Услышать продолжение рассказа мне не довелось. В дверях раздался шорох, и в столовую вошёл Лаврентий Палыч, удивлённо озираясь по сторонам.

— Прошу покорно меня простить, у нас что-то случилось?

Я поперхнулся. А Настасья Филипповна часто заморгала.

— Лаврентий, ты где весь день был?

— Во флигеле у себя, — пожал “лепрекон” плечами, — слышал шум какой-то, крики. Но я баланс сводил, мне некогда отвлекаться на всякие глупости. А теперь вижу: двери выбиты, беспорядок везде. Медведь, что ли, из леса к нам забрёл?

Настасья Филипповна прикрыла глаза ладонью и тихонько всхлипнула, дёрнув плечами от сдерживаемого хохота. У меня сил смеяться не было, так что я просто улыбнулся:

— Не волнуйтесь, Лаврентий Павлович, всё хорошо. Мы немного повздорили с опричниками Шереметева, а так ничего важного.

— А-а-а, — “лепрекон” кивнул, — понятно, то-то бахало громко. Если можно, в следующий раз потише, пожалуйста. Очень сложно работать, когда так шумят.

— Обещаю, Лаврентий Павлович, в следующий раз постараемся не так громко.

Он кивнул.

— Спасибо. Так я пойду?

— Идите, Лаврентий Павлович, доброй ночи.

Когда его шаги удалились и смолкли, мы с Настасьей Филипповной посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Вот такой у него “баланс”, — вытирая слёзы, покачала головой ключница, — ничего не слышит, когда работает.

— Даже завидно такой невозмутимости, — я вздохнул. — Спасибо, Настасья Филипповна, пойду спать. День выдался слишком уж насыщенный.

— Иди, Костенька, иди. Хороших снов.

— Константин Платонович, — позвал тихий нежный голос, и кто-то осторожно потряс меня за плечо.

— Ммм.

Просыпаться совершенно не хотелось. Бывают, знаете ли, такие сны, когда тебя будят на самом интересном моменте.

— Константин Платонович, там едет кто-то.

Я открыл глаза и рывком сел. Таня, а разбудила меня именно она, стояла возле кровати, подсвеченная начинающимся рассветом.

— Кто?

— Не знаю. Настасья Филипповна, как увидела, что из лесу выехали, так сразу за вами послала.

Поддавшись порыву, я притянул Таню и поцеловал. Она смутилась, захихикала и убежала из комнаты. А я встал и пошёл умываться. Кто бы там ни приехал, выглядеть надо прилично, а не как барин из медвежьего угла.

Торопиться оказалось незачем. Я успел одеться, быстро выпить кофий и выйти на крыльцо, а “поезд” из кареты и двух телег только въезжал на двор усадьбы. В них сидело несколько хмурых дядек в синих полицмейстерских мундирах, а из кареты выбрались Бобров и мужчина в пышном парике. Лицо у незнакомца было желчное и строгое, как у преподавателя латыни. Полагаю, это и есть Надворный Судья. Ну что же, пойдём знакомиться с представителем закона.

— Разрешите вам представить. — Фингал под глазом у Боброва налился синевой, и выглядел он слегка комично. — Помещик Константин Платонович Урусов, племянник покойного Василия Фёдоровича. Михаил Карлович Шарцберг, Надворный Судья.

— Весьма рад вас видеть, — я поклонился как можно церемониальнее.

— Рад, рад, — кивнул Шарцберг, — дафно знаю вашего дядю. Очень жаль, так рано ушёл от нас.

Судя по выговору, невысокому росту и широким плечам, этот Михаил Карлович явно из немецких гномов, но, скорее всего, полукровка. На родине таких не слишком любят, а вот в России на службу берут охотно. За любовь к порядку, отсутствию многочисленной родни и очень скромному взяточничеству.

— Што у вас случилось?

Шарцберг оглядывал двор усадьбы, кривя губы и щурясь. Я набрал побольше воздуха и принялся вкратце излагать свою версию событий.

— Корошо, — Судья прищурился, — я вас услышал.

— Завещание…

— Въи покажете мне его позже. Сейчас я хочу поговорить с другой стороной конфликта.

Я хотел пойти к опричникам вместе с ним, но Шарцберг остановил меня, выставив ладонь.

— Нъет, я допрошу их без свидетелей.

— Пожалуйста, как пожелаете.

