Гном взял предложенный стакан вина, залпом осушил и вытер рот ладонью.

— Если хотите знать мой мнение — только порка делает из мальчиков мужчин. Розги раз ф день, и появляется настоящее послушание. Дисциплина! Фот моё кредо.

Он пододвинул стакан к Боброву и жестом показал, чтобы ему налили ещё.

— А как насчёт Таланта?

— Что? Какой ещё талант? Юношам не нужны таланты, им нужно уметь стрелять, фехтовать и печатать шаг. Тогда из них фырастают хорошие офицеры. И никаких нежностей! Дисциплина!

Я покосился на Боброва. Он скорчил рожу, мол, извини, промашка вышла.

— Спасибо за уделённое время, мы сообщим вам решение через несколько дней.

Гном кивнул, хмуро выпил второй стакан и, не прощаясь, ушёл.

— Ничего, — Бобров не терял хорошее расположение духа, — следующий точно подойдёт.

Вторым оказался весёлый французик с простецким лицом лавочника. По-русски он не говорил совершенно, но я легко нашёл с ним общий язык. Услышав парижский акцент, он страшно обрадовался и посчитал меня своим земляком.

— Замечательная страна! — начал делиться “наставник”. — Великолепная! Оля-ля, кем я был во Франции? Стариной Шарлем. А здесь я уважаемая фигура. Меня зовут в лучшие дома учить великовозрастных балбесов. Представляешь? Я веду себя чинно, прихожу, делаю строгий вид и начинаю им втирать разные глупости. Не поверишь — мои ученики начинают совать мне деньги, только чтобы я не читал им скучные лекции. А родители платят, чтобы я ходил каждый день. Двойная выгода! Оля-ля, где в Париже я буду столько зашибать?

Он выпил предложенное вино, скривился, но тут же попросил налить ещё.

— А дворянские дочки? Ты бы видел этих кралей. Да они сами вешаются мне на шею! Сами лезут целоваться, когда родители не видят. Ты не подумай, ничего такого, но всё же. Мой тебе совет — иди в учителя. Самое лёгкое и шикарное занятие. У меня каждый день по три урока: утром отмучался, а потом свободен и при деньгах. Гуляй, пей, веселись. Ну, за твоё здоровье!

Мне даже жаль стало его выгонять, настолько обаятельным оказался этот малый. Но вот беда — мою проблему он решить не мог.

— Поехали обратно, Костя, — мрачно буркнул Бобров, — моя вина. И ведь приличные люди рекомендовали, кто бы мог подумать. Кстати, я не всё разобрал, что он там лопотал. С кем он там целовался?

— С дворянскими дочками.

— О как, — Бобров покачал головой, — и я даже знаю, с какими именно.

Я махнул рукой:

— Неважно. Где нормального наставника будем брать?

— Буду искать, честное слово. Я поспрашиваю, Костя.

Деваться было некуда — я сам точно не знал, где брать учителя.

Стоило вернуться на подворье Голицыных, как меня сразу же перехватила Ягужинская. Она холодно улыбнулась Боброву, взяла меня под руку и отвела в сторону.

— Константин Платонович, — мурлыкнула она, стреляя глазками, — не желаете ли прогуляться?

Я уж подумал, что она со мной заигрывает, но девушка шепнула:

— Диск для шкатулки готов, Софья ждёт вас в своём кабинете. Вы готовы?

— Кабинет не годится.

— Почему?

— Это магия, Анастасия Николаевна, ей лучше заниматься в специальных местах. Например, в Каземате.

Девушка закусила нижнюю губу.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Мы же не хотим разнести этот прекрасный дом? Возьмите шкатулку и приходите в Каземат.

Она кивнула и быстрым шагом удалилась.

— Ну ты и сердцеед! — Бобров подошёл ко мне и покачал головой.

— Это не то, что ты думаешь.

— Да не думаю я ничего, — он подмигнул со значением.

— Жениться тебе надо, Пётр, жениться. Извини, позже поговорим.

Оставив Боброва с недоумённым выражением на лице, я двинулся в сторону Каземата. И пока шёл, настраивал себя на работу. Small wand всегда при мне, а вот спокойствие и сосредоточенность требуется каждый раз восстанавливать. Глубоко подышать, вспомнить ряд Знаков, мысленно представить вязь Печатей, досчитать до ста — самое обычное упражнение для деланного мага.

