Без защепок во рту было трудно удержаться от смеха.

— Что вам угодно, сэр?

— Вы нарочно взмахнули простыней — ради удовольствия видеть меня в луже и…

— …чтобы спасти лошадь от воинской повинности.

— Ах, вы… — начал было Стрейнджер, пытаясь изобразить сильный гнев.

Но Джонни видел, что он на него не сердится. В окошке ещё раз показалось красное лицо полковника Смита.

— Ну, как у него ход, лейтенант?.. Что такое, сэр? А где же лошадь?.. В чём это вы извалялись?

— В грязи, сэр. Я упал.

Он не пытался оправдаться.

— Конь с норовом, что ли?

— Не сказал бы, сэр. Так, робкий. Для армии не годится, даже по Бостону на нём ездить нельзя.

— А этот проклятый мальчишка — как же он?

— Это его лошадь, сэр.

— Благодарю вас, лейтенант. Поищите что-нибудь другое.

Голова скрылась.

Стрейнджер легонько потянулся.

— Несколько дней придётся пиво пить стоя, — сказал он в пространство, не обращаясь ни к кому в особенности. А затем, как бы вспомнив что-то: — Хм, пиво… Эй, кухня! — крикнул он тем властным голосом, каким, по наблюдениям Джонни, кричали всё молодые офицеры, обращаясь к прислуге. — Две кружки пива сюда, во двор. — Он повернулся к Джонни: — Как зовут вашу лошадь?

— Гоблин.

— Мы выпьем за здоровье Гоблина. Эту кружку молодому человеку, мальчик! Вы, конечно, знаете, что лошадь, которая так шарахается, безнадёжна?

— Да, мне говорили, что она никогда не будет смирной.

— Если б её характер соответствовал внешности, чего бы я только не отдал за такого коня! А тут… я и пятнадцати шиллингов за него не дам… Разве что… — Лейтенант неожиданно улыбнулся. — Разве что для себя. Он берёт барьеры?

— Нет, мы ездим без фокусов.

— В конце выгона наши поставили несколько плетней. Если вы как-нибудь окажетесь в тех краях и я там буду, я вам покажу кое-какие приёмы.

— Благодарю вас, сэр.

— А вас он тоже сбрасывает?

— Бывает. Я бы и сам очутился не знаю где, если бы простыня…

— Ах, эта простыня! Ха-ха! Здорово придумали! Ничего не скажешь. Эй ты, чёрномазая… на, можешь допить моё пиво да отнеси кружки на кухню.

И, всё ещё посмеиваясь, лейтенант пошёл по своим делам.

С того самого дня, когда Гоблин вывалял лейтенанта Стрейнджера в грязи, к Джонни перестали приставать английские мальчишки-конюхи. Когда ему стало трудно добывать овёс и сено для Гоблина, они позволяли ему брать у них.

Между тем Дав, который постоянно клялся и божился в своей преданности Англии — а Джонни знал, что он и в самом деле был убеждённый тори, — сделался постоянной мишенью для их шуток. Дав судорожно цеплялся за Джонни, и Джонни его всегда защищал. Это получалось как-то само собой. Таким образом, Дав снова вкрался в его жизнь. Большую часть своего досуга он стал проводить в конторе «Наблюдателя», где только и делал, что ныл, всех объедал и до смерти опротивел Джонни и Рэбу. Но Рэб говорил — и Джонни понимал, что он прав, — что англичане не будут вечно так вот смирно сидеть в Бостоне. В один прекрасный день они выступят и захватят военные припасы, которые скопили провинциалы (англичанам, конечно, об этих припасах было известно). И тогда очень возможно, что конюх полковника будет знать за несколько дней или хотя бы часов о предстоящем выступлении. Так что не стоит ссориться с Давом. Хорошо было Рэбу рассуждать! Рэб проходил боевую подготовку в войсках. А что мог Джонни? Терпеть скуку во имя родины, вот и всё.

4

Джонни задумчиво возвращался из Милтона по длинному пустынному Перешейку. Впереди маячила виселица, за ней — городские ворота. Каким далёким теперь казалось ему то время, когда он обжёг себе руку и узнал о гнусной роли, которую играл Дав в его несчастье! Как люто возненавидел он его тогда! Он поклялся расквитаться с ним, с этим лгунишкой и ханжой, — ведь Дав изобразил мистеру Лепэму дело так, будто хотел лишь научить Джонни покорности воле божьей! И вот теперь, когда Джонни каждый день встречался с Давом в «Чёрной королеве», он с трудом мог припомнить и ненависть свою и клятвы мести. Видно, ненависть и жажда мести — недолговечные чувства. С тех пор у него появилось много новых друзей. Мир мастерской Лепэма и его семейства отошёл в прошлое. Но старика Лепэма, умершего этой весной, он в воспоминаниях любил больше, чем тогда, когда у него работал. Теперь даже миссис Лепэм казалась ему не такой уж плохой. Бедная женщина, сколько сил и труда тратила она, чтобы кормить их всех, чтобы мальчики её всегда были в свежих белых рубахах, чтобы пол был всегда чист, а медная посуда сверкала! Нет, конечно, никогда не была она тем чудовищем, каким он представлял её себе год назад! Не было случая, чтобы кто-нибудь встал раньше неё. Тогда он рассуждал как ребёнок и думал, что ей нравится вставать раньше всех. Теперь он понимал, что и она, верно, была бы не прочь иной раз понежиться в постели не хуже Дава. Он вспомнил, как, когда не было денег на мясо, она шла от лавки к лавке, пока не находила мясника, который соглашался принять в уплату за свой товар замочек для бумажника, или рыботорговку, которая обменяла бы корзину селёдки на пару серёжек. Она торговалась и бранилась, а Джонни презирал её за мелочность: теперь он вырос и понял, что она вела героическую борьбу за то, чтобы прокормить всех своих чад и домочадцев. Конечно, Медж будет здоровенной женщиной из породы большеруких и громогласных, — ну и что же? Разве это такая уж плохая порода? Затем он с сочувствием вспомнил Доркас и её мечты о красивой жизни. Неужели ей с её любовью к тонкому фарфору так и суждено всю жизнь есть из оловянной посуды? Бедняжка, не очень-то роскошно предстоит ей жить со своим Фритцелем-младшим! Джонни мысленно пожелал ей счастья.

Присцилла Лепэм. С того вечера, когда Рэб проводил её до дому, оставив Джонни наедине с яичницей из шести яиц, у Джонни изменилось отношение к Цилле. Когда он жил у Лепэмов, она была его лучшим другом. Затем в течение двух-трёх месяцев он тяготился этой дружбой и не очень-то даже вспоминал Циллу. За одну ночь всё изменилось! Теперь он каждую неделю с нетерпением ждал четверга, когда они с Циллой могли посидеть полчасика под фруктовыми деревьями, жуя тминные коржики. Иной раз промелькнёт мисс Лавиния Лайт, и тогда у Джонни захватит дух, а по спине пойдут мурашки.

Изменилось отношение Джонни и к Исанне, но не к лучшему. Для Циллы увериться в том, что душа у Исанны не соответствует её прелестному личику, было бы настоящим горем. Джонни не понравилось, как она себя держала в прошлый четверг. Он сидел с Циллой на ступеньках заднего крыльца, когда к дому лихо подкатила коляска мисс Лавинии, в которой ехали сама мисс Лавиния, офицер в своём красном мундире и между ними Исанна. Девочка не могла не заметить Джонни. И, однако, она скользнула по нему небрежным взглядом и… отвернулась.

Въехав в городские ворота и объяснив английским часовым, по какому делу он отлучался, Джонни прежде всего направился с докладом к Полю Ревиру. Семейство тори, проживающее в Милтоне, захотело переехать в Бостон и написало полковнику Смиту об этом своём желании. Виги со своими семьями выезжали из города, зато многие тори, напуганные резкими выпадами местного населения, переезжали в Бостон, под защиту британских войск. Так как всю дорогу от Роксбери Джонни думал о Лепэмах, он решил заехать к ним. С того времени, когда миссис Лепэм и мистер Твиди ради того, чтобы мистер Лайт сделался заказчиком, с такой лёгкостью предали Джонни, он ни разу не бывал там.

«Поросёнок» сидел один в мастерской. Он не имел помощников и был вынужден всё делать сам: и огонь разводить и пол мести. Джонни сразу заметил, что он занят починкой серебряной рукояти сабли английского офицера.

— Что вам тут нужно? — сердито прошипел мистер Твиди.

Джонни снял шпоры и показал мастеру сломанный зубец.

— Я попросил бы вас починить мне это до вечера, господин мастер.

— Хорошо, сэр… будет сделано.

Раз Джонни пришёл как заказчик, ему прощаются все его былые грехи.