— Семёныч, я в хоккей ни ухом, ни рылом. Даже на коньках кое-как стою. На лыжах нормально бегу, а коньки — точно не моё.

— Да не хоккеист, тот уже в Японии работает. Другой Старшинов, председатель «Трудовых резервов», — отмахнулся тренер, — У них сейчас как раз провал по лёгкой атлетике. Может и клюнет. Авторитет у него что надо. И поддержка серьёзная.

Вот что меня меньше всего интересует, так это закулисная возня разных спортобществ. Как хорошо живётся, когда эту кухню не знаешь и веришь в честный советский спорт. Такой, как на картинках и плакатах.

— Семёныч, останови, я тут выйду, — чуть не закричал я. Проследив за моим взглядом, тот лишь ухмыльнулся и ловко припарковался к обочине. На противоположной стороне дороги, легко перепрыгивая через свежие лужи на тротуаре, шагала миниатюрная девушка, с ярко-синей спортивной сумкой на боку.

— Клянусь, если мы такое сыграем, то я никуда, ни в какой кабак не иду! Это же половина отделения суперской музыки. Была бы одна гитара, я бы не взялся, а в две — сыграем. У тебя там ничего сложного. Я даже сакс на коду найду. Есть у меня двое на примете. По джазу вкусно лабают. Ты правильно сказал, нам вокала надо больше. Тут вчетвером можно петь — Лёха горячился, а я, слушая одним ухом Пинк Флойд, а другим его рассуждения, рассеяно улыбался. Он примчался ко мне со свежей, чисто записанной катушкой последнего концерта Пинков и со своей гитарой. А я мыслями всё ещё с ней…

Я догнал её, пролетая над лужами, подскакивая, как каучуковый шарик, как мартовский кот, задравший хвост и подпрыгивающий на одних подушечках лап.

— Врёшь, не уйдёшь, — голосом мультяшного злодея, прокаркал-проскрипел над ухом. Успел подхватить под локоть и поймать слетевшую с плеча сумку.

— Извини, дурацкая шутка, — не переставая улыбаться, сказал без капли раскаяния.

— Как ты так тихо подкрался? — удивилась Ольга. Эх, мне бы в лесу потренироваться с полмесяца, тогда бы ты знала, что такое тихо.

— В разведчики готовлюсь, мечтаю стать шпионом Гадюкиным, — трагическим голосом понёс я веселую чушь, зная, что девушкам это нравится.

— Ты только на тренировках в своей маске бегаешь? — заулыбалась Оля, разглядывая новые очки.

— Теперь, когда ты знаешь мою тайну, скрываться бесполезно. Маски больше не будет, — продолжил дурачиться, устраивая её сумку на своём плече.

— В этих очках тебе намного лучше. Только зачем они? Уже солнца нет.

— Это жуткий секрет, покрытый мраком ночи… Прыгаем? — взявшись за руки, перепрыгнули широкую лужу. Я и две таких наверно сейчас перепрыгну. Иду, сдерживая сам себя.

— Ты можешь хоть о чём-то серьёзно говорить? — улыбнулась Ольга. Продолжая держать её за руку, остановился, не обращая внимания на снующих прохожих, тихо сказал:

— Ты самая красивая девушка на свете.

Потом молча шли до остановки автобуса.

Вот почему так? Когда автобус жду я, нужный маршрут приходит четвёртым или пятым по счёту, а вот когда этот автобус совсем не нужен, он тут как тут. Дверь с хищным лязгом захлопнулась, и Икарус сытым жёлтым кашалотом покатил по улице, обдав меня напоследок вонючим выхлопом солярки.

— Паша, ты здесь? — Лёша, как врач-психотерапевт, водил раскрытой ладонью перед моим лицом, видимо давно ожидая, когда я очнусь.

— Извини, заслушался.

— Давай первую цифру прогоним под запись, я тебе твою партию покажу.

— Сейчас, дай руки оттереть.

— В чём это ты уделался? — Лёха покривился на запах растворителя, которым я начал стирать зелёный лак с рук. Я встал и открыл окно. Так и токсикоманом недолго стать. Мало того, что на столе сохнут двенадцать линеек, покрытых лаком в нужных местах, так ещё и растворитель жутко пахнет.

— Лак такой, специальный, — после некоторых раздумий я решил сделать двенадцать одинаковых универсальных линеек для микросхем. Вырезал из плёнки трафарет и покрыл по нему лаком фольгированный текстолит. Останется протравить его в хлорном железе и просверлить нужные отверстия. Потом можно очень быстро натыкать туда детали и распаять их. Однообразный труд, он не только зверит и скотинит человека, но ещё и изрядно увеличивает скорость работы, что давно доказал Форд со своим чёртовым конвейером.

— Показывай, — крутанул я громкость на своём входе, чтобы повторять без звука. Действительно, когда показывают, всё просто. Добавил звук, второй раз сыграли вместе.

— Теперь я свою партию играю, поверх твоей, а ты уже сам, — Лёха прикрыл глаза. Какой это кайф — играть обалденную музыку, понимая, что получается. Мы сейчас наверно со стороны смотримся, как два блаженных идиота. Осталось только слюни пустить. Просто физически чувствую, как нам в некоторых моментах не хватает опытного звукооператора, который смог бы подхватить ревером окончание фразы, или аккорд, рассыпавшийся стеклянным звоном.

— Нормально ты свою гитару шевелишь, я за тобой смотрел — ни одной ноты или аккорда без обработки. Хоть раз, да качнёшь палец по грифу.

— Лёх, не на балалайках же играем. Пусть те прямым звуком поливают, а мы, как скрипачи поработаем. Инструмент петь должен, а не просто ноты играть.

Играли с час, уже освоившись с песней, импровизировали, кивая и улыбаясь друг другу в удачных местах, а когда на соло саксофона прошли половину темы в терцию, а потом синхронно скатились вниз, то поняли, что сыгрались.

— Спасибо, — Лёха протёр фланелькой гриф и укладывал свою гитару в кофр, — Давно я так не отвязывался. Можно сказать, душой отдохнул. Нас же по-другому в музилище учат играть. Быстренько бери чистенькие ноты, и смотри на громче-тише. Певцов так же портят в консе, «звук должен быть округлый и опёрт на грудь», — передразнил он кого-то, — Вот и вылезают на эстраду разные магомаевы. Поют оперным голосом эстрадные песни.

— Наверно они тоже кому-нибудь нравятся, — предположил я, помня о симпатии Лёни Брежнева к этому певцу.

— Да ну его в пень, даже говорить противно. Я его терпеть не могу. Вот чувствую, что он насквозь фальшивый, и самого его с тех песен тошнит. Но нет же, грудь выпятит, как петух, и воет белугой. Тьфу. Ты «Квин» слышал? — очень неожиданно перескочил Алексей с темы на тему.

— Только пару песен, — выдавил я и начал я лихорадочно вспоминать, что Квины успели записать к 1976 году.

— Я, когда первый раз услышал, плакал. Так сыграть, и умереть не жалко, — Лёха подозрительно шмыгнул носом, наклонившись над кофром и защёлкивая замки, — Сижу, а у меня слезинки по щекам… и мурашки с мышонка размером по всему телу стадом носятся. Я бы к ним грузчиком пошёл работать. Чесслово. Чтобы просто рядом быть.

— Лёха, не всё так хорошо. Они без сомнения гениальные музыканты, но не забывай, что ты слушаешь студийную запись, а на той технике можно творить чудеса. На концертах они наверняка себя скромнее ведут и дополнительно записанные партии пускают через фонограмму. Ты многоголосие посчитай. Их физически столько в группе нет, сколько голосов у них в аккорде. Скорее всего все аккорды подпевок их вокалист один записал. Студийный магнитофон на двадцать четыре канала такое позволяет. Хоть за весь хор можно спеть одному. МакКартни свой первый альбом тоже один записал. Сам всё спел и сыграл на разных инструментах, — я говорил и видел, как у гитариста расправляются плечи.

— Ну, если потренироваться, то и я любую их гитарную партию отыграю. Вот только звук у него… Там же приставок стоит штук пять. Мне даже названия их ничего не говорят. Что такое компрессор? Хорус? Овердрайв? Край бэби? Да я даже не представляю, что они делают.

— Лёха, забей. Понятно, что наша страна отстала так, что ужас. Они уже двадцать лет фендеры, маршаллы и джипсоны делают, а мы только недавно тоники и уралы начали, на которых играть без слёз невозможно. Беда даже не в этом. У них выросло поколение или два, которые научились хорошо играть на качественных инструментах, а у нас теми дровами, которые выдают за электрогитары, убито девять из десяти потенциальных гитаристов.