Полчаса занимаюсь с ребятами. Прыгают лучше. Техники заметно добавили. Павел Степанович наблюдает в открытую, но не вмешивается. Сглазил, блин. Идёт к нам.

— Игорь, Стас. Давайте тройной прыжок попробуйте, — он смотрит на меня, я развожу руки в стороны и пожимаю плечами. Тут я не советчик. Меня самого надо учить. Парни прыгают, причём не только двое, которых тренер назвал, все пробуют. Довольны. Здорово добавили. Из любопытства прыгаю тоже. У меня результат чуть лучше, но совсем незначительно.

— Левую ногу провалил, — встречает меня Стас, — Ты не только толкнулся ей плохо, но и присел на неё.

— И разбег зря сократил. Скорости не хватило, — подсказывает Игорь. Вот же вырастил наблюдателей на свою голову. Прямо в глаза, не стесняясь окружающих, критикуют старшего товарища. Переглядываюсь с Павлом Степановичем. У того улыбка и хитрые морщинки у губ. Наверно думает, что уел меня с моей методой подготовки и дружескими отношениями.

— Так. Теперь наши критики идут и прыгают дальше, чем я. Пошли — пошли — я захлопал в ладоши, подгоняя ребят. Сначала прыснули, потом заржали, как кони, но перед прыжком сумели собраться и прыжок получился вполне серьёзный. До моей отметки долетели. Почти… Поднимаю большие пальцы вверх. Ребята довольны. Оставшаяся троица тоже трусит на точки разбега. Всем весело, азартно, глаза горят. Прыгают заметно лучше.

— Молодцы! Красавцы! И Степаныч у вас классный, такую штуку подсказал. На тройном вы все здорово сможете выступить, — не жалею я добрых слов. Вовремя сказанная похвала дорогого стоит, а уж уверенности добавляет, и не описать.

По взгляду тренера понимаю, что наш необъявленный спор не окончен. Он учит авторитетом и знаниями, а я добрым словом и личным примером. Каждому своё.

Дома в душ, переодеваюсь и иду в школу. Покупаю по дороге у бабуськи, стоящей с ведром около магазина, пять астр и иду к директору.

— Ой, Павел, заходи. Спасибо за цветы. Как ты за лето изменился. Подрос, загорел, наконец-то прическа приличная, а не то безобразие, что раньше, — похоже наша «железная леди» действительно рада меня видеть. Делюсь новостями, в основном рассказываю кто и куда поступил из знакомых. Напоследок получаю разрешение пользоваться иногда комнатой радиокружка. Удачно получилось. Нет у меня ни осциллографа своего, ни звукового генератора, а без них не обойтись. Планы-то наполеоновские, а приборов кот наплакал.

Теперь на Центральный рынок. Есть там, на самом краю «блошиные ряды». В основном старьё всякое продают, но трутся там «жучки», торгующие радиодеталями. Для близиру на прилавке лежит пара рваных динамиков от проигрывателя, старенький электродвигатель и по паре картонок, на которых шариковой ручкой написан список деталей. Осматриваю перечень деталей. У одного мужичка, лет сорока, есть почти всё, что мне надо. Отходим с ним в сторону, диктую необходимое. Заинтересовался, задёргался.

— Парень, а не секрет, что ты задумал? Тут деталей рублей под двести, — он снимает кепку и чешет приличную проплешину, которую раньше кепка удачно скрывала.

— Музыкант я, пульт буду делать на двенадцать входов, — вздыхаю, услышав предварительную цену деталей.

— Расскажи поподробнее, — просит он. Объясняю задумку. Попутно мужичок задаёт весьма необычные вопросы. Интересуется каскадами, глубиной регулировок темброблока и прочими, весьма специфическими моментами, — Меня Юра зовут, — протягивает он руку, — Могу тебе собрать все предварительные усилки. Давно ничего интересного не паял. По червонцу за штуку.