Пожав плечами, я развернулся и направился в дом. Волноваться, что там расскажут шереметевские, не было смысла: Судья или разберёт дело беспристрастно, или он куплен моим противником. И о чём скажут в показаниях опричники, в обоих случаях не имеет большого значения.

В столовой сидели Бобров с Александрой и пили чай с баранками. На скуле девушки красовалась длинная царапина, а левая ладонь была перебинтована.

— Доброго утра, сударыня. Как вы себя чувствуете?

— Доброго, — она улыбнулась, — всё хорошо.

— Подойдите ко мне.

Она встала, самую малость замешкавшись, и шагнула в мою сторону.

Талант, не напоминавший о себе со вчерашнего, встрепенулся. По горлу прокатился комок, а с моим зрением что-то случилось. Я вдруг увидел девушку будто стеклянную. Вот бьётся сердце, кровь бежит по артериям и венам, лимфоузлы, лёгкие раздуваются при вдохе, словно кузнечные меха. Царапина на скуле заживёт за пару дней. Порез на левой руке ерунда, уже затягивается. А вот на попе у рыжей — здоровенный синяк. Кстати, сама попа очень даже ничего.

Я моргнул, и зрение вернулось в норму. Тьфу ты! Ну и шуточки у Таланта. Хотя полезно, весьма полезно. Ещё бы научиться вызывать этот фокус по своему желанию.

— Садитесь, Александра, я увидел всё, что нужно. Сегодня отдыхайте, делайте что хотите. А завтра мы продолжим наши занятия.

Девушка засветилась от счастья и сделала реверанс.

— Спасибо, Константин Платонович!

— Я тоже хочу отдохнуть, — усмехнулся Бобров, — почему никто мне не говорит: Петя, делай что хочешь, выпей шампанского, развлекайся.

— Пётр, — я подошёл и похлопал его по плечу, — тебе моя особая благодарность. Спасибо, что сотворил чудо и привёз Судью. Отдыхай, делай что хочешь, спи, ешь, гуляй. Мой дом всегда для тебя открыт.

Бобров кивнул, на секунду задумался и просветлел лицом.

— Костя, не возражаешь, если я у тебя на охоту схожу? Сто лет не был.

— Ой, да пожалуйста. Лес к твоим услугам. Только возьми “огнебой” попроще, а не тот, из которого вчера стрелял. А то вместо зайца только уши принесёшь.

Судья заявился в дом через час. Нахмурился, глядя на выбитую дверь, и вошёл в столовую, скрипя начищенными сапогами.

— Михаил Карлович, — я поднялся ему навстречу, — прошу с нами выпить чаю.

— Нъет. Сначала служба. Мнъе надо с вами поговорить.

— Тогда пройдёмте в кабинет.

Мы поднялись на второй этаж. Я закрыл дверь, чтобы нам никто не мешал, и указал на кресло у окна.

— Присаживайтесь, Михаил Карлович.

Он отрицательно покачал головой и без предисловий спросил:

— Кто напал первый? Чей выстрел был первым?

— Сына графа Шереметева. Увы, не знаю его имени-отчества.

— Я должен убедиться в этом.

Взгляд Судьи стал тяжёлым, а возле рта пролегли жёсткие морщины.

— Показаний Петра Боброва и моих недостаточно?

Шарцберг покачал головой.

— Нъет. Я должен заглянуть в вашу память. Мой Талант невелик, но позволяет сделать это.

— Кхм. Никогда о таком не слышал.

— Вы просто не бывали под дознанием, — он хрипло рассмеялся. — Не бойтесь, это совершенно безопасно. Я обещаю не смотреть другие ваши… моменты. Слово дворянина.

Мне захотелось съёрничать по этому поводу, но я удержался. Нет, с Судьёй не надо ссориться, в слишком уязвимом положении я нахожусь. Власти должны быть на моей стороне, чтобы Шереметев не посмел повторить атаку. Ещё бы, желательно, заручиться поддержкой общественного мнения, но этим я займусь позже. С другой стороны, а если Судья заглянет в другие уголки памяти? Есть у меня тайны, которые не хочется разглашать, да ещё и “секрет”, который уж точно не стоит знать окружающим. Я колебался, с каждой секундой вызывая всё большие подозрения у Судьи.

— Смотрите, — я решился, — мне скрывать нечего.

— Не переживайте, — Шарцберг понимающе кивнул, — все сомневаются, когда я предлагаю предъявить память. Не всем добровольно, к их несчастью.