адам быстро разворачивается. И видит улыбающуюся Сэди. Голова у нее перевязана. На виске проступает пятно крови.

Адам инстинктивно тянет к ней руку.

– Больно?

Сэди еле заметно отстраняется.

– Ничего, заживет.

Кейн смотрит на Сэди. Потом на Адама.

– Пойдем, покажем шаманке твою руку. – Он указывает куда-то на северо-восток. – Выезжаем на рассвете. Нам вон туда.

Он ходит среди накода. Те здороваются с ним, поднимая руку ладонью вперед. В утренних сумерках они похожи на привидения. Кейн отвечает на каждое приветствие. Подходит к группе молодых мужчин, похожих на тени, которые ставят юрту вдали, на краю лагеря.

Адам провожает его глазами и снова качает головой.

– Это безумие.

– Они кочевники, – поясняет Сэди.

– Они дикари!

– Я тоже так думала, но… они умеют лечить… – Она дотрагивается до перевязанной головы, потом указывает на его руку: – Болит?

– Сэди, ты сошла с ума! Ты разве не слышала, что о них рассказывают?

– Да все я знаю. Я ведь тоже сперва разозлилась. Вышла из себя. Орала на них. Кейну меня даже держать пришлось. А потом пришла она, эта женщина из племени накода. Кейн называет ее шаманкой. Смотришь на нее, и…

– Они людей едят!

– Я боюсь не меньше тебя. Поверь. Но… не знаю, что-то мне подсказывает, что им можно доверять. Они не опасны. Просто они другие. Может, все эти истории про них – ложь. – Голос ее звучит напряженно, так, словно Сэди пытается убедить не столько Адама, сколько саму себя. В глазах ее читается любопытство, смешанное со страхом.

Адам ничего не отвечает. Он наблюдает за накода. Мужчины носят охапки хвороста, обвязанные веревками, глиняные горшки, деревянные миски с корешками и ягодами. Женщины сидят на квадратных плетеных матах с длинными трубками на коленях и мастерят из твердых стебельков пустынного мятлика тонкие, как иглы, стрелы.

Что-то привлекает внимание Адама. От юрты к юрте переходит женщина. За ней семенит стайка детишек без головных уборов. Дети как дети – смеются, верещат, задирают друг друга. Но все-таки что-то в них не так. Адам приглядывается, убеждая себя, что это ему не снится.

На головах всех детей есть волосы. Длинные, кудрявые. Как у Наблюдателей.

Не успевает Адам открыть рот, как дети скрываются в юрте, а женщина, точно по волшебству, вдруг оказывается прямо перед ним.

Глаза цвета нефрита. Лицо вымазано охрой. Высокие скулы. Волосы спрятаны под широкополой мужской шляпой с потрепанными черными краями. Женщина немолода. Она заметно старше старика Дэгга. Она протягивает руку. На пальце у нее черный пепел. Женщина указывает на рот Адама и раскрывает свой. Зубы у нее выкрашены в красный цвет.

Адам застывает.

– Она хочет, чтобы ты открыл рот, – поясняет Сэди.

– Вот еще.

– Пепел целебный. Поможет от руки.

– Тебе нужно, – бормочет женщина.

Не успевает Адам опомниться, как она хватает его за запястье и тянет к себе. Адама бросает в жар. Он непроизвольно открывает рот, и женщина проводит пальцем по его языку. Потом уходит, а он так и остается стоять с открытым ртом, чувствуя на языке горечь пепла.