Знакомимся. Задумываюсь. Контакт сработал. Как специалист он выше меня на голову. Где только не работал. В последнее время увольняли его после третьего запоя. Пил Юра подолгу и с выдумкой. Начинал обычно красиво. Покупал себе самый дорогой коньяк, а знакомым колдырям со двора — ящик «бормотухи». Обычно это был Портвейн 72, по два двадцать за бутылку. На третий день он уже пил портвейн вместе со всеми, а через неделю-полторы ехал сдаваться знакомому главврачу на Агафуры. Так называли дом для умалишённых, где было отделение для алкоголиков. Врач всегда встречал Юру с удовольствием. Пока радиоинженера промывали капельницами, он успевал привести в порядок всю медицинскую технику, половину из которой сам и сконструировал, когда работал на заводе ЭМА (электромедицинской аппаратуры). На этом заводе Юра продержался дольше всего, целых пять лет. Сегодня он вышел торгануть деталями, потому что душа горела от несправедливости. Говорил же он ведущему конструктору конторы Орггазавтоматика (в разговорах между собой название всегда менялось — только ОргазмАвтоматика, и никак иначе), что транзисторы работают не в режиме и их надо на радиаторы ставить. Тот не послушал его, стал доказывать, что это он прав. В результате на испытаниях вагонетка с рудой упала с пятнадцатиметровой высоты, а выговор впаяли ему, и премии лишили.

— Юра, мне быстро надо. А потом такое дело, ты случайно не запьёшь горькую? — смотрю, как он густо краснеет, машинально проводя рукой по лицу.

— Клянусь, пока последнюю деталь не впаяю, капли в рот не возьму, — истово стучит он себя в грудь. Из его же памяти знаю, что слово он держит.

— Тогда мне ещё эквалайзер нужен будет, — нагло пользуюсь я стыренными из его головы сведениями. Эквалайзер он почти закончил. Для себя собирает. Звуком он заинтересовался давно. Поспорил, что соберёт из советских деталей и динамиков аппарат не хуже, чем японский Пионер у его друга, купленный за сумасшедшие деньги. Выиграл спор, но сам заболел качественной аппаратурой. Купил проигрыватель Дюал и магнитофон Грюндик. Как бы Юра не пил, но дорогие его сердцу вещи сберёг.

Поторговались. Дороговато мне мои фантазии обходятся. Триста пятьдесят рублей только Юре надо будет отдать, а ещё мне придётся делать компрессор и кроссоверы, да и по мелочи набежит… те же ручки, кнопки, входы, панели, индикаторы. Рублей в пятьсот мне пульт встанет, блин.

— Слушай, ты же музыкант, — вдруг соображает Юра, — Микрофоны не надо? Сосед у меня четыре штуки продаёт недорого. Старенькие, но всё как часы работает.

Идём смотреть. Со скепсисом смотрю на обшарпанный фанерный ящик, с облупившейся краской, который сосед Юры по прилавку вытаскивает из рюкзака. Затёртый инвентарный номер на боку. Открывает. От удивления только что на затылок не падаю.

— Это что? — показывая пальцем, выдавливаю из себя, на большее воздуха не хватает.

— Микрофоны измерительные. Все рабочие. Они чистые, у меня акт о списании есть, — не понимает моё состояние продавец.

— И почём? — я беру себя в руки и формирую покер фейс.

— По полтиннику за штуку хочу, — слишком нагло говорит продавец, явно загибая цену.

— Возьму все за сотку, — урезаю я вдвое аппетит продавца, — Они же шестьдесят первого года, да ещё и блоки к ним дурацкие, на лампах небось.

Минут пять торгуемся. За сто сорок рублей покупаю четыре Ноймана Ю 47!!! Фото Френка Синатры видели? Тогда вы видели сорок седьмой Нойман. В другие микрофоны Синатра отказывался петь. Обалдев от покупки, не сразу понимаю, что от меня хочет Юра. Привожу себя в порядок. Млин, у меня в руке ящик с целым состоянием. Ставлю его на землю, сажусь сверху. Юре нужен полтинник, у него на мой заказ не хватает деталей. Всё ещё нахожусь в состоянии грогги, как боксёр, пропустивший удар в подбородок. Вытаскиваю деньги и равнодушно сую их радиоинженеру.

— Вот просто так взял и отдал незнакомому человеку? — удивляется он.

— Да знаю я тебя. У меня двое друзей в твоём дворе живут. Я же про пьянку тебя не случайно спросил, видел, как ты там колдырил, — пользуясь информацией, полученной от него же, наступаю ему на совесть мозолистой пяткой. Снова краснеет. Сорок лет мужику, а краснеет так, как не каждая девчонка сумеет.

— Я тебе свой телефон запишу, — суетится он, в поисках ручки и бумажки. Чую, выполнит он мой заказ, и свалит в запой. Ладно, у всех свои проблемы. Пока у меня на Юру большие планы. Он не зашорен догмами. Всё ещё верит, что при грамотном инженерном подходе мы всех сделаем, а то что запойный… Мерлин Монро это помешало стать звездой?