Нас было четверо в тренировочном зале Каземата. В центре я, сидящий на полу по-турецки перед “Лейбницевой шкатулкой”. А на расстоянии десяти шагов стояли княжна, Ягужинская и старый опричник с недовольным лицом. Этот дядька появился неожиданно, тихо переговорил с Софьей и молча остался наблюдать за моей работой. Следил, чтобы я не причинил вреда княжне? Пусть смотрит, всё равно ни помешать, ни помочь он не сможет.

Я склонился над шкатулкой. Однако, головоломка, хоть и не слишком сложная. Почти на ощупь я исследовал потоки эфира на крышке. Взял золотой диск и принялся вычерчивать на нём small wandом петли. Одна, вторая, третья. Очень хорошо!

Золотой кругляш потеплел. Прежде чем он стал обжигающим, я вложил будущий ключ в гнездо на крышке. Ага, работает! Сделанные мной петли зацепились за крючки потоков, и диск начал сам по себе проворачиваться.

Трак! Трак-трак-трак! Диск остановился, не сделав и четверти оборота, и задрожал, не в силах двинуться дальше. Ох, чёрт! Здесь нужны дополнительные петли!

Small wand взлетел вверх, и я принялся рисовать потоки “по горячему”. Ах ты ж дрянь! Я недооценил создателя “Лейбницевой шкатулки” — под первым слоем потоков оказался спрятан второй, мощнее и жарче.

Эфир пробирала мелкая рябь, нити изгибались, грозя лопнуть и обжечь меня откатом. Врёшь, собака! И не с таким справлялся!

По лбу скатывались капли пота, палочка дымилась, не выдерживая напряжения. Нет, нельзя отвлекаться, не сейчас. Давай, цепляйся же, ну!

Золотым диском сейчас можно было обжечься. Но я умудрился зацепить последний “крючок” на эфирную петлю, и “ключ” со скрипом провернулся. Есть!

Скрытый механизм щёлкнул, и крышка шкатулки откинулась. Внутри лежали письма, чуть-чуть пожелтевшие и горячие от разогревшегося замка. Ещё бы пару минут неудачного взлома, и содержимое ларца просто сгорело.

Я демонстративно отвернулся — пусть княжна видит, что я не прочитал ни строчки, не увидел даже адресата этих писем.

— Софья, можете забрать бумаги.

Княжна кинулась к шкатулке. Спешно схватила письма, прижала к груди и, ничего не говоря, пошла к выходу. Ну вот, даже спасибо не сказала.

Ноги от долгого сидения затекли. Я медленно встал, морщась от колючих иголочек в икрах, потянулся, разминая плечи, и только тогда обратил внимание на мой small wand. Ёшки-матрёшки!

Деревянный изолятор сильно прогорел, потрескался и начал крошиться. Но это ещё полбеды, хуже всего, что испортился серебряный сердечник. От высокой температуры он начал плавиться, металл потёк, да к тому же начал гнуться. Мне захотелось выругаться. Накатила досада, переходящая в бешенство.

— Ой! Совсем испортилась палочка?

Ягужинская с сочувствием смотрела на small wand.

— Да.

— Какая жалость.

Старый опричник, наблюдавший за моей работой, подошёл ближе. Покачал головой, разглядывая испорченный инструмент, и поинтересовался:

— Починить нельзя?

— Нет. Проще новый сделать.

Не желая больше обсуждать потерю, я развернулся и пошёл к себе. Моя вина: не рассчитал потоки заранее, не учёл напряжение эфира, не разделил работу на несколько частей. С другой стороны, я могу собой гордиться — мало кто работал с такими высокими энергиями, чтобы расплавить сердечник. В Сорбонне я точно не слышал о таких случаях.

Уже вечером ко мне в комнату постучали.

— Войдите.

В дверь церемонно вошёл лакей и объявил:

— Князь Алексей Дмитриевич Голицын милостиво желает дать аудиенцию дворянину Константину Платоновичу Урусову!

Он сделал паузу, чтобы насладиться произведённым эффектом, и добавил:

— Прошу следовать за мной.

Лакей повёл меня по длинному коридору в другое крыло дома. Он торжественно шествовал впереди, указывая дорогу. Будто знаменосец впереди полка, идущего в атаку.

Из бокового прохода неслышно выскользнула Ягужинская. Догнала меня, улыбнулась и тихо шепнула: